Неточные совпадения
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей,
положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала
на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда
глаза глядят.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее
глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась
на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату,
положила ему руку
на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть, угодно, — сказал он, смеясь только
глазами, и,
положив руки в карманы и склонив голову
на бок, уставился
на барина.
Левин
положил брата
на спину, сел подле него и не дыша глядел
на его лицо. Умирающий лежал, закрыв
глаза, но
на лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря
на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
И знаешь, Костя, я тебе правду скажу, — продолжал он, облокотившись
на стол и
положив на руку свое красивое румяное лицо, из которого светились, как звезды, масляные, добрые и сонные
глаза.
И при мысли о том, как это будет, она так показалась жалка самой себе, что слезы выступили ей
на глаза, и она не могла продолжать. Она
положила блестящую под лампой кольцами и белизной руку
на его рукав.
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель.
На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты
положил на стол, разостлал бурку
на лавке, казак свою
на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми
глазами.
Чичиков уверил ее, что не завезет, и Коробочка, успокоившись, уже стала рассматривать все, что было во дворе ее; вперила
глаза на ключницу, выносившую из кладовой деревянную побратиму [Побратима — «шарообразный сосуд деревянный, с узким горлом;
кладут мед, варенье».
Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны; однако же он прочел их всех, добрался даже до цены партера и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил
на другую сторону: узнать, нет ли там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер
глаза, свернул опрятно и
положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось.
Поверяя богу в теплой молитве свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда, в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она
клала себе
на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив
на нее свои желтые
глаза), говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «Полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».
Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И потом, когда поднял
глаза и посмотрел
на него, увидел, что уже старый Бульба спал,
положив голову
на ладонь.
Тихим, ослабевшим шагом, с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший, воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и
положил фуражку
на стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег
на диван и болезненно, с слабым стоном, протянулся
на нем;
глаза его были закрыты. Так пролежал он с полчаса.
Впрочем, Базарову было не до того, чтобы разбирать, что именно выражали
глаза его матери; он редко обращался к ней, и то с коротеньким вопросом. Раз он попросил у ней руку «
на счастье»; она тихонько
положила свою мягкую ручку
на его жесткую и широкую ладонь.
Ушли. Луна светила в открытое окно. Лидия, подвинув к нему стул, села,
положила локти
на подоконник. Клим встал рядом. В синеватом сумраке четко вырезался профиль девушки, блестел ее темный
глаз.
Вошли Алина и Дуняша. У Алины лицо было все такое же окостеневшее, только еще более похудело; из-под нахмуренных бровей
глаза смотрели виновато. Дуняша принесла какие-то пакеты и,
положив их
на стол, села к самовару. Алина подошла к Лютову и, гладя его редкие волосы, спросила тихо...
— Только? — спросил он, приняв из рук Самгина письмо и маленький пакет книг; взвесил пакет
на ладони,
положил его
на пол, ногою задвинул под диван и стал читать письмо, держа его близко пред лицом у правого
глаза, а прочитав, сказал...
Он старался говорить не очень громко, памятуя, что с годами суховатый голос его звучит
на высоких нотах все более резко и неприятно. Он избегал пафоса, не позволял себе горячиться, а когда говорил то, что казалось ему особенно значительным, — понижал голос, заметив, что этим приемом усиливает напряжение внимания слушателей. Говорил он сняв очки,
полагая, что блеск и выражение близоруких
глаз весьма выгодно подчеркивает силу слов.
А Дунаев слушал, подставив ухо
на голос оратора так, как будто Маракуев стоял очень далеко от него; он сидел
на диване, свободно развалясь,
положив руку
на широкое плечо угрюмого соседа своего, Вараксина. Клим отметил, что они часто и даже в самых пламенных местах речей Маракуева перешептываются, аскетическое лицо слесаря сурово морщится, он сердито шевелит усами; кривоносый Фомин шипит
на них, толкает Вараксина локтем, коленом, а Дунаев, усмехаясь, подмигивает Фомину веселым
глазом.
