Неточные совпадения
Художник Михайлов, как и всегда, был за работой, когда ему принесли карточки графа Вронского и Голенищева. Утро он
работал в студии над большою картиной. Придя к себе, он рассердился на жену за то, что она не умела обойтись
с хозяйкой, требовавшею
денег.
Он стоял за каждый свой грош (и не мог не стоять, потому что стоило ему ослабить энергию, и ему бы не достало
денег расплачиваться
с рабочими), а они только стояли зa то, чтобы
работать спокойно и приятно, то есть так, как они привыкли.
— Евреи — это люди, которые
работают на всех. Ротшильд, как и Маркс,
работает на всех — нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает
деньги с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, — вы это думаете?
Самгин знал, что старичок играет крупную роль в министерстве финансов, Елена сообщила, что недавно он
заработал большие
деньги на какой-то операции
с банками и предлагает ей поступить на содержание к нему.
— Когда-нибудь… мы проведем лето в деревне, cousin, — сказала она живее обыкновенного, — приезжайте туда, и… и мы не велим пускать ребятишек ползать
с собаками — это прежде всего. Потом попросим Ивана Петровича не посылать… этих баб
работать… Наконец, я не буду брать своих карманных
денег…
— Мне
с того имения присылают
деньги: тысячи две серебром — и довольно. Да я
работать стану, — добавил он, — рисовать, писать… Вот собираюсь за границу пожить: для этого то имение заложу или продам…
— Нет, ничего, — ответил я. — Особенно хорошо выражение, что женщина — великая власть, хотя не понимаю, зачем вы связали это
с работой? А что не
работать нельзя, когда
денег нет, — сами знаете.
— Ого-го!.. Вон оно куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который
зарабатывает деньги головой, а не ногами. Понял? Ну, что возьмет
с тебя Катерина Ивановна, когда у тебя ни гроша за душой… Надо же и ей
заработать на ярмарке на свою долю!..
Дела на приисках у старика Бахарева поправились
с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и лета он
заработал крупную
деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные за последнее время долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную улицу своими светлыми окнами.
Развитие Грановского не было похоже на наше; воспитанный в Орле, он попал в Петербургский университет. Получая мало
денег от отца, он
с весьма молодых лет должен был писать «по подряду» журнальные статьи. Он и друг его Е. Корш,
с которым он встретился тогда и остался
с тех пор и до кончины в самых близких отношениях,
работали на Сенковского, которому были нужны свежие силы и неопытные юноши для того, чтобы претворять добросовестный труд их в шипучее цимлянское «Библиотеки для чтения».
Не вынес больше отец,
с него было довольно, он умер. Остались дети одни
с матерью, кой-как перебиваясь
с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше
работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали в семью вырученные
деньги.
Потом Михей Зотыч принялся ругать мужиков — пшеничников, оренбургских казаков и башкир, — все пропились на самоварах и гибнут от прикачнувшейся легкой копеечки. А главное —
работать по-настоящему разучились: помажут сохой — вот и вся пахота. Не удобряют земли, не блюдут скотинку, и все так-то.
С одной стороны — легкие
деньги, а
с другой — своя лень подпирает. Как же тут голоду не быть?
Лопахин. Знаете, я встаю в пятом часу утра,
работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно
деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…
Заваленный делами, постоянно озабоченный приращением своего состояния, желчный, резкий, нетерпеливый, он не скупясь давал
деньги на учителей, гувернеров, на одежду и прочие нужды детей; но терпеть не мог, как он выражался, нянчиться
с писклятами, — да и некогда ему было нянчиться
с ними: он
работал, возился
с делами, спал мало, изредка играл в карты, опять
работал; он сам себя сравнивал
с лошадью, запряженной в молотильную машину.
