Неточные совпадения
Добчинский. Я бы и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть стихи
разные расскажет и, если где попадет ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот и Петр Иванович знает.
Они
рассказали мне все, что случилось, с примесью
разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти.
А между тем герою нашему готовилась пренеприятнейшая неожиданность: в то время, когда блондинка зевала, а он
рассказывал ей кое-какие в
разные времена случившиеся историйки, и даже коснулся было греческого философа Диогена, показался из последней комнаты Ноздрев.
Герой, однако же, совсем этого не замечал,
рассказывая множество приятных вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в
разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора Федоровича Перекроева в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатные сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где была сестра невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславной и двумя сводными сестрами — Софией Александровной и Маклатурой Александровной.
Покамест ему подавались
разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового,
рассказывать всякий вздор — о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой, по обыкновению, отвечал: «О, большой, сударь, мошенник».
А придем из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут
рассказывать, где они были, что видели, жития
разные, либо стихи поют.
— Видите ли…
Рассказывал я вам о себе
разное, там, ну — винюсь: все это я выдумал для приличия. Жен выдумал и вообще всю жизнь…
— Рабочие и о нравственном рубле слушали молча, покуривают, но не смеются, —
рассказывала Татьяна, косясь на Сомову. — Вообще там, в
разных местах, какие-то люди собирали вокруг себя небольшие группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные зрители; в этом качестве присутствовал Тагильский, — сказала она Самгину. — Я очень боялась, что он меня узнает. Рабочие узнавали сразу: барышня! И посматривают на меня подозрительно… Молодежь пробовала в царь-пушку залезать.
— Черт знает как это все, — пробормотал Дронов, крепко поглаживая выцветшие рыжие волосы на черепе. — Помню — нянька
рассказывала жития
разных преподобных отшельниц, великомучениц, они уходили из богатых семей, от любимых мужей, детей, потом римляне мучили их, травили зверями…
«Верно, Андрей
рассказал, что на мне были вчера надеты чулки
разные или рубашка наизнанку!» — заключил он и поехал домой не в духе и от этого предположения, и еще более от приглашения обедать, на которое отвечал поклоном: значит, принял.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут
разные пустяки, а ты нам ничего не
расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
Привалов многое успел позабыть из этого детского мира и с особенным удовольствием припоминал
разные подробности, которые
рассказывала Надежда Васильевна.
Василий Назарыч
рассказал дочери последние известия о положении приваловского наследства и по этому случаю долго припоминал
разные эпизоды из жизни Гуляевых и Приваловых. Девушка внимательно слушала все время и проговорила...
Возвращаясь же в комнату, начинал обыкновенно чем-нибудь развлекать и утешать своего дорогого мальчика,
рассказывал ему сказки, смешные анекдоты или представлял из себя
разных смешных людей, которых ему удавалось встречать, даже подражал животным, как они смешно воют или кричат.
Вечером стрелки
рассказывали друг другу
разные страхи, говорили о привидениях, домовых, с кем что случилось и кто что видел.
А я из комнаты больной не выхожу, оторваться не могу,
разные, знаете, смешные анекдотцы
рассказываю, в карты с ней играю.
— Я ему стала
рассказывать, что про себя выдумала: ведь мы сочиняем себе
разные истории, и от этого никому из нас не верят; а в самом деле есть такие, у которых эти истории не выдуманные: ведь между нами бывают и благородные и образованные.
Кроме того, что видел Кирсанов, видно из этого также, что хозяйка, вероятно, могла бы
рассказать много
разного любопытного о Рахметове; но, в качестве простодушной и простоплатной, старуха была без ума от него, и уж, конечно, от нее нельзя было бы ничего добиться.
Месяца через три по открытии магазина приехал к Кирсанову один отчасти знакомый, а больше незнакомый собрат его по медицине, много
рассказывал о
разных медицинских казусах, всего больше об удивительных успехах своей методы врачевания, состоявшей в том, чтобы класть вдоль по груди и по животу два узенькие и длинные мешочка, наполненные толченым льдом и завернутые каждый в четыре салфетки, а в заключение всего сказал, что один из его знакомых желает познакомиться с Кирсановым.
Когда с Веры Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда чтение рассказами, стала
рассказывать чаще и больше; потом рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы
разных знаний.
Я после и прежде встречал в жизни много мистиков в
разных родах, от Виберга и последователей Товянского, принимавших Наполеона за военное воплощение бога и снимавших шапку, проходя мимо Вандомской колонны, до забытого теперь «Мапа», который сам мне
рассказывал свое свидание с богом, случившееся на шоссе между Монморанси и Парижем.
Сенатор привозил обыкновенно
разные новости и
рассказывал их с жаром.
Другой порядок вопросов был запутаннее. В них употреблялись
разные полицейские уловки и следственные шалости, чтобы сбить, запутать, натянуть противуречие. Тут делались намеки на показания других и
разные нравственные пытки.
Рассказывать их не стоит, довольно сказать, что между нами четырьмя, при всех своих уловках, они не могли натянуть ни одной очной ставки.
