Неточные совпадения
Он чувствовал, что за это
в душе его
поднималась чувство злобы, разрушавшее его спокойствие и всю заслугу подвига.
Он скоро почувствовал, что
в душе его
поднялись желания желаний, тоска.
— Но человек может чувствовать себя неспособным иногда
подняться на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит
душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться
в своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому может доставить ему желаемое место.
Она знала, что теперь, с отъездом Долли, никто уже не растревожит
в ее
душе те чувства, которые
поднялись в ней при этом свидании.
Алексей Александрович слушал, но слова ее уже не действовали на него.
В душе его опять
поднялась вся злоба того дня, когда он решился на развод. Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом...
При виде такой женщины
в душе его
поднималось чувство нежности, такое, что он задыхался, и слезы выступали на глаза.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все
поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от
души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью,
в которой цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее. Со дна
души поднимался ужас тогда только, когда он вспоминал, что Ольга была на волос от гибели, что эта угаданная дорога — их два существования, слившиеся
в одно, могли разойтись; что незнание путей жизни могло дать исполниться гибельной ошибке, что Обломов…
У меня на
душе зашевелилось приятное чувство любопытства;
в воображении
поднялись из праха забвения картины и образы католического юга.
В душе Нехлюдова
в этот последний проведенный у тетушек день, когда свежо было воспоминание ночи,
поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
Эти серые большие глаза глядели к нему прямо
в душу, где с страшной силой
поднялось то чувство, которое он хотел подавить
в себе.
Чтоб из низости
душоюМог
подняться человек,
С древней матерью-землею
Он вступи
в союз навек.
Растущая
душа стремилась пристроить куда-то избыток силы, не уходящей на «арифметики и грамматики», и вслед за жгучими историческими фантазиями
в нее порой опять врывался религиозный экстаз. Он был такой же беспочвенный и еще более мучительный.
В глубине
души еще не сознанные начинали роиться сомнения, а навстречу им
поднималась жажда религиозного подвига, полетов
души ввысь, молитвенных экстазов.
Эта незыблемая, непоколебимая вера
в то, что истина дана
в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя
подниматься, не имея под собой твердыни божественного, не имея благодатной помощи, будучи оставленным и покинутым, от вселенской
души отрезанным, определяет характер изложения этой книги.
По временам также среди этих забот
в его
душе поднимались воспоминания о жалобном вопле слепых.
В душе Петра тоже было холодно и сумрачно. Темное чувство, которое еще
в тот счастливый вечер
поднималось из глубины
души каким-то опасением, неудовлетворенностью и вопросом, теперь разрослось и заняло
в душе место, принадлежавшее ощущениям радости и счастья.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого рука не
подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато
задушить его можно подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на лице написано, что вы это думаете,
в эту самую секунду.
Образы прошедшего по-прежнему, не спеша,
поднимались, всплывали
в его
душе, мешаясь и путаясь с другими представлениями.
В душе Нюрочки
поднималась смутная жажда подвига, стремление к совершенству.
Оставив с Нюрочкой горничную Катрю, Петр Елисеич вернулся к гостям. Радостный день был для него испорчен этим эпизодом:
в душе поднялись старые воспоминания. Иван Семеныч старался не смотреть на него.
— Я не знаю, — продолжала Юлия, все более и более краснея
в лице, — за иностранными литературами я не слежу; но мне
в нынешней нашей литературе по преимуществу дорого то, что
в ней все эти насущные вопросы, которые
душили и давили русскую жизнь,
поднимаются и разрабатываются.
Возвращаясь из генеральского флигелька опять по саду, Тетюев уносил
в душе частичку того самого блаженного чувства, которое предвкусил
в обществе Нины Леонтьевны, точно он
поднимался неведомой силой кверху,
в область широких начинаний, проектов, планов и соображений.
Ух, как скучно! пустынь, солнце да лиман, и опять заснешь, а оно, это течение с поветрием, опять
в душу лезет и кричит: «Иван! пойдем, брат Иван!» Даже выругаешься, скажешь: «Да покажись же ты, лихо тебя возьми, кто ты такой, что меня так зовешь?» И вот я так раз озлобился и сижу да гляжу вполсна за лиман, и оттоль как облачко легкое
поднялось и плывет, и прямо на меня, думаю: тпру, куда ты, благое, еще вымочишь!
Что же касается до меня, то я смотрел на них и чувствовал, что
в душе моей
поднимается какая-то смута.
Между тем к концу дня
в душе его
поднялась целая буря и… и, кажется, могу сказать утвердительно, был такой момент
в сумерки, что он хотел встать, пойти и — объявить всё.
