Неточные совпадения
Когда он был тут, ни Вронский, ни Анна не только не позволяли себе говорить о чем-нибудь таком, чего бы они не могли повторить при всех, но они не позволяли себе даже и намеками говорить то, чего бы
мальчик не
понял.
Если я не
понимаю, я виноват, или я глупый или дурной
мальчик», думал ребенок; и от этого происходило его испытующее, вопросительное, отчасти неприязненное выражение, и робость, и неровность, которые так стесняли Вронского.
Вспоминая Голенищева худеньким, живым, добродушным и благородным
мальчиком, всегда первым учеником в корпусе, Вронский никак не мог
понять причины этого раздражения и не одобрял его.
Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым?» Она презрительно усмехнулась и опять взялась за книгу, но уже решительно не могла
понимать того, что читала.
— Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и больше ничего; но он
мальчик и весь у меня в руках; ты
понимаешь, я им управляю как хочу. Он всё равно, что твой Гриша… Долли! — вдруг переменила она речь — ты говоришь, что я мрачно смотрю. Ты не можешь
понимать. Это слишком ужасно. Я стараюсь вовсе не смотреть.
Действительно,
мальчик чувствовал, что он не может
понять этого отношения, и силился и не мог уяснить себе то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
— Я теперь уже не тот заносчивый
мальчик, каким я сюда приехал, — продолжал Аркадий, — недаром же мне и минул двадцать третий год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне… гораздо ближе. До сих пор я не
понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам… Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству… Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня
поймете…
Но уже утром он
понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «
мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Дронов не возразил ему. Клим
понимал, что Дронов выдумывает, но он так убедительно спокойно рассказывал о своих видениях, что Клим чувствовал желание принять ложь как правду. В конце концов Клим не мог
понять, как именно относится он к этому
мальчику, который все сильнее и привлекал и отталкивал его.
Клим
понимал, что Лидия не видит в нем замечательного
мальчика, в ее глазах он не растет, а остается все таким же, каким был два года тому назад, когда Варавки сняли квартиру.
— Ты боишься, дрожишь, как
мальчик… Не
понимаю! Разве ты крадешь меня?
Соображая теперь,
понимаю, что на меня всего обаятельнее подействовало тогда его как бы смирение передо мной, его такая правдивая искренность передо мной, таким
мальчиком!
Мне встретился маленький
мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не
поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте.
— Милый, добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас… Про вас отец мой говорит всегда: «милый, добрый
мальчик!» Поверьте, я буду помнить всегда ваши рассказы о бедном
мальчике, оставленном в чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком
понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это
понимаете?
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас
мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё
понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
Шестилетний
мальчик не
понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
— Нет, вы прелестная натура, хотя и извращенная, и я слишком
понимаю, почему вы могли иметь такое влияние на этого благородного и болезненно восприимчивого
мальчика! — горячо ответил Алеша.
Может, по этому самому он никогда и никого не боялся, а между тем
мальчики тотчас
поняли, что он вовсе не гордится своим бесстрашием, а смотрит как будто и не
понимает, что он смел и бесстрашен.
— Я, кажется, теперь все
понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш
мальчик — добрый
мальчик, любит отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь
понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
Воображаю, как ребеночек кричит и стонет (ведь четырехлетние
мальчики понимают), а у меня все эта мысль про компот не отстает.
Илюша же и говорить не мог. Он смотрел на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного
мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате
понимал это, может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в самого маленького
мальчика.
— Это непременно так будет, Карамазов, я вас
понимаю, Карамазов! — воскликнул, сверкнув глазами, Коля.
Мальчики заволновались и тоже хотели что-то воскликнуть, но сдержались, пристально и умиленно смотря на оратора.
Чистые в душе и сердце
мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и солдаты, мало того, солдаты-то многого не знают и не
понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
— Гм! Все равно
мальчик. Та к ходи, головой качай. Глаза есть, посмотри не могу,
понимай нету. Верно — это люди в городе живи. Олень искай не надо; кушай хочу — купи. Один сопка живи не могу — скоро пропади.
