Неточные совпадения
— Да объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что это такое значит? Вчера я был
у него по делу
сестры и
просил решительного ответа. Он не дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.
— Вот что, Дуня, — начал он серьезно и сухо, — я, конечно,
прошу у тебя за вчерашнее прощения, но я долгом считаю опять тебе напомнить, что от главного моего я не отступаюсь. Или я, или Лужин. Пусть я подлец, а ты не должна. Один кто-нибудь. Если же ты выйдешь за Лужина, я тотчас же перестаю тебя
сестрой считать.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень
прошу прощения: жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она
у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним,
сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
— Что ж, одному все взять на себя? Экой ты какой ловкий! Нет, я знать ничего не знаю, — говорил он, — а меня
просила сестра, по женскому незнанию дела, заявить письмо
у маклера — вот и все. Ты и Затертый были свидетелями, вы и в ответе!
Вера была бледна, лицо
у ней как камень; ничего не прочтешь на нем. Жизнь точно замерзла, хотя она и говорит с Марьей Егоровной обо всем, и с Марфенькой и с Викентьевым. Она заботливо спросила
у сестры, запаслась ли она теплой обувью, советовала надеть плотное шерстяное платье, предложила свой плед и
просила, при переправе чрез Волгу, сидеть в карете, чтоб не продуло.
В комнате, даже слишком небольшой, было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву было двадцать пять лет, и он был женат.
У жены была
сестра и еще родственница; они тоже жили
у Дергачева. Комната была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал руку и
попросил садиться.
Сейчас написал я к полковнику письмо, в котором
просил о пропуске тебе, ответа еще нет.
У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная
сестра.
В Петербурге навещал меня, больного, Константин Данзас. Много говорил я о Пушкине с его секундантом. Он, между прочим, рассказал мне, что раз как-то, во время последней его болезни, приехала
У. К. Глинка,
сестра Кюхельбекера; но тогда ставили ему пиявки. Пушкин
просил поблагодарить ее за участие, извинился, что не может принять. Вскоре потом со вздохом проговорил: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского!»
У Сони была большая кукла, с ярко раскрашенным лицом и роскошными льняными волосами, подарок покойной матери. На эту куклу я возлагал большие надежды и потому, отозвав
сестру в боковую аллейку сада,
попросил дать мне ее на время. Я так убедительно
просил ее об этом, так живо описал ей бедную больную девочку,
у которой никогда не было своих игрушек, что Соня, которая сначала только прижимала куклу к себе, отдала мне ее и обещала в течение двух-трех дней играть другими игрушками, ничего не упоминая о кукле.
Маленький Михин отвел Ромашова в сторону. — Юрий Алексеич,
у меня к вам просьба, — сказал он. — Очень
прошу вас об одном. Поезжайте, пожалуйста, с моими
сестрами, иначе с ними сядет Диц, а мне это чрезвычайно неприятно. Он всегда такие гадости говорит девочкам, что они просто готовы плакать. Право, я враг всякого насилия, но, ей-богу, когда-нибудь дам ему по морде!..
Она
просила прощенье
у отца, он сказал, что не сердится, но она видела, что он был оскорблен и в душе не простил ее. Махину она не хотела говорить про это.
Сестра, ревновавшая ее к Махину, совсем отдалилась от нее. Ей не с кем было поделиться своим чувством, не перед кем покаяться.
Вот, говорит, намеднись
сестра пишет, корова там
у нее пала — пять целковых послал; там брат, что в священниках, погорел — тому двадцать пять послал; нет, нет, брат, лучше и не
проси!» С тем Чернищев-то и отъехал.
Они жили
у сестры, которая собирала
у себя ссыльную молодежь и даже остриглась и надела синие очки, но проносила только один день — муж
попросил снять.
Несчастливцев. Прости меня, прости! Я бедней тебя, я прошел пешком сотни верст, чтоб повидаться с родными; я не берег себя, а берег это платье, чтоб одеться приличнее, чтоб меня не выгнали. Ты меня считаешь человеком, благодарю тебя! Ты
у меня
просишь тысячи — нет
у меня их.
Сестра,
сестра! не тебе
у меня денег
просить! А ты мне не откажи в пятачке медном, когда я постучусь под твоим окном и
попрошу опохмелиться. Мне пятачок, пятачок! Вот кто я!
— Полно,
сестра! Что, разве мост подломился под вашей каретою?
Прошу не погневаться: мост славной и строен по моему рисунку; а вот если б в твоей парижской карете дверцы притворялись плотнее, так дело-то было бы лучше. Нет, матушка, я уверен, что наш губернатор полюбуется на этот мостик… Да, кстати! Меня уведомляют, что он завтра приедет в наш город; следовательно, послезавтра будет
у меня обедать.
Через три месяца Шульц писал из одного маленького шверинского городка, что Маня выходит замуж за одного машинного фабриканта родом из Сарепты, но имеющего в местечке Плау свою наследственную фабрику. Маня тоже писала об этом матери и
сестре и
просила у старухи благословения.
Дорн. Люди скучны. В сущности, следовало бы вашего мужа отсюда просто в шею, а ведь все кончится тем, что эта старая баба Петр Николаевич и его
сестра попросят у него извинения. Вот увидите!
Я обнял Гоголя, сказал ему, что мне необходимо надобно ехать, и
просил, чтобы завтра, после обеда, он зашел ко мне или назначил мне час, когда я могу приехать к нему с деньгами, которые спрятаны
у моей
сестры; что никто, кроме Константина и моей жены, знать об этом не должен.