Далее Аггей Никитич не
в состоянии был подслушивать. Он, осторожно
поднявшись с кресла, вышел из боскетной и нашел, наконец, залу, где, поспешно подойдя к инвалидному поручику и проговорив ему: «Мне нужно сказать вам два слова!», — взял его под руку и повел
в бильярдную,
в которой на этот раз не было ни
души.
Как помещица, Вы всегда можете отпустить ко мне Аксюшу
в Петербург, дав ей паспорт; а раз она здесь, супругу ее не удастся нас разлучить, или я его убью; но ежели и Вы, Катрин, не сжалитесь надо мною и не внемлете моей мольбе, то против Вас я не решусь ничего предпринять: достаточно и того, что я совершил
в отношении Вас; но клянусь Вам всем святым для меня, что я от тоски и отчаяния себя убью, и тогда смерть моя безраздельно ляжет на Ваше некогда любившее меня сердце; а мне хорошо известно, как тяжело носить
в душе подобные воспоминания: у меня до сих пор волос дыбом
поднимается на голове, когда я подумаю о смерти Людмилы; а потому, для Вашего собственного душевного спокойствия, Катрин, остерегитесь подводить меня к давно уже ожидаемой мною пропасти, и еще раз повторяю Вам, что я застрелюсь, если Вы не возвратите мне Аксюты».
— Нй с чего ей богатой быть — оттого и бедна. Помещики все по службам разъехались, а мужичкам
подняться нй из чего. Да их и всех-то с небольшим двести
душ в приходе!
Далеко, за лесами луговой стороны, восходит, не торопясь, посветлевшее солнце, на черных гривах лесов вспыхивают огни, и начинается странное, трогающее
душу движение: все быстрее встает туман с лугов и серебрится
в солнечном луче, а за ним
поднимаются с земли кусты, деревья, стога сена, луга точно тают под солнцем и текут во все стороны, рыжевато-золотые.
Приятно было слушать эти умные слова. Действительно, все фыркают, каждый норовит, как бы свою жизнь покрепче отгородить за счёт соседа, и оттого всеместная вражда и развал. Иной раз лежу я ночью, думаю, и вдруг
поднимется в душе великий мятеж, выбежал бы на люди да и крикнул...
Он
поднялся, проворно запер дверь, воротился к ней и взял ее за руки. Он не мог говорить: радость его
душила. Она с улыбкой глядела ему
в глаза…
в них было столько счастия… Она застыдилась.
Приободрившаяся лошадь дала знать, что скоро и Полдневская.
В течение четырехчасового пути Брагин не встретил ни одной живой
души и теперь рад был добраться до места, где бы можно было хоть чаю напиться.
Поднявшись на последний косогор, он с удовольствием взглянул на Полдневскую, совсем почти спрятавшуюся на самом дне глубокой горной котловины. Издали едва можно было рассмотреть несколько крыш да две-три избушки, торчавшие особняком, точно они отползли от деревни.
Жить
в ее близости, посещать ее, делить с ней развращенную меланхолию модной дамы, которая и тяготится и скучает светом, а вне его круга существовать не может, быть домашним другом ее и, разумеется, его превосходительства… пока… пока минет каприз и приятель-плебей потеряет свою пикантность и тот же тучный генерал или господин Фиников его заменит — вот это возможно, и приятно, и, пожалуй, полезно… говорит же она о полезном применении моих талантов! — а тот умысел несбыточен! несбыточен…"
В душе Литвинова
поднимались, как мгновенные удары ветра перед грозой, внезапные, бешеные порывы…
Вообще —
в квартале нашем много родилось и жило замечательных людей, —
в старину они рождались чаще, чем теперь, и были заметней, а ныне, когда все ходят
в пиджаках и занимаются политикой, трудно стало человеку
подняться выше других, да и
душа туго растет, когда ее пеленают газетной бумагой.
А море — дышит, мерно
поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые
в белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко
в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном
душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит,
в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Его жест смутил Фому, он
поднялся из-за стола и, отойдя к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойко работавшей толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило
в его
душе, определилось
в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромные плечи и сразу положить на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему…
И
в душе поднимается невыразимая ненависть к ней.
Бегушев
поднялся с места, сел
в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она напишет ему, сильно его заинтересовали: «Для чего и что она хочет писать мне?» — задавал он себе вопрос.
В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить
в душе полнейшее презрение к ней; но, к стыду своему, Бегушев чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не сказал графу Хвостикову, что ездил к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного графом некролога Олухова...
Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал возглашать: «Господи, владыко живота моего!» Бегушев очень любил эту молитву, как одно из глубочайших лирических движений
души человеческой, и сверх того высоко ценил ее по силе слова,
в котором вылилось это движение; но когда он наклонился вместе с другими
в землю, то
подняться затруднился, и уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом сделался как рак и, не решившись повторять более поклона, опять сел на стул.
Волынцев пошел на самый конец сада. Ему горько и тошно стало; а на сердце залег свинец, и кровь по временам
поднималась злобно. Дождик стал опять накрапывать. Рудин вернулся к себе
в комнату. И он не был спокоен: вихрем кружились
в нем мысли. Доверчивое, неожиданное прикосновение молодой, честной
души смутит хоть кого.
В ответ грянула тяжелая железная цепь и послышался стон. Арефа понял все и ощупью пошел на этот стон.
В самом углу к стене был прикован на цепь какой-то мужик. Он лежал на гнилой соломе и не мог
подняться. Он и говорил плохо. Присел около него Арефа, ощупал больного и только покачал головой:
в чем
душа держится. Левая рука вывернута
в плече, правая нога плеть плетью, а спина, как решето.
Слухи о занимавшейся смуте на Яике подняли
в душе Гарусова воспоминания о прошлых заводских бунтах. Долго ли до греха: народ дикий, рад случаю… Всю ночь он промучился и
поднялся на ноги чем свет. Приказчик уже ждал
в конторе.
Долго не спала Настя. Все ей было грустно, и старик два раза
поднимался на локоть и взглядывал на свои огромные серебряные часы, висевшие над его изголовьем на коричневом бисерном шнурочке с белыми незабудочками. Пришла ему на память и старость, и молодость, и люди добрые, и обычаи строгие, и если бы кто-нибудь заглянул
в эту пору
в душу Силы Иваныча, то не оказал бы, глядя на него, что все
На море
в нем всегда
поднималось широкое, теплое чувство, — охватывая всю его
душу, оно немного очищало ее от житейской скверны. Он ценил это и любил видеть себя лучшим тут, среди воды и воздуха, где думы о жизни и сама жизнь всегда теряют — первые — остроту, вторая — цену. По ночам над морем плавно носится мягкий шум его сонного дыхания, этот необъятный звук вливает
в душу человека спокойствие и, ласково укрощая ее злые порывы, родит
в ней могучие мечты…
Он встал
в уголок позади рояля, по обыкновению захватив одной рукой полки своего подрясника, а другой прикрыл рот, но из его шершавой глотки полились такие бархатные, тягучие, таявшие ноты, что октава о. Андроника и тенор Гаврилы Степаныча служили только дополнением этому богатейшему голосу, который то спускался низкими мягкими нотами прямо
в душу, то с силой
поднимался вверх, как туго натянутая струна.
Потери видны, приобретений нет;
поднимаемся в какую-то изреженную среду,
в какой-то мир бесплотных абстракций, важная торжественность кажется суровою холодностью; с каждым шагом уносишься более и более
в это воздушное море — становится страшно просторно, тяжело дышать и безотрадно, берега отдаляются, исчезают, — с ними исчезают все образы, навеянные мечтами, с которыми сжилось сердце; ужас объемлет
душу: Lasciate ogni speranza voi ch'entrate!
Я думала
в это время о муже, о сыне, о России; чего-то мне совестно было, чего-то жалко, чего-то хотелось, и я торопилась скорей домой,
в свою одинокую комнату
в Hôtel de Bade, чтобы на просторе обдумать все то, что только сейчас
поднялось у меня
в душе.
— Посмотрим! — сказал Ипполит Сергеевич и довольно потёр руки. Ему было приятно узнать, зачем он нужен сестре, — он не любил ничего неясного и неопределённого. Он заботился прежде всего о сохранении внутреннего равновесия, и, если нечто неясное нарушало это равновесие, —
в душе его
поднималось смутное беспокойство и раздражение, тревожно побуждавшее его поскорее объяснить это непонятное, уложить его
в рамки своего миропонимания.
— Похвально, Симеон, похвально! — говорил он, помахивая благообразной головой. — Очень одобряю. И направление мысли и простота штиля — весьма трогает
душу! Трудись, юноша, не зарывай
в землю богом данного таланта и с помощию Симеона-богоприимца — молитвенника твоего —
поднимешься, гляди, из мрака до высот. Вино — испиваешь?
Mатрена. Бог
души не выпет, сама
душа не выйдет.
В смерти и животе бог волен, Петр Игнатьич. Тоже и смерти не угадаешь. Бывает, и
поднимешься. Так-то вот у нас
в деревне мужик совсем уж было помирал…