Неточные совпадения
И когда она являлась на
работах, приходя к Раскольникову, или встречалась с партией арестантов, идущих на
работы, — все снимали шапки, все кланялись: «Матушка, Софья Семеновна,
мать ты наша, нежная, болезная!» — говорили эти грубые клейменые каторжные этому маленькому и худенькому созданию.
Утешься, добрая
мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч
работу, как иго; там барин не встает с зарей и не ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Например, если б бабушка на полгода или на год отослала ее с глаз долой, в свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами,
работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права на любовь этой
матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает с жизни», как утверждает Райский.
Умер у бабы сын,
мать отстала от
работы, сидела в углу как убитая, Марфенька каждый день ходила к ней и сидела часа по два, глядя на нее, и приходила домой с распухшими от слез глазами.
Когда мы вошли в залу,
мать сидела на своем обычном месте за
работой, а сестра вышла поглядеть из своей комнаты и остановилась в дверях.
История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый год, и, как это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили, и потом
мать не кормила нежеланно появившегося, ненужного и мешавшего
работе ребенка, и он скоро умирал от голода.
Моя
мать часто сердилась, иногда бивала меня, но тогда, когда у нее, как она говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья полов, загрязненных нашими двадцатью ногами, не носившими калош, и ухода за коровой; это — реальное раздражение нерв чрезмерною
работою без отдыха; и когда, при всем этом, «концы не сходились», как она говорила, то есть нехватало денег на покупку сапог кому-нибудь из нас, братьев, или на башмаки сестрам, — тогда она бивала нас.
В нужде, в
работе, лишенные теплой одежды, а иногда насущного хлеба, они умели выходить, вскормить целую семью львенков; отец передал им неукротимый и гордый дух свой, веру в себя, тайну великих несчастий, он воспитал их примером,
мать — самоотвержением и горькими слезами.
… С ужасом открывается мало-помалу тайна, несчастная
мать сперва старается убедиться, что ей только показалось, но вскоре сомнение невозможно; отчаянием и слезами сопровождает она всякое движение младенца, она хотела бы остановить тайную
работу жизни, вести ее назад, она ждет несчастья, как милосердия, как прощения, а неотвратимая природа идет своим путем, — она здорова, молода!
Мать поднялась со своего места и, торопливо убирая зачем-то
работу со стола, говорила растерянно...
Однажды, когда отец был на службе, а
мать с тетками и знакомыми весело болтали за какой-то
работой, на дворе послышалось тарахтение колес. Одна из теток выглянула в окно и сказала упавшим голосом...
После сего срока женщинам, питающим младенцев грудью,
работы облегчаются в той мере, в какой это необходимо для предупреждения вреда самой
матери или питаемому ею младенцу.
Мать сидела с
работой в другой комнате на диване и, притаив дыхание, смотрела на него, любуясь каждым его движением, каждою сменою выражения на нервном лице ребенка.
Она проговорила это, не отрываясь от
работы и, казалось, в самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел на
мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
Среди богатых, людных семей бьется, как рыба об лед, старуха Мавра,
мать Окулка, — другим не
работа — праздник, а Мавра вышла на покос с одною дочерью Наташкой, да мальчонко Тараско при них околачивается.
Опыты научили меня, что
мать не любит рассказов о полевых крестьянских
работах, о которых она знала только понаслышке, а если и видела, то как-нибудь мельком или издали.
Я с восторгом описывал крестьянские
работы и с огорчением увидел, уже не в первый раз, что
мать слушала меня очень равнодушно, а мое желание выучиться крестьянским
работам назвала ребячьими бреднями.
Отец с
матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на
работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Отец прибавил, что поедет после обеда осмотреть все полевые
работы, и приглашал с собою мою
мать; но она решительно отказалась, сказав, что она не любит смотреть на них и что если он хочет, то может взять с собой Сережу.
