Неточные совпадения
Она
поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею,
с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного
отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Левину хотелось поговорить
с ними, послушать, что они скажут
отцу, но Натали заговорила
с ним, и тут же вошел в комнату товарищ Львова по службе, Махотин, в придворном мундире, чтобы
ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти Апраксиной.
Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанного мною дня,
отец вошел к нам на верх, во время классов, и объявил, что нынче в ночь мы
едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение
ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор
отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
Молодые козаки
ехали смутно и удерживали слезы, боясь
отца, который,
с своей стороны, был тоже несколько смущен, хотя старался этого не показывать.
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой
отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой
отец не
поедет; махнем-ка мы
с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
В назначенный вечер Райский и Беловодова опять сошлись у ней в кабинете. Она была одета, чтобы
ехать в спектакль:
отец хотел заехать за ней
с обеда, но не заезжал, хотя было уже половина восьмого.
Saddle Islands лежат милях в сорока от бара, или устья, Янсекияна, да рекой еще миль сорок
с лишком надо
ехать, потом речкой Восунг, Усун или Woosung, как пишут англичане, а вы выговаривайте как хотите.
Отец Аввакум, живший в Китае, говорит, что надо говорить Вусун, что у китайцев нет звука «г».
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее.
Отцу Аввакуму надо было
ехать назад.
С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня за что-нибудь Бог наказал!» — сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Третий наш спутник
поехал; а мы вдвоем
с отцом Аввакумом пошли пешком и скоро из города вышли в деревню, составляющую продолжение его.
—
С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся
с отцом только по вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их
с каторгой, когда
отец настаивал, чтобы он
ехал с ним на прииски.
То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб
ехать венчаться,
отец ее останавливал ее,
с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелие… и она летела стремглав
с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного.
Между рекомендательными письмами, которые мне дал мой
отец, когда я
ехал в Петербург, было одно, которое я десять раз брал в руки, перевертывал и прятал опять в стол, откладывая визит свой до другого дня. Письмо это было к семидесятилетней знатной, богатой даме; дружба ее
с моим
отцом шла
с незапамятных времен; он познакомился
с ней, когда она была при дворе Екатерины II, потом они встретились в Париже, вместе ездили туда и сюда, наконец оба приехали домой на отдых, лет тридцать тому назад.
На другой день
поехал я к чиновнику, занимавшемуся прежде делами моего
отца; он был из малороссиян, говорил
с вопиющим акцентом по-русски, вовсе не слушая, о чем речь, всему удивлялся, закрывая глаза и как-то по-мышиному приподнимая пухленькие лапки…
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она
едет проститься
с дедушкой и
с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к
отцу и объявляет, что завтра
с утра уезжает в Малиновец
с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
На святках староста опять приехал и объявил, что Ольга Порфирьевна уж кончается. Я в это время учился в Москве, но на зимнюю вакацию меня выпросили в Заболотье. Матушка в несколько минут собралась и вместе
с отцом и со мной
поехала в Уголок.
Галактион попал в Суслон совершенно случайно. Он со Штоффом отправился на новый винокуренный завод Стабровского, совсем уже готовый к открытию, и здесь услыхал, что
отец болен. Прямо на мельницу в Прорыв он не
поехал, а остановился в Суслоне у писаря.
Отца он не видал уже около года и боялся встречи
с ним. К
отцу у Галактиона еще сохранилось какое-то детское чувство страха, хотя сейчас он совершенно не зависел от него.
Этот случайный разговор
с писарем подействовал на Галактиона успокоивающим образом. Кажется, ничего особенного не было сказано, а как-то легче на душе. Именно в таком настроении он
поехал на другой день утром к
отцу. По дороге встретился Емельян.
Устенька навсегда сохранила в своей памяти этот решительный зимний день, когда
отец отправился
с ней к Стабровским. Старуха нянька ревела еще
с вечера, оплакивая свою воспитанницу, как покойницу. Она только и повторяла, что Тарас Семеныч рехнулся и хочет обасурманить родную дочь. Эти причитания навели на девочку тоску, и она
ехала к Стабровским
с тяжелым чувством, вперед испытывая предубеждение против долговязой англичанки, рывшейся по комодам.
Похворал отец-то, недель семь валялся и нет-нет да скажет: «Эх, мама,
едем с нами в другие города — скушновато здесь!» Скоро и вышло ему
ехать в Астрахань; ждали туда летом царя, а
отцу твоему было поручено триумфальные ворота строить.
«Мой муж не приехал, нет даже письма,
И брат и
отец ускакали, —
Сказала я матушке: —
Еду сама!
Довольно, довольно мы ждали!»
И как ни старалась упрашивать дочь
Старушка, я твердо решилась;
Припомнила я ту последнюю ночь
И всё, что тогда совершилось,
И ясно сознала, что
с мужем моим
Недоброе что-то творится…
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«
Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И мать, и
отца? Или глупы они…
Что споришь ты
с ними, как
с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Гусар сватается,
отец отказывает; тогда гусар увозит девушку, и она решается
ехать с ним, все толкуя, однако, о том, что
ехать не надо, а лучше к
отцу возвратиться.
Маланья Сергеевна
с горя начала в своих письмах умолять Ивана Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр Андреич желал видеть своего сына; но он все только отписывался, благодарил
отца за жену, за присылаемые деньги, обещал приехать вскоре — и не
ехал.
Федорка так и пропала
с покоса, а потом оказалась в Кержацком конце, в избе Никитича. Выручать ее
поехал Терешка-казак, но она наотрез отказалась идти к
отцу.
