Неточные совпадения
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною рукой, лежавшею
на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил свою руку в руку
Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он спит,
смотрел то
на того, то
на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.
— Некогда; вот в прошлом месяце попались мне два немецких тома — Фукидид и Тацит. Немцы и того и другого чуть наизнанку не выворотили. Знаешь, и у меня терпения не хватило уследить за мелочью. Я зарылся, — а ей, говорит она, «тошно
смотреть на меня»! Вот хоть бы ты зашел. Спасибо, еще
француз Шарль не забывает… Болтун веселый — ей и не скучно!
После обедни мы отправились в цирк
смотреть петуший бой. Нам взялся показать его
француз Рl., живший в трактире, очень любезный и обязательный человек. Мы заехали за ним в отель. Цирков много. Мы отправились сначала в предместье Бинондо, но там не было никого, не знаю почему; мы — в другой, в предместье Тондо. С полчаса колесили мы по городу и наконец приехали в предместье. Оно все застроено избушками
на курьих ножках и заселено тагалами.
«Я слышал, что здесь есть бои быков, — спросил я
француза, — нельзя ли
посмотреть?» — «Не стоит, — отвечал он, — это пародия
на испанские бои.
Отель был единственное сборное место в Маниле для путешественников, купцов, шкиперов. Беспрестанно по комнатам проходят испанцы, американцы, французские офицеры, об одном эполете, и наши.
Французы, по обыкновению, кланяются всем и каждому; англичане, по такому же обыкновению, стараются ни
на кого не
смотреть; наши делают и то и другое,
смотря по надобности, и в этом случае они лучше всех.
Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего
француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти и с изумлением
посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел о его храбрости, спокойно сидел
на своем месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.
Француз посмотрел на офицера с изумлением, улыбнулся и покачал головою.
Надобно же было для последнего удара Федору Карловичу, чтоб он раз при Бушо, французском учителе, похвастался тем, что он был рекрутом под Ватерлоо и что немцы дали страшную таску
французам. Бушо только
посмотрел на него и так страшно понюхал табаку, что победитель Наполеона несколько сконфузился. Бушо ушел, сердито опираясь
на свою сучковатую палку, и никогда не называл его иначе, как le soldat de Vilainton. Я тогда еще не знал, что каламбур этот принадлежит Беранже, и не мог нарадоваться
на выдумку Бушо.
Ни
французы, ни немцы его не надули, и он
смотрел несколько свысока
на многих из тогдашних героев — чрезвычайно просто указывая их мелочную ничтожность, денежные виды и наглое самолюбие.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до
француза в Москве целая усадьба
на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока не было. А воротился из Юрьева,
смотрю — одни закопченные стены стоят. Так, ни за нюх табаку спалили. Вот он, пакостник, что наделал!
Другой вот, немец или
француз, над всякою вещью остановится, даже
смотреть на него тошно, точно родить желает, а наш брат только подошел, глазами вскинул, руками развел:"Этого-то не одолеть, говорит: да с нами крестная сила! да мы только глазом мигнем!"И действительно, как почнет топором рубить — только щепки летят; генияльная, можно сказать, натура! без науки все науки прошел!
Во всяком маленьком ресторане можно увидеть
француза, который, спросив
на завтрак порцию салата, сначала съест политую соусом траву, потом начнет вытирать салатник хлебом и съест хлеб, а наконец поднимет посудину и
посмотрит на оборотную сторону дна, нет ли и там чего.
Посмотрите лучше
на этого 10-летнего мальчишку, который в старом — должно быть, отцовском картузе, в башмаках
на босу ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною помочью, с самого начала перемирья вышел за вал и всё ходил по лощине, с тупым любопытством глядя
на французов и
на трупы, лежащие
на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина.
А всё те же звуки раздаются с бастионов, всё так же — с невольным трепетом и суеверным страхом, —
смотрят в ясный вечер
французы из своего лагеря
на черную изрытую землю бастионов Севастополя,
на черные движущиеся по ним фигуры наших матросов и считают амбразуры, из которых сердито торчат чугунные пушки; всё так же в трубу рассматривает, с вышки телеграфа, штурманский унтер-офицер пестрые фигуры
французов, их батареи, палатки, колонны, движущиеся по Зеленой горе, и дымки, вспыхивающие в траншеях, и всё с тем же жаром стремятся с различных сторон света разнородные толпы людей, с еще более разнородными желаниями, к этому роковому месту.
Есть у меня в районе француз-перчаточник, только
на днях я ему и говорю:"
смотри, Альфонс Иваныч, я к тебе с визитом собираюсь!"–"В магазин?" — спрашивает.
