Неточные совпадения
А рядом с Климом стоял кудрявый парень, держа
в руках железный лом, и — чихал; чихнет, улыбнется Самгину и, мигая, пристукивая ломом о булыжник, ждет следующего чиха. Во двор,
в голубоватую кисею дыма, вбегали пожарные, влача за собою длинную змею с медным жалом. Стучали топоры, трещали доски,
падали на землю, дымясь и сея золотые искры; полицейский пристав Эгге уговаривал
зрителей...
— Очень просто, потому что там вы читаете комедию. Писатель двоякое впечатление производит на публику — или комическое, или трагическое.
В первом случае его цель, чтобы публика хохотала до
упаду, а во втором, — чтобы плакала навзрыд. Еще
в древних риториках сказано, что трагедия должна возбуждать
в зрителях чувство ужаса и сострадания.
…не внимая
Шепоту ближней толпы, развязала ремни у сандалий,
Пышных волос золотое руно до земли распустила;
Перевязь персей и пояс лилейной рукой разрешила;
Сбросила ризы с себя и, лицом повернувшись к народу,
Медленно, словно заря, погрузилась
в лазурную воду.
Ахнули тысячи
зрителей, смолкли свирель и пектида;
В страхе
упав на колени, все жрицы воскликнули громко:
«Чудо свершается, граждане! Вот она, матерь Киприда!».
Притупленный вид и вообще вся фигура клоуна, с его бабочками на спине и на груди, не предвещали на опытный глаз ничего хорошего; они ясно указывали режиссеру, что Эдвардс вступил
в период тоски, после чего он вдруг начинал пить мертвую; и тогда уже прощай все расчеты на клоуна — расчеты самые основательные, если принять во внимание, что Эдвардс был
в труппе первым сюжетом, первым любимцем публики, первым потешником, изобретавшим чуть ли не каждое представление что-нибудь новое, заставлявшее
зрителей смеяться до
упаду и хлопать до неистовства.
Я видел ее
в первый раз
в роли Ксении
в «Дмитрии Донском» и разделял общее восхищение
зрителей; но Шушерин, к великому удивлению моему, сказал мне, что она начинает портиться и что он решительно недоволен ею
в трагических ролях, кроме ролей Антигоны и Корделии, что она
попала в руки таких учителей, которые собьют ее с толку, выучат ее с голосу завыванию по нотам.
Один растерявшийся квартальный гонит
в одну сторону, другой, неведомо зачем, оттирает
в другую, городовые валяют шапки с голов зазевавшихся
зрителей и прут на толпу
в третий конец; но новые массы, как волны, валят и валят одна за другой, и все вперед, все на огонь, и давят и опрокидывают все встречное, несутся с ревом через груды вещей и ломают все, что ни
попало.
Когда оба юноши, почти бездыханными,
упали на землю,
зрители взревели
в неистовом восторге.
"Свои люди — сочтемся!"
попала на столичные сцены только к 61-му году. И
в те зимы, когда театр был мне так близок, я не могу сказать, чтобы какая-нибудь пьеса Островского, кроме"Грозы"и отчасти"Грех да беда", сделалась
в Петербурге репертуарной, чтобы о ней кричали, чтобы она увлекала массу публики или даже избранные
зрителей.
В это время огонь выбежал на свободу из-под клетки и распустил по ней свои многоветвистые побеги. По днищу разлился пламенный поток. Сквозь пламя означились две темные фигуры. Они крепко обнялись…
пали… и вскоре от них ничего не осталось, кроме пепла, которым ветер засыпал очи
зрителей. Железная клетка вся озолотилась; по оранжевым прутьям ее бежали кое-где звездочки и лопались, как потешный огонь.
Послышался глухой удар — он отозвался
в сердце
зрителей — и молодой Мамон
пал, как подрубленное с корня дерево.