Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и
слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет
по моде.
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни
слова не знает.
Ой! ночка, ночка пьяная!
Не светлая, а звездная,
Не жаркая, а с ласковым
Весенним ветерком!
И нашим добрым молодцам
Ты даром не прошла!
Сгрустнулось им
по женушкам,
Оно и правда: с женушкой
Теперь бы веселей!
Иван кричит: «Я спать хочу»,
А Марьюшка: — И я с тобой! —
Иван кричит: «Постель узка»,
А Марьюшка: — Уляжемся! —
Иван кричит: «Ой, холодно»,
А Марьюшка: — Угреемся! —
Как вспомнили ту песенку,
Без
слова — согласилися
Ларец свой попытать.
Хитер солдат!
по времени
Слова придумал новые,
И ложки в ход пошли.
— Мы рады и таким!
Бродили долго
по́ саду:
«Затей-то! горы, пропасти!
И пруд опять… Чай, лебеди
Гуляли
по пруду?..
Беседка… стойте! с надписью!..»
Демьян, крестьянин грамотный,
Читает
по складам.
«Эй, врешь!» Хохочут странники…
Опять — и то же самое
Читает им Демьян.
(Насилу догадалися,
Что надпись переправлена:
Затерты две-три литеры.
Из
слова благородного
Такая вышла дрянь...
— У нас забота есть.
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды.
Ты дай нам
слово крепкое
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По правде и
по разуму,
Как должно отвечать,
Тогда свою заботушку
Поведаем тебе…
Ты дай нам
слово верное
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По совести,
по разуму,
По правде отвечать,
Не то с своей заботушкой
К другому мы пойдем...
— Даю вам
слово верное:
Коли вы дело спросите,
Без смеху и без хитрости,
По правде и
по разуму,
Как должно отвечать.
Аминь...
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит
по лесу…
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел
по ней возить.
Ну,
словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
«Я дал вам
слово честное
Ответ держать
по совести.
Митрофан. Ну, еще
слово молви, стара хрычовка! Уж я те отделаю; я опять нажалуюсь матушке, так она тебе изволит дать таску по-вчерашнему.
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит
по этому случаю летописец, — стоит перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный,
слов не говорит, а только криком кричит".
— Ну, Христос с вами! отведите им
по клочку земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка и с этим
словом двинулась к дому, в котором укрепилась Ираидка.
В какой-то дикой задумчивости бродил он
по улицам, заложив руки за спину и бормоча под нос невнятные
слова. На пути встречались ему обыватели, одетые в самые разнообразные лохмотья, и кланялись в пояс. Перед некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор в лохмотья и произносил...
"В первый раз сегодня я понял, — писал он
по этому случаю Пфейферше, — что значит
слова: всладце уязви мя, которые вы сказали мне при первом свидании, дорогая сестра моя
по духу!
Нет резона драться, но нет резона и не драться; в результате виднеется лишь печальная тавтология, [Тавтоло́гия — повторение того же самого другими
словами, ничего
по смыслу не прибавляющее, а потому лишнее.] в которой оплеуха объясняется оплеухою.
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их в подполья, ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тоже ели. Распустивши волоса
по ветру, в одном утреннем неглиже, они бегали
по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные
слова.
Он ни во что не вмешивался, довольствовался умеренными данями, охотно захаживал в кабаки покалякать с целовальниками,
по вечерам выходил в замасленном халате на крыльцо градоначальнического дома и играл с подчиненными в носки, ел жирную пищу, пил квас и любил уснащать свою речь ласкательным
словом «братик-сударик».
[Очевидно, летописец подражает здесь «
Слову о полку Игореве»: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашеся мыслью
по древу, серым вълком
по земли, шизым орлом под облакы».
— Я — твое внутреннее
слово! я послана объявить тебе свет Фавора, [Фаво́р —
по евангельскому преданию, священная гора.] которого ты ищешь, сам того не зная! — продолжала между тем незнакомка, — но не спрашивай, кто меня послал, потому что я и сама объявить о сем не умею!
Сила Терентьев Пузанов при этих
словах тоскливо замотал головой, так что если б атаманы-молодцы были крошечку побойчее, то они, конечно, разнесли бы съезжую избу
по бревнышку.
Тем не менее Митькиным
словам не поверили, и так как казус [Ка́зус — случай.] был спешный, то и производство
по нем велось с упрощением. Через месяц Митька уже был бит на площади кнутом и,
по наложении клейм, отправлен в Сибирь в числе прочих сущих воров и разбойников. Бригадир торжествовал; Аленка потихоньку всхлипывала.