Женичка дома не жил:
мать отдала его в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто ездила, но к себе не брала; таким образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем — и только вечером, когда генерал просыпался, Вихров садился с ним играть в пикет; но и тут Мари или сидела около них с
работой, или просто смотрела им в карты.
Новая, навощенная и — вряд ли не солдатскими руками — обитая мебель; горка с серебром, накупленным на разного рода экономические остатки; горка другая с вещами Мари, которыми Еспер Иваныч наградил ее очень обильно, подарив ей все вещи своей покойной
матери; два — три хорошеньких ковра, карселевская лампа и, наконец, столик молодой с зеркалом, кругом которого на полочках стояли духи; на самом столе были размещены: красивый бювар, перламутровый нож для разрезания книг и черепаховый ящик для
работы.
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для
матери смысл жизни и
работы ее сына и всех товарищей его.
Пришли дегтярники, довольные, что кончили
работу. Разбуженная их голосами,
мать вышла из шалаша, позевывая и улыбаясь.
Почти каждый вечер после
работы у Павла сидел кто-нибудь из товарищей, и они читали, что-то выписывали из книг, озабоченные, не успевшие умыться. Ужинали и пили чай с книжками в руках, и все более непонятны для
матери были их речи.
Весело, как будто хвастаясь шалостями детства, Софья стала рассказывать
матери о своей революционной
работе.
— Да ведь чего же надо еще? — задумчиво сказала
мать. — Уж если люди тысячами день за днем убиваются в
работе для того, чтобы хозяин мог деньги на шутки бросать, чего же?..
— Иной раз говорит, говорит человек, а ты его не понимаешь, покуда не удастся ему сказать тебе какое-то простое слово, и одно оно вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала
мать. — Так и этот больной. Я слышала и сама знаю, как жмут рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и не очень это задевает сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того всю жизнь
работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
К вечеру явился Николай. Обедали, и за обедом Софья рассказывала, посмеиваясь, как она встречала и прятала бежавшего из ссылки человека, как боялась шпионов, видя их во всех людях, и как смешно вел себя этот беглый. В тоне ее было что-то, напоминавшее
матери похвальбу рабочего, который хорошо сделал трудную
работу и — доволен.
Мать понимала, что этот шум поднят
работой ее сына. Она видела, как люди стягивались вокруг него, — и опасения за судьбу Павла сливались с гордостью за него.
А мне ли не твердили с детских лет, что покорностью цветут города, благоденствуют селения, что она дает силу и крепость недужному на одре смерти, бодрость и надежду истомленному
работой и голодом, смягчает сердца великих и сильных, открывает двери темницы забытому узнику… но кто исчислит все твои благодеяния, все твои целения, о
матерь всех доблестей?
И не только будущую страду, но и предбудущую, потому что ребенок, родившийся с осени, успеет мало-мальски окрепнуть и не будет слишком часто отрывать
мать от
работы.
— Одна. Отец давно умер,
мать — в прошлом году. Очень нам трудно было с
матерью жить — всего она пенсии десять рублей в месяц получала. Тут и на нее и на меня; приходилось хоть милостыню просить. Я, сравнительно, теперь лучше живу. Меня счастливицей называют. Случай как-то помог,
работу нашла. Могу комнату отдельную иметь, обед; хоть голодом не сижу. А вы?
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике:
мать Людмилы нашла
работу у скорняка и с утра уходила из дому, сестренка училась в школе, брат работал на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
9-го августа. Зачал сочинять повесть из своего духовного быта. Добрые мне женщины наши представляются вроде
матери моей, дочери заштатного дьякона, всех нас своею
работой кормившей; но когда думаю — все это вижу живообразно, а стану описывать — не выходит. Нет, я к сему неспособен!