— Как знать, милый друг маменька! А вдруг полки идут! Может быть, война или возмущение — чтоб были полки в срок
на местах! Вон, намеднись, становой сказывал мне, Наполеон III помер, — наверное, теперь
французы куролесить начнут! Натурально, наши сейчас вперед — ну, и давай, мужичок, подводку! Да в стыть, да в метель, да в бездорожицу — ни
на что не
посмотрят: поезжай, мужичок, коли начальство велит! А нас с вами покамест еще поберегут, с подводой не выгонят!
— Нет, Андрей Васьянович! Конечно, сам он от неприятеля не станет прятать русского офицера, да и
на нас не донесет, ведь он не
француз, а немец, и надобно сказать правду — честная душа! А подумаешь, куда тяжко будет, если господь нас не помилует. Ты уйдешь, Андрей Васьянович, а каково-то будет мне
смотреть, как эти злодеи станут владеть Москвою, разорять храмы господни, жечь домы наши…
Извозчик нехотя погнал лошадей и, беспрестанно оглядываясь назад,
посматривал с удивлением
на русского офицера, который не радовался, а казалось, горевал, видя убитых
французов. Рославлев слабел приметным образом, голова его пылала, дыханье спиралось в груди; все предметы представлялись в каком-то смешанном, беспорядочном виде, и холодный осенний воздух казался ему палящим зноем.
— Конечно, Буркин прав, — перервал старик, — да и
на что нам иноземных архитекторов?
Посмотрите на мой дом! Что, дурно, что ль, выстроен? А строил-то его не
француз, не немец, а просто я, русской дворянин — Николай Степанович Ижорской. Покойница сестра, вот ее матушка — не тем будь помянута, — бредила
французами. Ну что ж? И отдала строить свой московской дом какому-то приезжему мусью, а он как понаделал ей во всем доме каминов, так она в первую зиму чуть-чуть, бедняжка, совсем не замерзла.
—
Посмотрите, Зарядьев, — сказал он пехотному офицеру, — ведь нас приняли за
французов; а все ты виноват: твои пленные маршируют, как
на ученье.
— Конечно, — продолжал ученый прохожий, — Наполеон, сей новый Аттила, есть истинно бич небесный, но подождите: non semper erunt Saturnalia — не все коту масленица. Бесспорно, этот Наполеон хитер, да и нашего главнокомандующего не скоро проведешь. Поверьте, недаром он впускает
французов в Москву. Пусть они теперь в ней попируют, а он свое возьмет. Нет, сударь! хоть светлейший
смотрит и не в оба, а ведь он: sidbi in mente — сиречь: себе
на уме!
— Не знаю, возвышает ли это душу, — перервал с улыбкою артиллерийской офицер, — но
на всякой случай я уверен, что это поунизит гордость всемирных победителей и, что всего лучше, заставит русских ненавидеть
французов еще более.
Посмотрите, как народ примется их душить! Они, дескать, злодеи, сожгли матушку Москву! А правда ли это или нет, какое нам до этого дело! Лишь только бы их резали.
— Ну что? — спросил Зарецкой, отпустив несколько парижских фраз, — заметен ли во мне русской, который прикидывается
французом?
Посмотри на эту небрежную посадку,
на этот самодовольный вид — а? что, братец?.. Vive l'empereur et la joie! Chantons! [Да здравствует император и веселье! Споем! (франц.)] — Зарецкой пришпорил свою лошадь и, заставив ее сделать две или три лансады [два или три скачка.], запел...
— А вот сейчас узнаю: я еду к нему с приказанием, чтоб он понемногу отступал к нашей передовой линии.
Смотри, Александр, налети соколом, чтоб эти
французы не успели опомниться и дали время Зарядьеву убраться подобру-поздорову
на нашу сторону.
Надобно было все это видеть и привыкнуть
смотреть на это, чтоб постигнуть наконец, с каким отвращением слушает похвалы доброму сердцу и чувствительности императора
французов тот, кто был свидетелем сих ужасных бедствий и знает адское восклицание Наполеона: »Солдаты?.. и, полноте! поговоримте-ка лучше о лошадях!» [Так отвечал Наполеон одному из генералов, который стал ему докладывать о бедственном положении его солдат.
— Слава богу! насилу-то и мы будем атаковать. А то, поверишь ли, как надоело! Toujours sur la défensive [Всегда в обороне (франц.)] — тоска, да и только. Ого!.. кажется, приказание уж исполняется?.. Видишь, как подбавляют у нас стрелков?.. Черт возьми! да это батальный огонь, а не перестрелка. Что ж это
французы не усиливают своей цепи?..
Смотри,
смотри!.. их сбили… они бегут… вон уж наши
на той стороне… Ай да молодцы!
А тот,
смотрю, глядит
на меня и бледнеет, потому, знаете: наша полицейская служба к нам вольнолюбивых людей не располагает. Особенно в тогдашнее время, для
француза я мог быть очень неприятен, так как, напоминаю вам, тогда наши русские отношения с Франциею сильно уже портились и у, нас по полиции часто секретные распоряжения были за разными людьми их нации построже присматривать.