Клим приподнял голову ее,
положил себе
на грудь и крепко прижал рукою. Ему не хотелось видеть ее
глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим телом. Она лежала
на боку, маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые
глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова
положив локти
на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
Дьякон все делал медленно, с тяжелой осторожностью. Обильно посыпав кусочек хлеба солью, он
положил на хлеб колечко лука и поднял бутылку водки с таким усилием, как двухпудовую гирю. Наливая в рюмку, он прищурил один огромный
глаз, а другой выкатился и стал похож
на голубиное яйцо. Выпив водку, открыл рот и гулко сказал...
Поздно вечером к нему явились люди, которых он встретил весьма любезно,
полагая, что это — клиенты: рослая, краснощекая женщина, с темными
глазами на грубоватом лице, одетая просто и солидно, а с нею — пожилой лысоватый человек, с остатками черных, жестких кудрей
на остром черепе, угрюмый, в дымчатых очках, в измятом и грязном пальто из парусины.
И вдруг засмеялся мелким смехом, старчески сморщив лицо, весь вздрагивая, потирая руки,
глаза его, спрятанные в щелочках морщин, щекотали Самгина, точно мухи. Этот смех заставил Варвару
положить нож и вилку; низко наклонив голову, она вытирала губы так торопливо, как будто обожгла их чем-то едким, а Самгин вспомнил, что вот именно таким противным и догадливым смехом смеялся Лютов
на даче, после ловли воображаемого сома.
Денисов сидел отвалясь
на спинку стула, выкатив
глаза,
положив тяжелую руку
на круглое плечо дочери, и вздыхал, посапывая.
Она стояла пред ним,
положив руки
на плечи его, — руки были тяжелые, а
глаза ее блестели ослепляюще.
Она вынула из портфеля письмо и подала ему. Он подошел к свечке, прочел и
положил на стол. А
глаза опять обратились
на нее с тем же выражением, какого она уж давно не видала в нем.
Ольга засмеялась, проворно оставила свое шитье, подбежала к Андрею, обвила его шею руками, несколько минут поглядела лучистыми
глазами прямо ему в
глаза, потом задумалась,
положив голову
на плечо мужа. В ее воспоминании воскресло кроткое, задумчивое лицо Обломова, его нежный взгляд, покорность, потом его жалкая, стыдливая улыбка, которою он при разлуке ответил
на ее упрек… и ей стало так больно, так жаль его…
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать
положат, а при смерти закроют им
глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него
на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Иван Матвеевич взял письмо и привычными
глазами бегал по строкам, а письмо слегка дрожало в его пальцах. Прочитав, он
положил письмо
на стол, а руки спрятал за спину.
Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл
глаза,
положил обе руки
на голову, сжался
на стуле в комок и так сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.
Она вытащила из сундука, из-под хлама книгу и
положила у себя
на столе, подле рабочего ящика. За обедом она изъявила обеим сестрам желание, чтоб они читали ей вслух попеременно, по вечерам, особенно в дурную погоду, так как
глаза у ней плохи и сама она читать не может.
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в
глаза, потом долго целовала ей
глаза, губы, щеки.
Положив ее голову, как ребенка,
на руку себе, она любовалась ее чистой, младенческой красотой и крепко сжала в объятиях.
— А тот ушел? Я притворился спящим. Тебя давно не видать, — заговорил Леонтий слабым голосом, с промежутками. — А я все ждал — не заглянет ли, думаю. Лицо старого товарища, — продолжал он, глядя близко в
глаза Райскому и
положив свою руку ему
на плечо, — теперь только одно не противно мне…
Он по утрам с удовольствием ждал, когда она, в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще с томными, не совсем прозревшими
глазами, не остывшая от сна, привставши
на цыпочки,
положит ему руку
на плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему в
глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу с широкими полями, ходит около него или под руку с ним по полю, по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока не скучно.
