Неточные совпадения
Но
на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а
смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как,
братцы, нас за это не похвалят!»
Кабанов. Кулигин, надо, брат, бежать, искать ее. Я,
братец, знаешь, чего боюсь? Как бы она с тоски-то
на себя руки не наложила! Уж так тоскует, так тоскует, что ах!
На нее-то глядя, сердце рвется. Чего ж вы смотрели-то? Давно ль она ушла-то?
— Какой дурак,
братцы, — сказала Татьяна, — так этакого поискать! Чего, чего не надарит ей? Она разрядится, точно пава, и ходит так важно; а кабы кто
посмотрел, какие юбки да какие чулки носит, так срам
посмотреть! Шеи по две недели не моет, а лицо мажет… Иной раз согрешишь, право, подумаешь: «Ах ты, убогая! надела бы ты платок
на голову, да шла бы в монастырь,
на богомолье…»
Он три раза перевернулся
на диване от этого известия, потом
посмотрел в ящик к себе: и у него ничего не было. Стал припоминать, куда их дел, и ничего не припомнил; пошарил
на столе рукой, нет ли медных денег, спросил Захара, тот и во сне не видал. Она пошла к
братцу и наивно сказала, что в доме денег нет.
Чего же лучше:
Подружка есть, так сердце дома.
Братцы,
Пойдем
смотреть на царские шатры.
— Девятый… ай да молодец брат Василий! Седьмой десяток, а поди еще как проказничает! Того гляди, и десятый недалеко… Ну, дай тебе Бог, сударыня, дай Бог! Постой-ка, постой, душенька, дай
посмотреть,
на кого ты похож! Ну, так и есть,
на братца Василья Порфирьича, точка в точку вылитый в него!
— Теперь — не могу: за деньгами ходить далеко. А разве я намеднись обещал? Ну, позабыл,
братец, извини! Зато разом полтинничек дам. Я, брат, не Анна Павловна, я… Да ты что ж
на водку-то
смотришь — пей!
—
Смотрите,
братцы! — говорил другой, поднимая черепок из горшка, которого одна только уцелевшая половина держалась
на голове Черевика, — какую шапку надел
на себя этот добрый молодец!
Сердито
на него
посмотрел доктор, которому брат больного уже рассказал о «вторничном» обеде и о том, что
братец понатужился блинами, — так, десяточка
на два перед обедом.
Сестрицу взяли
на руки, и она также
посмотрела на спящего
братца — и мы остались очень довольны.
Мне самому было очень досадно; я поспешил одеться, заглянул к сестрице и
братцу, перецеловал их и побежал в тетушкину комнату, из которой видно было солнце, и, хотя оно уже стояло высоко, принялся
смотреть на него сквозь мои кулаки.
— Послушайте,
братцы, — начал Вихров громко, — опекун показывает
на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не
смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он пишет про вас, или нет?
Братец Григорий Николаич такой нынче истинный христианин сделался, что мы
смотреть на него без слез не можем. Ни рукой, ни ногой пошевелить не может, и что говорит — не разберем. И ему мы твое письмо прочитали, думая, что, при недугах, оное его утешит, однако он, выслушав, только глаза шире обыкновенного раскрыл.
— Иди-иди, дурашка, чего рот разинул! — подталкивал его шутливо старик. — Погоди, вот дойдем до города Новороссийского и, значит, опять подадимся
на юг. Там действительно места, — есть
на что
посмотреть. Сейчас, примерно сказать, пойдут тебе Сочи, Адлер, Туапсе, а там,
братец ты мой, Сухум, Батум… Глаза раскосишь, глядемши… Скажем, примерно — пальма. Удивление! Ствол у нее мохнатый,
на манер войлока, а каждый лист такой большой, что нам с тобой обоим укрыться впору.
А она знай шагает и
на нас не
смотрит, ровно как,
братец ты мой, в тумане у ней головушка ходит. Только взялась она за дверь, да отворить-то ее и не переможет… Сунулась было моя баба к ней, а она тут же к ногам-то к ее и свалилася, а сама все мычит «пора» да «пора», да барыню, слышь, поминает… эка оказия!