— Какая ты ему
мать? В твои годы за эдаких замуж выдают. В деревнях-то и завсе так: парнишке пятнадцать, а девку всегда старше берут. Ничего не поделаешь, коли мужики-то обречены
работе на всю жизнь, — всяко извёртываться надобно, чтоб хребет не треснул ране времени…
Вечеринка тем и кончилась. Старуха, Устенькина
мать, вернувшись с
работы, разругала и разогнала всех девок.
Например, припоминая разговор с Александрой Васильевной в саду, я точно открыл трещину в том, что еще час назад было и естественно, и понятно, и просто — именно: одна добрая
мать, получающая маленькую пенсию, адрес Пески,
работа на магазин, и тут же шелковое платье, зонтик, перчатки и т. д.
Странно, что эта добросовестная
работа нарушалась постоянно письмом «одной доброй
матери» Пепки, точно протягивалась какая-то рука и вынимала из проспекта самые лучшие параграфы…
Моя бабушка, Прасковья Борисовна, и моя
мать, Надежда Петровна, сидя по вечерам за
работой, причем мама вышивала, а бабушка плела кружева, пели казачьи песни, а мама иногда читала вслух Пушкина и Лермонтова.
Не привыкши сызмала ни к какой
работе, избалованный
матерью, вздорной, взбалмошной бабой, он так хорошо повел дела свои, что в два года стал беднейшим мужиком своей деревни.
Войницкий. Двадцать пять лет я вот с этою
матерью, как крот, сидел в четырех стенах… Все наши мысли и чувства принадлежали тебе одному. Днем мы говорили о тебе, о твоих
работах, гордились тобою, с благоговением произносили твое имя; ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!
Он уже начал строить: сделал домик для кроликов и конуру для собаки, придумывал крысоловку, — сестра ревниво следила за его
работами и за столом с гордостью рассказывала о них
матери и отцу, — отец, одобрительно кивая головою, говорил...
Мать сыну-то гроб покупала,
Отец ему яму копал,
Жена ему саван сшивала —
Всем разом
работу вам дал...
— Говорит, что все они — эти несчастные декабристы, которые были вместе, иначе ее и не звали, как
матерью: идем, говорит, бывало, на
работу из казармы — зимою, в поле темно еще, а она сидит на снежку с корзиной и лепешки нам раздает — всякому по лепешке. А мы, бывало: мама, мама, мама, наша родная, кричим и лезем хоть на лету ручку ее поцеловать.
Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей
работы, масляной картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака,
мать Исава и Иакова.], которая, как водится, нарисована была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом до самой талии.
Наталья не отходила от
матери и то задумывалась, то принималась за
работу.
С тех пор как я страдаю бессонницей, в моем мозгу гвоздем сидит вопрос: дочь моя часто видит, как я, старик, знаменитый человек, мучительно краснею оттого, что должен лакею; она видит, как часто забота о мелких долгах заставляет меня бросать
работу и по целым часам ходить из угла в угол и думать, но отчего же она ни разу тайком от
матери не пришла ко мне и не шепнула: «Отец, вот мои часы, браслеты, сережки, платья…
Не говоря о том, что она была хорошей женой, хозяйкою и
матерью, она умела и продавать в магазине разные изделия токарного производства; понимала толк в
работе настолько, что могла принимать всякие, относящиеся до токарного дела заказы, и — мало этого — на окне их магазина на большом белом листе шляпного картона было крупными четкими буквами написано на русском и немецком языках: здесь починяют, чистят, а также и вновь обтягивают материей всякие, дождевые и летние зонтики.
Еще в 1689 году он писал к
матери из Переяславля: «Сынишка твой, в
работе пребывающий, Петрушка, благословения прошу» (Устрялов, том II, стр. 401).
В непременном желании посмотреть хоть украдкой, тайно от
матери, на Плещеево озеро и потом построить там суда, во что бы то ни стало, хоть какие-нибудь, только бы поскорее, — в этом юношеском стремлении таится та же сила, которая впоследствии выразилась в назначении кумпанств для сооружения флота в полтора года и потом в целом годе неутомимой
работы на голландских верфях.