Я забыл сказать, что «Вертер» меня занимал почти столько же, как «Свадьба Фигаро»; половины романа я не
понимал и пропускал, торопясь скорее до страшной развязки, тут я плакал как сумасшедший. В 1839 году «Вертер» попался мне случайно под руки, это было во Владимире; я рассказал моей жене, как я
мальчиком плакал, и стал ей читать последние письма… и когда дошел до того же места, слезы полились из глаз, и я должен был остановиться.
Я не имел к нему никакого уважения и отравлял все минуты его жизни, особенно с тех пор, как я убедился, что, несмотря на все мои усилия, он не может
понять двух вещей: десятичных дробей и тройного правила. В душе
мальчиков вообще много беспощадного и даже жестокого; я с свирепостию преследовал бедного вольфенбюттельского егеря пропорциями; меня это до того занимало, что я, мало вступавший в подобные разговоры с моим отцом, торжественно сообщил ему о глупости Федора Карловича.
Происходя из духовного звания, она хоть и смутно, но
понимала, что
мальчикам без «науки» не прожить.
— Ну, милый
мальчик,
понял?
Аня(задумчиво). Шесть лет тому назад умер отец, через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний
мальчик. Мама не перенесла, ушла, ушла без оглядки… (Вздрагивает.) Как я ее
понимаю, если бы она знала!
—
Мальчика непременно надо очень воспитывать, —
понимаешь, Женя?
Мальчик смеялся, слушая эти описания, и забывал на время о своих тяжелых попытках
понять рассказы матери. Но все же эти рассказы привлекали его сильнее, и он предпочитал обращаться с расспросами к ней, а не к дяде Максиму.
Не успела она сделать своего обхода, как загадка разъяснилась. Она услышала вдруг тихие, переливчатые тоны свирели, которые неслись из конюшни, смешиваясь с шорохом южного вечера. Она сразу
поняла, что именно эти нехитрые переливы простой мелодии, совпадавшие с фантастическим часом дремоты, так приятно настраивали воспоминания
мальчика.
Он
понял, что странная тревога
мальчика и внезапный обморок объяснялись обилием впечатлений, с которыми не могло справиться сознание, и решился допускать к выздоравливавшему
мальчику эти впечатления постепенно, так сказать, расчлененными на составные части.
— А это будет «хлопская» песня? — спросил
мальчик. — Я
понимаю «по-хлопски».
Маленькая знакомка Петра представляла в себе все черты этого типа, который редко вырабатывается жизнью и воспитанием; он, как талант, как гений, дается в удел избранным натурам и проявляется рано. Мать слепого
мальчика понимала, какое счастье случай послал ее сыну в этой детской дружбе.
Понимал это и старый Максим, которому казалось, что теперь у его питомца есть все, чего ему еще недоставало, что теперь душевное развитие слепого пойдет тихим и ровным, ничем не смущаемым ходом…
—
Пойми меня, Анна, — сказал Максим мягче. — Я не стал бы напрасно говорить тебе жестокие вещи. У
мальчика тонкая нервная организация. У него пока есть все шансы развить остальные свои способности до такой степени, чтобы хотя отчасти вознаградить его слепоту. Но для этого нужно упражнение, а упражнение вызывается только необходимостью. Глупая заботливость, устраняющая от него необходимость усилий, убивает в нем все шансы на более полную жизнь.
Максиму достаточно было одного взгляда, чтобы
понять, что чуткая натура
мальчика способна откликнуться, несмотря на слепоту, на поэтические образы песни.
Я увидел людей изящных, простодушных, умных; я увидел старца, который ласкает и выслушивает
мальчика, как я; вижу людей, способных
понимать и прощать, людей русских и добрых, почти таких же добрых и сердечных, каких я встретил там, почти не хуже.
— Ничего не
понимаю, какая там решетка! — раздражалась генеральша, начинавшая очень хорошо
понимать про себя, кто такой подразумевался под названием (и, вероятно, давно уже условленным) «рыцаря бедного». Но особенно взорвало ее, что князь Лев Николаевич тоже смутился и наконец совсем сконфузился, как десятилетний
мальчик. — Да что, кончится или нет эта глупость? Растолкуют мне или нет этого «рыцаря бедного»? Секрет, что ли, какой-нибудь такой ужасный, что и подступиться нельзя?