В речи, сказанной
по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в
словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он,
по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Переглянулись между собою старики, видят, что бригадир как будто и к
слову, а как будто и не к
слову свою речь говорит, помялись на месте и вынули еще
по полтиннику.
Сам Каренин был
по петербургской привычке на обеде с дамами во фраке и белом галстуке, и Степан Аркадьич
по его лицу понял, что он приехал, только чтоб исполнить данное
слово, и, присутствуя в этом обществе, совершал тяжелый долг.
Когда доктор уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние
слова: «твоя Катя»,
по взгляду же, с которым он посмотрел на нее, Левин понял, что он хвалил ее.
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При
словах мужика о том, что Фоканыч живет для души,
по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала
слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости
по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Это было ему тем более неприятно, что
по некоторым
словам, которые он слышал, дожидаясь у двери кабинета, и в особенности
по выражению лица отца и дяди он догадывался, что между ними должна была итти речь о матери.
Кроме того, тотчас же
по нескольким
словам Дарья Александровна поняла, что Анна, кормилица, нянька и ребенок не сжились вместе и что посещение матерью было дело необычайное.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание
слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были
по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром
слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему
слова. И он, неверующий человек, повторял эти
слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность
по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
Теперь или никогда надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он чувствовал даже то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял себе все доводы в пользу своего решения. Он повторял себе и
слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих
слов,
по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил...
И он, связав это
слово с своим прощением, с своею привязанностью к детям, теперь по-своему понимал его.
Метров передал известные ему из верного источника
слова, будто бы сказанные
по этому случаю Государем и одним из министров.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные
слова. Да, больше ничего не было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские
слова, которые призносил этот мужик, и ужас пробежал холодом
по его спине.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься
по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти
слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные
слова.
— Ведь вот, — говорил Катавасов,
по привычке, приобретенной на кафедре, растягивая свои
слова, — какой был способный малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил тогда,
по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же одна половина его способностей направлена на то, чтоб обманывать себя, и другая — чтоб оправдывать этот обман.
И она не могла не ответить улыбкой — не
словам, а влюбленным глазам его. Она взяла его руку и гладила ею себя
по похолодевшим щекам и обстриженным волосам.
Но она не слушала его
слов, она читала его мысли
по выражению лица. Она не могла знать, что выражение его лица относилось к первой пришедшей Вронскому мысли — о неизбежности теперь дуэли. Ей никогда и в голову не приходила мысль о дуэли, и поэтому это мимолетное выражение строгости она объяснила иначе.
— Благодарю вас, — отвечал Алексей Александрович. — Какой нынче прекрасный день, — прибавил он,
по своей привычке особенно налегая на
слове «прекрасный».
Он сказал это,
по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же подумал, что, какие бы ни были
слова, достоинства не могло быть в его положении. И это он увидал
по сдержанной, злой и насмешливой улыбке, с которой Бетси взглянула на него после его фразы.
— Да, ее положение тяжело, она… — начал-было рассказывать Степан Аркадьич, в простоте душевной приняв за настоящую монету
слова княгини Мягкой: «расскажите про вашу сестру». Княгиня Мягкая тотчас же
по своей привычке перебила его и стала сама рассказывать.
Когда она думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и
словами, с тем чтобы всё оставалось
по старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
— Очень, очень рада, — повторила она, и в устах ее для Левина эти простые
слова почему-то получили особенное значение. — Я вас давно знаю и люблю и
по дружбе со Стивой и за вашу жену… я знала ее очень мало времени, но она оставила во мне впечатление прелестного цветка, именно цветка. И она уж скоро будет матерью!
Целый день нынче я должен был делать распоряжения, распоряжения
по дому, вытекавшие (он налег на
слово вытекавшие) из моего нового, одинокого положения.
— Мне очень лестно, графиня, что вы так помните мои
слова, — отвечал Левин, успевший оправиться и сейчас же
по привычке входя в свое шуточно-враждебное отношение к графине Нордстон. — Верно, они на вас очень сильно действуют.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая
словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне
по двести рублей.
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в том отчета, не любил ее, хотя
по понятиям того круга, в котором жил,
по воспитанию своему, не мог себе представить других к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных, и тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.
Ревность его в эти несколько минут, особенно
по тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она говорила с Весловским, уже далеко ушла. Теперь, слушая ее
слова, он их понимал уже по-своему. Как ни странно было ему потом вспоминать об этом, теперь ему казалось ясно, что если она спрашивает его, едет ли он на охоту, то это интересует ее только потому, чтобы знать, доставит ли он это удовольствие Васеньке Весловскому, в которого она,
по его понятиям, уже была влюблена.