Ходят,
братец, слоняются целый день, точно время-то у них
на золотники продается, а
посмотришь, в результате оказывается, что в таком-то месте часа три прождал, чтоб иметь счастие поганым образом искривить рот в улыбку при виде нужного лица, в другом месте два часа простоял, но и этого счастья не дождался.
— Ты думаешь, мне это приятно! — продолжал между тем его высокородие, — начальству,
братец, тогда только весело, когда все довольны, когда все
смотрит на тебя с доверчивостью, можно сказать, с упованием…
— Эхма! А было время, что и я дупелей едал! едал,
братец! Однажды с поручиком Гремыкиным даже
на пари побился, что сряду пятнадцать дупелей съем, — и выиграл! Только после этого целый месяц
смотреть без отвращения
на них не мог!
— Голова зато дорого стоит,
братцы, голова! — отвечал он. — Как и с Москвой прощался, тем и утешен был, что голова со мной вместе пойдет. Прощай, Москва, спасибо за баню, за вольный дух, славно исполосовали! А
на тулуп нечего тебе, милый человек,
смотреть…
Но все же, однако, я, милостивые государи, до сих пор хоть и плакал, но шел; но тут, батушка, у крыльца господского, вдруг
смотрю, вижу стоят три подводы, лошади запряжены разгонные господские Марфы Андревны, а братцевы две лошаденки сзади прицеплены, и
на телегах вижу весь багаж моих родителей и
братца.
Заметил я тоже, что молчаливый
братец мой часто
посматривал на меня, и даже с видимым любопытством, как будто желая в точности определить, что я за человек.
Старики обрадовались, но как-то не удивились несвоевременному приезду сына и
посматривали на него вопросительно; а сестры (которые жили неподалеку и по уведомлению матери сейчас прискакали) целовали и миловали
братца, но чему-то улыбались.
— А что, — говорит, —
братец, прав я или нет?.. Да
посмотри: то ли еще увидишь? Ты вот изволь-ка завтра снаряжаться
на большое представление.
—
На всех приисках одна музыка-то… — хохотал пьяный Шабалин, поучая молодых Брагиных. — А вы
смотрите на нас, стариков, да и набирайтесь уму-разуму. Нам у золота да не пожить — грех будет… Так, Архип? Чего красной девкой глядишь?.. Постой, вот я тебе покажу, где раки зимуют. А еще женатый человек… Ха-ха! Отец не пускает к Дуне, так мы десять их найдем. А ты, Михалко?.. Да вот что,
братцы, что вы ко мне в Белоглинском не заглянете?.. С Варей вас познакомлю, так она вас арифметике выучит.
— Экой ты,
братец мой, чудной какой, право! Чего глядеть-то? Веди, говорю,
на двор: там, пожалуй, хошь с фонарем
смотри. Как есть, говорю, первый сорт: Глеб Савиныч худого не любил, у него чтоб было самое настоящее. И то сказать, много ли здесь увидишь, веди
на двор! — пересыпал Захар, точно выбивал дробь языком.
— Ну, давайте,
братцы, обмывать копыта, я свое дело исполнил, за вами дело, — проговорил Ермил, придвигаясь к штофам, которые привлекательно искрились перед огарком. — Что это товарищ твой невесел? Парень молодой — с чего бы так? — присовокупил он,
посматривая на Гришку, между тем как Захар наливал стаканы.
— Да таки — ништо! — смеясь, возразил Глеб. — Ну,
братцы,
посмотрели мы
на вас: хваты, нечего сказать!
— Ну,
братец, чтоб ты не говорил, что у тебя скотины нет оттого, что корму нет, а корму нет оттого, что скотины нет, вот тебе
на корову, — сказал Нехлюдов, краснея и доставая из кармана шаровар скомканную пачку ассигнаций и разбирая ее: — купи себе
на мое счастье корову, а корм бери с гумна — я прикажу.
Смотри же, чтоб к будущему воскресенью у тебя была корова: я зайду.