— А Ганька на что? Он грамотный и все разнесет по книгам… Мне уж надоело на Ястребова
работать: он на моей шкуре выезжает. Будет, насосался… А Кишкин задарма отдает сейчас Сиротку, потому как она ему совсем не к рукам. Понял?.. Лучше всего в аренду взять. Платить ему двухгривенный
с золотника. На оборот
денег добудем, и все как по маслу пойдет. Уж я вот как теперь все это дело знаю: наскрозь его прошел. Вся Кедровская дача у меня как на ладонке…
Райнер получал очень хорошие
деньги. Свою ферму в Швейцарии он сдал бедным работникам на самых невыгодных для себя условиях, но он личным трудом
зарабатывал в Петербурге более трехсот рублей серебром в месяц. Это давало ему средство занимать в одной из лучших улиц города очень просторную квартиру, представлявшую
с своей стороны полную возможность поместиться в ней часто изменяющемуся, но всегда весьма немалому числу широких натур, состоявших не у дел.
— Бог
с ними,
деньги: спокойны будете, так
заработаете; а тосковать глупо и не о чем.
Я знал одного антрепренера, издававшего уже третий год одну многотомную книгу. У него я часто доставал работу, когда нужно было поскорей
заработать сколько-нибудь
денег. Платил он исправно. Я отправился к нему, и мне удалось получить двадцать пять рублей вперед,
с обязательством доставить через неделю компилятивную статью. Но я надеялся выгадать время на моем романе. Это я часто делал, когда приходила крайняя нужда.
«Я, на старости лет, пустился в авторство, — писал он, — что делать: хочется прославиться, взять и тут, —
с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте в вашем журнале, разумеется, за
деньги: вы знаете, я даром
работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать мою фамилию, стало быть, не лгу».
— Да! — продолжал Петр Иваныч, — в тридцать
с небольшим лет — коллежский советник, хорошее казенное содержание, посторонними трудами
зарабатываешь много
денег, да еще вовремя женишься на богатой… Да, Адуевы делают свое дело! Ты весь в меня, только недостает боли в пояснице…
— Не пришла бы я сюда, кабы не ты здесь, — зачем они мне? Да дедушка захворал, провозилась я
с ним, не
работала,
денег нету у меня… А сын, Михайла, Сашу прогнал, поить-кормить надо его. Они обещали за тебя шесть рублей в год давать, вот я и думаю — не дадут ли хоть целковый? Ты ведь около полугода прожил уж… — И шепчет на ухо мне: — Они велели пожурить тебя, поругать, не слушаешься никого, говорят. Уж ты бы, голуба́ душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь! Потерпи, а?
Ему давно не нравился многоречивый, всё знающий человек, похожий на колдуна, не нравился и возбуждал почтение, близкое страху. Скуластое лицо, спрятанное в шерстяной массе волос, широконосое и улыбающееся тёмной улыбкой до ушей, казалось хитрым, неверным и нечестным, но было в нём — в его едва видных глазах — что-то устойчивое и подчинявшее Матвея.
Работал Маркуша плохо, лениво, только клетки делал
с любовью, продавал их монахиням и на базаре, а
деньги куда-то прятал.
— Знакомы, чать, —
работал я у отца. Савку помнишь? Били ещё меня, а ты тогда,
с испугу, вина дал мне и
денег, — не ты, конечно, а Палага. Убил, слышь, он её, — верно, что ли?
Орлов после порки благополучно бежал в Астрахань — иногда
работал на рыбных ватагах, иногда вольной жизнью жил. То
денег полные карманы, то опять догола пропьется. Кем он не был за это время: и навожчиком, и резальщиком, и засольщиком, и уходил в море… А потом запил и спутался
с разбойным людом…
Сатин. Многим
деньги легко достаются, да немногие легко
с ними расстаются… Работа? Сделай так, чтоб работа была мне приятна — я, может быть, буду
работать… да! Может быть! Когда труд — удовольствие, жизнь — хороша! Когда труд — обязанность, жизнь — рабство! (Актеру.) Ты, Сарданапал! Идем…
Пантелей рассказывал, что в былое время, когда еще не было железных дорог, он ходил
с обозами в Москву и в Нижний,
зарабатывал так много, что некуда было девать
денег.
Нунча в двадцать три года осталась вдовою
с пятилетней дочерью на руках,
с парой ослов, огородом и тележкой, — веселому человеку не много нужно, и для нее этого вполне достаточно.