Доктор и Парасковья Ивановна расстались большими друзьями. Проводы Петра Елисеича всего больше походили на похороны. Нюрочка потеряла всю свою выдержку и навела тоску слезами на всех. Она прощалась
с отцом навсегда и в последнюю минуту заявила, что непременно сама
поедет.
Розанов
поехал и возвратился в Петербург
с своей девочкой, а его жена
поехала к
отцу.
— Нет, зачем же! Для чего тащить его из-под чистого неба в это гадкое болото! Лучше я к нему
поеду; мне самой хочется отдохнуть в своем старом домике. Поживу
с отцом, погощу у матери Агнии, поставлю памятник на материной могиле…
— Мама, не плачь, я сам хочу
ехать, — утешал ребенок, выходя за двери
с своим
отцом и швицким посланным.
Женни
с отцом ехала совсем молча. Старик только иногда взглядывал на дочь, улыбался совершенно счастливой улыбкой и снова впадал в чисто созерцательное настроение. Женни была очень серьезна, и спокойная задумчивость придавала новую прелесть ее свежему личику.
— Я сама
поеду весною
с детьми к
отцу, — отвечала Евгения Петровна.
На двадцать втором году Вильгельм Райнер возвратился домой, погостил у
отца и
с его рекомендательными письмами
поехал в Лондон.
Отец рекомендовал сына Марису, Фрейлиграту и своему русскому знакомому, прося их помочь молодому человеку пристроиться к хорошему торговому дому и войти в общество.
Отец рассказывал подробно о своей поездке в Лукоянов, о сделках
с уездным судом, о подаче просьбы и обещаниях судьи решить дело непременно в нашу пользу; но Пантелей Григорьич усмехался и, положа обе руки на свою высокую трость, говорил, что верить судье не следует, что он будет мирволить тутошнему помещику и что без Правительствующего Сената не обойдется; что, когда придет время, он сочинит просьбу, и тогда понадобится
ехать кому-нибудь в Москву и хлопотать там у секретаря и обер-секретаря, которых он знал еще протоколистами.
Мы
едем туда
с отцом на две недели».
Из рассказов их и разговоров
с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы
поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы
с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
Тут я узнал, что дедушка приходил к нам перед обедом и, увидя, как в самом деле больна моя мать, очень сожалел об ней и советовал
ехать немедленно в Оренбург, хотя прежде, что было мне известно из разговоров
отца с матерью, он называл эту поездку причудами и пустою тратою денег, потому что не верил докторам.
Я подумал, что мать ни за что меня не отпустит, и так, только для пробы, спросил весьма нетвердым голосом: «Не позволите ли, маменька, и мне
поехать за груздями?» К удивлению моему, мать сейчас согласилась и выразительным голосом сказала мне: «Только
с тем, чтоб ты в лесу ни на шаг не отставал от
отца, а то, пожалуй, как займутся груздями, то тебя потеряют».
Мать не уговаривала тетушку
ехать с нами и при мне сказала
отцу, что сестрице будет там несвободно и скучно.
Наконец раздался крик: «
Едут,
едут!» Бабушку поспешно перевели под руки в гостиную, потому что она уже плохо ходила,
отец, мать и тетка также отправились туда, а мы
с сестрицей и даже
с братцем, разумеется,
с дядькой, нянькой, кормилицей и со всею девичьей, заняли окна в тетушкиной и бабушкиной горницах, чтоб видеть, как подъедут гости и как станут вылезать из повозок.
Отец прибавил, что
поедет после обеда осмотреть все полевые работы, и приглашал
с собою мою мать; но она решительно отказалась, сказав, что она не любит смотреть на них и что если он хочет, то может взять
с собой Сережу.
Как оно называется?»
Отец удовлетворял моему любопытству; дорога была песчана, мы
ехали шагом, люди шли пешком; они срывали мне листья и ветки
с разных дерев и подавали в карету, и я
с большим удовольствием рассматривал и замечал их особенности.
Когда мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры
отца с матерью, я догадывался, что мать не любит Багрова и что ей неприятно туда
ехать, но я оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою мать.
Мы
поехали на своих лошадях: я
с отцом и матерью в повозке, а сестрица
с братцем, Парашей и кормилицей — в возке, то есть крытой рогожей повозке.
Я стал проситься
с отцом, который собирался
ехать в поле, и он согласился, сказав, что теперь можно, что он только объедет поля и останется на гумне, а меня
с Евсеичем отпустит домой.
Наконец
отец сам
поехал и взял меня
с собой.
Наконец гости уехали, взяв обещание
с отца и матери, что мы через несколько дней приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати от Сергеевки, где гостил Мансуров
с женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению
ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых:
с девочками Мансуровыми она была дружна, а
с Булгаковыми только знакома.
Они
ехали в той же карете, и мы точно так же могли бы поместиться в ней; но мать никогда не имела этого намерения и еще в Уфе сказала мне, что ни под каким видом не может нас взять
с собою, что она должна
ехать одна
с отцом; это намеренье ни разу не поколебалось и в Багрове, и я вполне верил в невозможность переменить его.
Поехал и мой
отец, но сейчас воротился и сказал, что бал похож на похороны и что весел только В.**, двое его адъютантов и старый депутат, мой книжный благодетель,
С. И. Аничков, который не мог простить покойной государыне, зачем она распустила депутатов, собранных для совещания о законах, и говорил, что «пора мужской руке взять скипетр власти…».
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама
с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше
отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не
едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
Самое большое, чем он мог быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при том, как старик
отец по целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над тем, как крестьянские и дворовые старушки
с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, — все это, если не раскрыло в нем религиозного чувства, то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому чувству; и в первое же воскресенье, когда
отец поехал к приходу, он решился съездить
с ним и помолиться там посреди этого простого народа.