— Ах, не говорите обо мне! Вы и
понять не можете всего того, что молодой, неискушенный, безобразно воспитанный
мальчик может принять за любовь!.. Да и, наконец, к чему клеветать на себя? Я сейчас вам говорил, что я не знал счастья… нет! я был счастлив!
— Конечно, нет, gnadige Frau. Но,
понимаете, мой жених Ганс служит кельнером в ресторане-автомате, и мы слишком бедны для того, чтобы теперь жениться. Я отношу мои сбережения в банк, и он делает то же самое. Когда мы накопим необходимые нам десять тысяч рублей, то мы откроем свою собственную пивную, и, если бог благословит, тогда мы позволим себе роскошь иметь детей. Двоих детей.
Мальчика и девочку.
Неприличных шуток и намеков я, разумеется, не
понял и в бесстыдном обращении прислуги видел только грубость и дерзость, замеченную мною у
мальчиков в народном училище.
—
Понял! — отвечал бойко
мальчик. — Этому, дядя, очень весело учиться, — прибавил он.
Павел, когда он был гимназистом, студентом, все ей казался еще
мальчиком, но теперь она слышала до мельчайших подробностей его историю с m-me Фатеевой и поэтому очень хорошо
понимала, что он — не
мальчик, и особенно, когда он явился в настоящий визит таким красивым, умным молодым человеком, — и в то же время она вспомнила, что он был когда-то ее горячим поклонником, и ей стало невыносимо жаль этого времени и ужасно захотелось заглянуть кузену в душу и посмотреть, что теперь там такое.
И потому графиня, которая прежде была против сватовства, страшно обрадовалась сегодня моему успеху у княгини, но это в сторону, а вот что главное: Катерину Федоровну я знал еще с прошлого года; но ведь я был тогда еще
мальчиком и ничего не мог
понимать, а потому ничего и не разглядел тогда в ней…
Сергей не хотел будить дедушку, но это сделал за него Арто. Он в одно мгновение отыскал старика среди груды валявшихся на полу тел и, прежде чем тот успел опомниться, облизал ему с радостным визгом щеки, глаза, нос и рот. Дедушка проснулся, увидел на шее пуделя веревку, увидел лежащего рядом с собой, покрытого пылью
мальчика и
понял все. Он обратился было к Сергею за разъяснениями, но не мог ничего добиться.
Мальчик уже спал, разметав в стороны руки и широко раскрыв рот.
— Передай это… Тыбурцию… Скажи, что я покорнейше прошу его, —
понимаешь?.. покорнейше прошу — взять эти деньги… от тебя… Ты
понял?.. Да еще скажи, — добавил отец, как будто колеблясь, — скажи, что если он знает одного тут… Федоровича, то пусть скажет, что этому Федоровичу лучше уйти из нашего города… Теперь ступай,
мальчик, ступай скорее.
— Как вам не совестно! — наставительно заметила хозяйка. — Еще и пить не умеете, а тоже… Я
понимаю, вашему возлюбленному Назанскому простительно, он отпетый человек, но вам-то зачем? Молодой такой, славный, способный
мальчик, а без водки не сядете за стол… Ну зачем? Это все Назанский вас портит.
Мальчиком он начал учиться грамоте по-старинному: аз, буки, веди, но не пошел по непонятливости дальше азбуки и никак не мог
понять тогда складов и так и остался безграмотным.
Наконец наступил сентябрь, и опять начались классы. Анна Петровна едва держалась на ногах, но исправно посещала школу. Ученики, однако ж,
поняли, что она виновата и ничего им сделать не смеет. Начались беспорядки, шум, гвалт. Некоторые
мальчики вполне явственно говорили:"С приплодцем!"; другие уверяли, что у них к будущей масленице будет не одна, а разом две учительницы. Положение день ото дня становилось невыносимее.