Работать она умела, охотников помочь ей было много; когда же у нее не хватало
денег, чтоб заплатить за труд, — она платила смехом, песнями и всем другим, что всегда дороже
денег.
— Чего он добивается? — воскликнула Люба. —
Денег только… А есть люди, которые хотят счастья для всех на земле… и для этого, не щадя себя,
работают, страдают, гибнут! Разве можно отца равнять
с ними?!
Больше всего возбуждали интерес служащих политические сыщики, люди
с неуловимыми физиономиями, молчаливые и строгие. О них
с острой завистью говорили, что они
зарабатывают большие
деньги, со страхом рассказывали, что этим людям — всё известно, всё открыто; сила их над жизнью людей — неизмерима, они могут каждого человека поставить так, что куда бы человек ни подвинулся, он непременно попадёт в тюрьму.
— Так… Так вот видишь ли, какое мое положение. Жить
с нею я не могу: это выше сил моих. Пока я
с тобой, я вот и философствую и улыбаюсь, но дома я совершенно падаю духом. Мне до такой степени жутко, что если бы мне сказали, положим, что я обязан прожить
с нею еще хоть один месяц, то я, кажется, пустил бы себе пулю в лоб. И в то же время разойтись
с ней нельзя. Она одинока,
работать не умеет,
денег нет ни у меня, ни у нее… Куда она денется? К кому пойдет? Ничего не придумаешь… Ну вот, скажи: что делать?
«Они, — говорилось в челобитной, — стрельцам налоги, и обиды, и всякие тесности чинили, и приметывались к ним для взятков своих, и для работы, и били жестокими побоями, и на их стрелецких землях построили загородные огороды, и всякие овощи и семена на тех огородах покупать им велели на сборные
деньги; и для строения и работы на те свои загородные огороды их и детей их посылали
работать; и мельницы делать, и лес чистить, и сено косить, и дров сечь, и к Москве на их стрелецких подводах возить заставливали… и для тех своих работ велели им покупать лошадей неволею, бив батоги; и кафтаны цветные
с золотыми нашивками, и шапки бархатные, и сапоги желтые неволею же делать им велели.
А из государского жалованья вычитали у них многие
деньги и хлеб, и
с стенных и прибылых караулов по 40 и по 50 человек спускали и имали за то
с человека по 4 и по 5 алтын, и по 2 гривны, и больше, а
с недельных по 10 алтын, и по 4 гривны, и по полтине; жалованье же, какое на те караулы шло, себе брали; а к себе на двор, кроме денщиков, многих брали в караул и работу
работать».
— «Да у тебя есть
деньги или нет?» — «
С чего так нет: мы мужики, а не то что, — мы
работаем, а не крадем, чтобы у нас не было.
«Я к вам, — говорит, — Домна Платоновна,
с просьбой: как бы мне
денег заработать, чтоб к мужу ехать».
Катерина Матвеевна. Я — член коммуны. Пишите вашему другу, что два члена, вы и я, вступаем в коммуну. Я же беру те
деньги, которые у меня есть, еду
с вами в Петербург и пишу Ивану Михайловичу, чтоб он продал мою землю и прислал
деньги в коммуну. Я буду
работать над своим сочинением о значении женского умственного труда. Твердынский, я один раз уже жестоко обманулась! Вы не измените нашим основаниям!
Ежели я получаю много
денег и получаю… не скрываю того… несколько грубо и
с насилием, то мне дают их за мое докторское провидение, за то, что я… когда вы там… я не знаю что… в лавке ли у родителей торговали или в крепостной усадьбе
с деревенскими мальчишками играли в бабки, я в это время учился,
работал!..
Маргаритов. Его? Его? За что? Он все взял у меня: взял
деньги, чужие
деньги, которых мне не выплатить, не
заработать во всю жизнь, он взял у меня честь. Вчера еще считали меня честным человеком и доверяли мне сотни тысяч; а завтра уж, завтра на меня будут показывать пальцами, называть меня вором, из одной шайки
с ним. Он взял у меня последнее — взял дочь…
Это был человек одинокий, вдовец; жил он скучно (
работать ему мешала какая-то болезнь, которую он называл то грызью, то глистами),
деньги на пропитание получал от сына, служившего в Харькове в кондитерской, и
с раннего утра до вечера праздно бродил по берегу или по деревне, и если видел, например, что мужик везет бревно или удит рыбу, то говорил: «Это бревно из сухостоя, трухлявое» или: «В такую погоду не будет клевать».