— Я сказал: феникс, и не отступаю от своего слова, — продолжал Бамбаев, ступай в Петербург, в — й корпус, и
посмотри на золотую доску: чье там имя стоит первым? Ворошилова Семена Яковлевича! Но Губарев, Губарев,
братцы мои!! Вот к кому бежать, бежать надо!
Хлынов. Как ты,
братец, мне,
на моей собственной даче, смеешь такие слова говорить! Нечто я тебе ровный, что ты мне хочешь деньги отдать. Ты взаймы, что ли, хочешь взять у меня, по-дружески? Как
посмотрю я
на тебя, как ты,
братец, никакого образования не имеешь! Ты должен ждать, какая от меня милость будет; может, я тебе эти деньги прощу, может, я заставлю тебя один раз перекувырнуться, вот и квит. Ты почем мою душу можешь знать, когда я сам ее не знаю, потому это зависит, в каком я расположении.
Белогубов. Как угодно! Я от души предлагал. Я,
братец, зла не помню, не в вас. Мне только жаль
смотреть на вас с женой с вашей. (Отходит к Юсову.)
—
На первый раз… вот вам! Только
смотрите у меня: чур не шуметь! Ведь вы, студенты… тоже народец! А вы лучше вот что сделайте: наймите-ка латинского учителя подешевле, да и за книжку! Покуда зады-то твердите — ан хмель-то из головы и вышибет! А Губошлепову я напишу: стыдно,
братец! Сам людей в соблазн ввел, да сам же и бросил…
на что похоже!
— Это шалят
на цепи, — перервал Зарецкой, — и, верно, задирают наши. Пойдем,
братец! — продолжал он, вставая. —
Посмотрим, что там эти озорники делают.
— Не бойся,
братец! Бой будет равный. Видишь, один эскадрон принимает направо, прямехонько
на нас. Милости просим, господа! мы вас попотчеваем!
Смотри, ребята! без приказа не стрелять, задним шеренгам передавать передней заряженные ружья; не торопиться и слушать команды. Господа офицеры! прошу быть внимательными. По первому взводу строй каре!
— Да! — возразил Зарядьев, — много бы мы наделали с ними дела. Эх,
братец! Что значит этот народ? Да я с одной моей ротой загоню их всех в Москву-реку. Посмотри-ка, — продолжал он, показывая
на беспорядочные толпы народа, которые, шумя и волнуясь, рассыпались по Красной площади. — Ну
на что годится это стадо баранов? Жмутся друг к другу, орут во все горло; а начни-ка их плутонгами, так с двух залпов ни одной души
на площади не останется.
— Я, mon cher? Ничего! да с тобой-то что делается? Не удивительно, что ты оглох; мне и самому кажется, что от сегодняшней проклятой канонады я стал крепок
на ухо; но отчего ты ослеп?.. Гляди, гляди!.. Да что ж ты
смотришь,
братец? Ведь чай уйдет.
— Ну что? — спросил Зарецкой, отпустив несколько парижских фраз, — заметен ли во мне русской, который прикидывается французом?
Посмотри на эту небрежную посадку,
на этот самодовольный вид — а? что,
братец?.. Vive l'empereur et la joie! Chantons! [Да здравствует император и веселье! Споем! (франц.)] — Зарецкой пришпорил свою лошадь и, заставив ее сделать две или три лансады [два или три скачка.], запел...
В общественных катаниях, к сожалению моему, мать также не позволяла мне участвовать, и только катаясь с сестрицей, а иногда и с маленьким
братцем, проезжая мимо, с завистию
посматривал я
на толпу деревенских мальчиков и девочек, которые, раскрасневшись от движения и холода, смело летели с высокой горы, прямо от гумна,
на маленьких салазках, коньках и ледянках: ледянки были не что иное, как старые решета или круглые лубочные лукошки, подмороженные снизу так же, как и коньки.
Темной ночки Елисей
Дождался в тоске своей.
Только месяц показался,
Он за ним с мольбой погнался.
«Месяц, месяц, мой дружок,
Позолоченный рожок!
Ты встаешь во тьме глубокой,
Круглолицый, светлоокий,
И, обычай твой любя,
Звезды
смотрят на тебя.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где
на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ей». — «
Братец мой...