«И поделом, ведь новый магазин
Открылся
на Кузнецком, — не угодно ль
Вам
посмотреть?.. Там есть мамзель Aline,
Monsieur Dupré, Durand,
француз природный,
Теперь купец, а бывший дворянин;
Там есть мадам Armand; там есть субретка
Fanchaux — плутовка, смуглая кокетка!
Вся молодежь вокруг ее вертится.
Мне ж всё равно, ей-богу, что случится!
И по одной значительной причине
Я только зритель в этом магазине.
Англичанка еще спала, и Ашанин снова
смотрел на берег вместе с французами-пассажирами, ехавшими в Сайгон и желавшими поскорее взглянуть
на свою новую колонию, которую так расхваливали парижские газеты, прославляя мудрость императора Наполеона III.
Французы-пассажиры радостно
смотрели на родные берега.
«Жизнь его, как он сам
смотрел на нее, не имела смысла, как отдельная жизнь. Она имела смысл только, как частица целого, которое он постоянно чувствовал». Больной и слабый, Каратаев сидит в своей шинельке, прислонившись к березе. Идти он не может. И он знает, что
французы сейчас его пристрелят. «В лице Каратаева, кроме выражения вчерашнего радостного умиления, светилось еще выражение тихой торжественности».
Д’Омарен долго
смотрел вслед прекрасной графине.
Французу страстно захотелось поговорить с женщиной, которую он ударил и которая
на удар ответила фразой: «Пусть будет так»; но, когда она скрылась с его глаз, он повернул назад и быстро зашагал к железнодорожной станции. Он исполнил данное ему поручение и ехал теперь за наградой…
Такие наблюдатели, как Тэн и Луи Блан, писали об английской жизни как раз в эти годы. Второй и тогда еще проживал в Лондоне в качестве эмигранта. К нему я раздобылся рекомендательным письмом, а также к Миллю и к Льюису. О приобретении целой коллекции таких писем я усердно хлопотал. В Англии они полезнее, чем где-либо. Англичанин вообще не очень приветлив и
на иностранца
смотрит скорее недоверчиво, но раз вы ему рекомендованы, он окажется куда обязательнее и, главное, гостеприимнее
француза и немца.
И все-таки всего ему мало, этому ненасытному к жизни человеку. Жадными, «завидущими» глазами
смотрит все время Толстой
на жизнь и все старается захватить в ней, ничего не упустить. Все он переиспытал, все умеет, все знает, — и не как-нибудь, не по-дилетантски, а основательно. Приехал в Ясную Поляну один
француз. Беседуя с Толстым и графиней
на кругу, перед домом,
француз подошел к реку,
на котором упражнялись сыновья Толстых и проделал какой-то нехитрый тур.
Действительно, другой
француз, с ружьем на-перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, чтó ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то,
на чтó он
смотрел.
Тот, кто
посмотрел бы
на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что
французам сто́ит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто
посмотрел бы
на зады
французов, сказал бы, что русским сто́ит сделать еще одно маленькое усилие, и
французы погибли. Но ни
французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Потом две пары
французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и пока принесли мешки, молча
смотрели вокруг себя, как
смотрит подбитый зверь
на подходящего охотника. Один всё крестился, другой чесал спину и делал губами движение подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым
смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном
на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух
французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева
на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись Бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом,
на балконе его киевского дома.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая
на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно
смотрел на Денисова и, несмотря
на видимое желание сказать всё, чтò он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, чтò спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и, обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Уже поздно ночью они вместе вышли
на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве,
на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два
француза. Слышны были их смех и разговор
на непонятном друг для друга языке. Они
смотрели на зарево, видневшееся в городе.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или
французы подъедут
на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете
смотрели на мост и гусаров и
на ту сторону,
на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы
посмотреть своего
француза с дырочкой
на подбородке. Он в своем странном мундире сидел
на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его
на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову всё так же было неловко и чего-то совестно.
— И где нам, князь, воевать с
французами! — сказал граф Растопчин. — Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться?
Посмотрите на нашу молодежь,
посмотрите на наших барынь. Наши боги —
французы, наше царство небесное — Париж.
Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где 40 веков
смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только
французами.
Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места,
на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что
французы обходят левое крыло.
—
Посмотрите,
посмотрите, — говорил этот адъютант, глядя не
на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. — Это
французы!
Петя в армии слышал много рассказов про необычайную храбрость и жестокость Долохова с
французами и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз,
смотрел на него и всё больше подбадривался, подергивая поднятою головой с тем, чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Пьер продолжал по-французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека.
Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча
посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически-нежное выражение, и он протянул руку.
«Ну-ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему
французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других
смотрел на него и радовался
на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
— Что́, мусью, видно русский соус кисел
французу пришелся… оскомину набил, — сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как
француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали
смотреть на палача, который раздевал другого.