— Какие вы нескромные! Угадайте! — сказал, зевая, Марк и,
положив голову
на подушку, закрыл
глаза. — Спать хочется! — прибавил он.
Он читал, рисовал, играл
на фортепиано, и бабушка заслушивалась; Верочка, не сморгнув, глядела
на него во все
глаза,
положив подбородок
на фортепиано.
Она
положила свою руку ему
на руку и, как кошечка, лукаво, с дрожащим от смеха подбородком взглянула ему в
глаза.
Он касался кистью зрачка
на полотне, думал поймать правду — и ловил правду чувства, а там, в живом взгляде Веры, сквозит еще что-то, какая-то спящая сила. Он
клал другую краску, делал тень — и как ни бился, — но у него выходили ее
глаза и не выходило ее взгляда.
В комнату вошел, или, вернее, вскочил — среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный молодой человек, лет двадцати трех, с темно-русыми, почти каштановыми волосами, с румяными щеками и с серо-голубыми вострыми
глазами, с улыбкой, показывавшей ряд белых крепких зубов. В руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое в носовой платок. Он все это вместе со шляпой
положил на стул.
Он вынес изодранную карту Чусанского архипелага и островов Сэдль,
положил ее
на крышку люка, а сам сжался от холода в комок и стал незаметен, точно пропал с
глаз долой.
Адмирал предложил тост: «За успешный ход наших дел!» Кавадзи, после бокала шампанского и трех рюмок наливки,
положил голову
на стол, пробыл так с минуту, потом отряхнул хмель, как сон от
глаз, и быстро спросил: «Когда он будет иметь удовольствие угощать адмирала и нас в последний раз у себя?» — «Когда угодно, лишь бы это не сделало ему много хлопот», — отвечено ему.
Минуты две она сидела неподвижно, потом подняла
глаза, улыбнулась, покачала как бы
на самое себя укоризненно головой и, переменив положение, порывисто
положила обе руки
на стол и устремила
глаза перед собой.
В таком состоянии он был сегодня. Приближение Нехлюдова
на минуту остановило его речь. Но, устроив мешок, он сел по-прежнему и,
положив сильные рабочие руки
на колени, глядя прямо в
глаза садовнику, продолжал свой рассказ. Он рассказывал своему новому знакомому во всех подробностях историю своей жены, за что ее ссылали, и почему он теперь ехал за ней в Сибирь.
Она, приподняв черные брови, удивленно взглянула
на него своими раскосыми
глазами, как бы спрашивая, зачем это, и молча взяла конверт и
положила его за фартук.
— Послушайте… — едва слышно заговорила девушка, опуская
глаза. —
Положим, есть такая девушка, которая любит вас… а вы считаете ее пустой, светской барышней, ни к чему не годной. Что бы вы ответили ей, если бы она сказала вам прямо в
глаза: «Я знаю, что вы меня считаете пустой девушкой, но я готова молиться
на вас… я буду счастлива собственным унижением, чтобы только сметь дышать около вас».
Завтрак был подан в столовой. Когда они вошли туда, первое, что бросилось в
глаза Привалову, был какой-то господин, который сидел у стола и читал книгу,
положив локти
на стол. Он сидел вполоборота, так что в первую минуту Привалов его не рассмотрел хорошенько.
Я хотел разменять деньги помельче и,
положив десятирублевую бумажку ей
на колени, стал отбирать из коробки рублевки. Вдруг я увидел
на глазах ее слезы.
Дежурный осторожно вошел ко мне в комнату. Я
положил голову
на ягдташ, заменявший мне подушку, и закрыл
глаза.
Чертопханов, словно нехотя,
положил руку
на шею коня, хлопнул по ней раза два, потом провел пальцами от холки по спине и, дойдя до известного местечка над почками, слегка, по-охотницки, подавил это местечко. Конь немедленно выгнул хребет и, оглянувшись искоса
на Чертопханова своим надменным черным
глазом, фукнул и переступил передними ногами.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями, царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская
глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку,
положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег
на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.