— Ну, положим теперь, что
заработают они семьсот рублев на серебро, — продолжал Патап Максимыч. — Скинь двадцать пять процентов, пятьсот двадцать пять рублей остается, по восьмидесяти по семи
с полтиной на брата… Не великие
деньги, Марко Данилыч. И подати заплати, и семью прокорми, и оденься, и обуйся, да ведь и снасти-то, поди, ихние…
— Это так точно-с. И то я вашего приезду дожидался, чтоб сказать про ихние умыслы, Патап Максимыч. Доподлинно узнал, что на Ветлуге они фальшивы
деньги работают.
— Молви отцу, — говорил он, давая
деньги, — коли нужно ему на обзаведенье, шел бы ко мне — сотню другу-третью
с радостью дам. Разживетесь, отдадите, аль по времени ты
заработаешь. Ну, а когда же
работать начнешь у меня?
И только раз или два Андрею Николаевичу приходила мысль о том, что и он мог бы быть человеком, который умеет
зарабатывать много
денег, и у него тогда был бы дом
с сияющими стеклами и красивая жена.
Хозяйка, скрывая улыбку, прятала
деньги в карман; а я из ее просторной спальни шел в свою узкую и темную комнату возле кухни и садился за переписку, по пятнадцати копеек
с листа, какого-то доклада об элеваторах, чтоб
заработать денег на плату той же хозяйке за свою комнату.
На торгу купец узнал, что в городе мало масла и каждый день ждут нового привоза. Купец пошел на пристань и стал высматривать корабли. При нем пришел корабль
с маслом. Купец прежде всех вошел на корабль, отыскал хозяина, купил все масло и дал задаток. Потом купец побежал в город, перепродал масло и за свои хлопоты
заработал денег в 10 раз больше против мужика и принес товарищам.
Когда катер
с адмиралом отвалил от борта, все весело и радостно бросились в кают-компанию. Сияющий и радостный, что «Коршун» не осрамился и что адмирал нашел его в полном порядке, Андрей Николаевич угощал всех шампанским, боцманам и унтер-офицерам дал
денег, а матросам до пяти чарок водки и всех благодарил, что
работали молодцами.
— Вспомни, старина, что я и сам не знал, что мне делать
с моими
деньгами. Мне нужны не
деньги, а новая деятельность: ты понимаешь? Магнус же знает. Мне еще неизвестен его план, но мне важно то, что сказал мне Магнус: я заставлю вас самого
работать, Вандергуд! О, Магнус великий человек, ты это увидишь, Топпи!
— Говорит мне: то-то дура я была! Замужем жила, ни о чем не думала. Ничего я не умею, ничему не учена… Как жить теперь? Хорошо бы кройке научиться, — на Вознесенском пятнадцать рублей берут за обучение, в три месяца обучают.
С кройкой всегда
деньги заработаешь. А где теперь учиться? О том только и думаешь, чтоб
с голоду не помереть.
— Как вам это понравится! — воскликнула Александра Михайловна. — Дома гроша нет, сам не
работает, а пришли ему два рубля
с этим оборванцем! Это тот самый оборванец, которому он пальто свое отдал, — я сразу поняла. Мало пальта показалось, еще
деньгами хочет его наградить, — богач какой! Пускай свой ребенок
с голоду помирает, — оборванцы-пьянчужки ему милее!
Накануне всех девушек заставили
с обеда мыть, чистить и убирать мастерские. Они ворчали и возмущались, говорили, что они не полы мыть нанимались, да и поломойки моют полы за
деньги, а их заставляют
работать даром. Однако все мыли, злые и угрюмые от унизительности работы и несправедливости.
— Как же это мне быть теперь? — в печальном недоумении спросила Александра Михайловна, — девять-десять рублей
заработаешь в месяц, что же это? Разве на такие
деньги проживешь
с ребенком?