Но все же, однако, я, милостивые государи, до сих пор хоть и плакал, но шел благоприлично за госпожой; но тут, батушка, у крыльца господского, вдруг
смотрю, вижу, стоят три подводы, лошади запряжены разгонные господские Марфы Андревны, а братцевы две лошаденки сзади прицеплены, и
на телегах, вижу, весь багаж моих родителей и
братца.
— Да что же такое тут здоровье-то? За что же вы ребенка-то губите, оставляя его в невежестве? — У Павла навернулись
на глазах слезы. —
Смотрите, уж он сам плачет, — продолжал генерал, — сознавая, может быть, то зло, которое причиняет ему ваша слепая и невежественная любовь. Плачь,
братец, и просись учиться: в противном случае ты погиб безвозвратно.
Советник. Ты думаешь,
братец, что и я спустил бы жене моей, ежели б усмотрел я что-нибудь у нее блажное
на уме… Слава Богу, у меня глаза-то есть; я не из тех мужей, которые
смотрят, да не видят.
— Ты
на своего дяденьку Ивана Леонтьевича не очень
смотри: они в Ельце все колобродники. К ним даже и в дома-то их ходить страшно: чиновников зазовут угощать, а потом в рот силой льют, или выливают за ворот, и шубы спрячут, и ворота запрут, и запоют: «Кто не хочет пить — того будем бить». Я своего
братца на этот счет знаю.
Михаил. Вам — шутки! Нет, вы бы попробовали повозиться с чумазыми джентльменами, когда их около тысячи человек да им кружат головы — и ваш
братец разной либеральностью, и какие-то идиоты прокламациями… (
Смотрит на часы.) Скоро десять, а в обед они обещают начать свои дурачества… Да-с, Яков Иванович, за время моего отпуска ваш почтенный
братец испортил мне фабрику… развратил людей недостатком твердости…
Поля пренаивно объявил, что он
братца пикой заколол; ему объясняют, что
братца стыдно колоть пикой, потому что
братец маленький, и в наказанье уводят в гостиную, говоря, что его не пустят гулять больше
на улицу и что он должен сидеть и
смотреть книжку с картинками; а Колю между тем, успокоив леденцом, выносят ко мне
на галерею.
Золотилов(Чеглову). Чтой-то, помилуй,
братец: будь же хоть сколько-нибудь мужчиной!.. Смешно, наконец,
на тебя
смотреть.
—
Смотрите же,
братцы, теперь мы беремся все дело шабашить, а у вас, я вижу,
на все свои правила, так чтобы не было упущено или позабыто чего-нибудь такого, что всему помешать может.
И точно я с этого взгляду от сна какого прокинулся. Отвел глаза, подымаю топор… А самому страшно: сердце закипает.
Посмотрел я
на Безрукого, дрогнул он… Понял.
Посмотрел я в другой раз: глаза у него зеленые, так и бегают. Поднялась у меня рука, размахнулся… состонать не успел старик, повалился мне в ноги, а я его,
братец, мертвого… ногами… Сам зверем стал, прости меня, господи боже!..
—
Братцы, бурмакинские! Ам-ман… Аманывают наших, — кричал Сенька так отчаянно, точно его резали темною ночью
на большой дороге. Певцы кинулись к нему. Молодой человек с кудрявой головой, томившийся за столом, вдруг вскочил,
посмотрел вокруг осоловевшими, почти безумными глазами и толкнул стол, отчего бутылки и стаканы со звоном полетели
на пол… Все перемешалось и зашумело…
Вот это-то «при случае» и сбивает культурную спесь. Так оно ясно, несмотря
на внешнюю таинственность, что даже клубные лакеи — и те понимают. Прежде, бывало, — кому первый кус? — ему, культурному человеку, кому и по всем утробным правам он следует. А нынче
на культурного человека и
смотреть не хотят — прямо ему, действительному статскому советнику Солитеру, несут. Ну, и опешили культурные люди. — Позвольте, я вашему превосходительству рапортовать буду? — Рапортуй,
братец, рапортуй!