Жмигулина.
Сестра просила вам сказать, чтоб вы погодили уезжать. Теперь
у хозяйки сидит одна знакомая женщина, так вы сами понимаете, что пройти к вам неловко. А когда она уйдет,
сестра зайдет к вам. Ей нужно об чем-то с вами поговорить.
Окончилось вечернее моление. Феодор пошел к игумну, не обратив на нее ни малейшего внимания, сказал ему о причине приезда и
просил дозволения переночевать. Игумен был рад и повел Феодора к себе… Первое лицо, встретившее их, была женщина, стоявшая близ Феодора, дочь игумна, который удалился от света, лишившись жены, и с которым был еще связан своею дочерью; она приехала гостить к отцу и собиралась вскоре возвратиться в небольшой городок близ Александрии, где жила
у сестры своей матери.
Прошу не обижать ее, она названная
сестра всем вам хорошо известной мадемуазель Влассовской, которая сегодня вернулась в институт и стала классной дамой
у седьмых.
При появлении русских моряков все встали. Хозяйка, молодая негритянка,
сестра Паоло, знаками
просила садиться. Она и другие две женщины — ее гостьи — были одеты довольно опрятно: в полосатых ярких юбках и в белых кофтах; на головах
у них были белые повязки, напоминавшие белые чалмы, которые очень шли к их черным лицам. Игроки — муж и гость — были гораздо грязнее, и костюм их состоял из лохмотьев.
Когда встревоженная выходкой Наташи Татьяна Андревна вошла к дочерям, сердце
у ней так и упало. Закрыв лицо и втиснув его глубоко в подушку, Наташа лежала как пласт на диване и трепетала всем телом. От душевной ли боли, иль от едва сдерживаемых рыданий бедная девушка тряслась и всем телом дрожала, будто в сильном приступе злой лихоманки. Держа
сестру руками за распаленную голову, Лиза стояла на коленях и тревожным шепотом
просила ее успокоиться.
И Егорушка, проклиная
сестру, целую неделю провалялся
у ног Калерии,
прося ее не уходить.
— Во мне, — заговорил он, не поднимая на нее глаз, — нет никакого против… тебя, — слово не сразу сошло с губ его, — сердца… Все перегорело… Может быть, мне первому следует
просить у тебя прощения, я это говорю, как брат сказал бы
сестре…
Иван Захарыч промолчал и только слащаво усмехнулся. Ему предстояло объяснение с Первачом, и он не знал, как ему быть:
сестра отказалась от всякого посредничества… Денег заплатить Первачу
у него не было: приходилось
просить их
у покупщика.
Раз Владимир Семеныч, вернувшись со службы домой, застал
сестру плачущей. Она сидела на диване, опустив голову и ломая руки, и обильные слезы текли
у нее по лицу. Доброе сердце критика сжалось от боли. Слезы потекли и
у него из глаз и ему захотелось приласкать
сестру, простить ее,
попросить прощения, зажить по-старому… Он стал на колени, осыпал поцелуями ее голову, руки, плечи… Она улыбнулась, улыбнулась непонятно, горько, а он радостно вскрикнул, вскочил, схватил со стола журнал и сказал с жаром...
В пятой сцене четвертого действия,
у замка Глостера, Регана разговаривает с Освальдом, дворецким Гонерилы, который везет письмо Гонерилы к Эдмунду, и объявляет ему, что она тоже любит Эдмунда, и так как она вдова, то ей лучше выйти за него замуж, чем Гонериле, и
просит Освальда внушить это
сестре. Кроме того, она говорит ему, что было очень неразумно ослепить Глостера и оставить его живым, и потому советует Освальду, если он встретит Глостера, убить его, обещая ему за это большую награду.
Когда же Регана говорит ему, что ему лучше бы вернуться назад к
сестре, он возмущается и говорит: «Что же, мне
просить у нее прощенье?» — и становится на колени, показывая, как бы было неприлично, если бы он униженно выпрашивал из милости
у дочери пищи и одежды, и проклинает самыми странными проклятиями Гонерилу и спрашивает, кто посмел набить колодки на его посланного?
У всех было негодующее изумление, — зачем эта
сестра, кому она нужна? Утром, когда главный врач зашел в офицерскую палату, граф Зарайский
попросил его принять в госпиталь сверхштатною
сестрою привезенную им даму.
У порога дома офицеров встретил сам фон Раббек, благообразный старик лет шестидесяти, одетый в штатское платье. Пожимая гостям руки, он сказал, что он очень рад и счастлив, но убедительно, ради бога,
просит господ офицеров извинить его за то, что он не пригласил их к себе ночевать; к нему приехали две
сестры с детьми, братья и соседи, так что
у него не осталось ни одной свободной комнаты.
На маленьком столике, стоявшем
у кресла, на котором сидела Якобина Менгден, лежало открытое, только что прочтенное письмо от ее сводной
сестры, Станиславы Лысенко. В нем последняя жаловалась на своего мужа и
просила защиты
у «сильной при дворе»
сестры.
Каково же было ее огорчение, когда она в описанный нами день получила от Станиславы письмо из Варшавы, в котором та уведомляла ее, что она уже более года как разошлась с мужем, который отнял
у нее сына и почти выгнал из дому. Она
просила «сильную при дворе»
сестру заступиться за нее перед регентом и заставить мужа вернуть ей ребенка. Таким образом, и это последнее убежище ускользало от несчастной Якобины.
— Миша, — сказала Тони, — подойди к
сестре Агнесе и
попроси у нее благословения.