Уезжая из Владимира и отыскивая, кому поручить
разные хлопоты, я подумал об офицере, поехал к нему и прямо
рассказал, в чем дело.
Тогда Фогт собрал всех своих друзей, профессоров и
разные бернские знаменитости,
рассказал им дело, потом позвал свою дочь и Кудлиха, взял их руки, соединил и сказал присутствовавшим...
Шумела молодая рощица и, наверное, дождалась бы Советской власти, но вдруг в один прекрасный день — ни рощи, ни решетки, а булыжная мостовая пылит на ее месте желтым песком. Как? Кто? Что? — недоумевала Москва. Слухи
разные — одно только верно, что Хомяков отдал приказание срубить деревья и замостить переулок и в этот же день уехал за границу.
Рассказывали, что он действительно испугался высылки из Москвы; говорили, что родственники просили его не срамить их фамилию.
Хохотал и снова дразнил,
рассказывая о покойниках
разные пакости.
Власов
рассказывает в своем отчете про поручика Евфонова, слабость которого, «с одной стороны, привела к тому, что казарма, в которой жили каторжные, обратилась в кабак с карточною игрой и вертеп преступлений
разного рода, а с другой — порывистая его жестокость вызвала ожесточение со стороны каторжных.
Он начинал расспрашивать обо всем, что привлекало его внимание, и мать или, еще чаще, дядя Максим
рассказывали ему о
разных предметах и существах, издававших те или другие звуки.
Почти всё общество, — туземцы, дачники, приезжающие на музыку, — все принялись
рассказывать одну и ту же историю, на тысячу
разных вариаций, о том, как один князь, произведя скандал в честном и известном доме и отказавшись от девицы из этого дома, уже невесты своей, увлекся известною лореткой, порвал все прежние связи и, несмотря ни на что, несмотря на угрозы, несмотря на всеобщее негодование публики, намеревается обвенчаться на днях с опозоренною женщиной, здесь же в Павловске, открыто, публично, подняв голову и смотря всем прямо в глаза.
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в
разных газетах и беспрестанно упоминал о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)]
рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву по миру — а ведь это, что ни говорите, приятно.
Воодушевившись, Петр Елисеич
рассказывал о больших европейских городах, о музеях, о
разных чудесах техники и вообще о том, как живут другие люди. Эти рассказы уносили Нюрочку в какой-то волшебный мир, и она каждый раз решала про себя, что, как только вырастет большая, сейчас же уедет в Париж или в Америку. Слушая эту детскую болтовню, Петр Елисеич как-то грустно улыбался и молча гладил белокурую Нюрочкину головку.
Пархоменко все дергал носом, колупал пальцем глаз и говорил о необходимости совершенно иных во всем порядков и
разных противодействий консерваторам. Райнер много
рассказывал Женни о чужих краях, а в особенности об Англии, в которой он долго жил и которую очень хорошо знал.
Женя с негодованием
рассказывала о том, что за сегодняшний вечер и ночь благодаря наплыву дешевой публики несчастную Пашу брали в комнату больше десяти раз — и всё
разные мужчины.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно
рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о
разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Всякий день кто-нибудь из охотников убивал то утку, то кулика, а Мазан застрелил даже дикого гуся и принес к отцу с большим торжеством,
рассказывая подробно, как он подкрался камышами, в воде по горло, к двум гусям, плававшим на материке пруда, как прицелился в одного из них, и заключил рассказ словами: «Как ударил, так и не ворохнулся!» Всякий день также стал приносить старый грамотей Мысеич
разную крупную рыбу: щук, язей, головлей, линей и окуней.
Возвращаясь с семейных совещаний, отец
рассказывал матери, что покойный дедушка еще до нашего приезда отдал
разные приказанья бабушке: назначил каждой дочери, кроме крестной матери моей, доброй Аксиньи Степановны, по одному семейству из дворовых, а для Татьяны Степановны приказал купить сторгованную землю у башкирцев и перевести туда двадцать пять душ крестьян, которых назвал поименно; сверх того, роздал дочерям много хлеба и всякой домашней рухляди.
В городе между тем, по случаю этого спектакля,
разные небогатые городские сплетницы, перебегая из дома в дом,
рассказывали, что Пиколова сделала себе костюм для Офелии на губернаторские, разумеется, деньги в тысячу рублей серебром, — что инженер Виссарион Захаревский тоже сделал себе и сестре костюм в тысячу рублей: и тот действительно сделал, но только не в тысячу, а в двести рублей для Юлии и в триста для себя; про Вихрова говорили, что он отлично играет.
— Про отца Никиту
рассказывают, — начал Вихров (он знал, что ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия, как
разными рассказами об отце Никите), —
рассказывают, что он однажды взял трех своих любимых учеников — этого дурака Посолова, Персиянцева и Кригера — и говорит им потихоньку: «Пойдемте, говорит, на Семионовскую гору — я преображусь!»
Про это Прыхиной
рассказала Клеопатра Петровна, передавая ей
разные обвинения против Вихрова.
В Перцово он доехал совершенно благоразумно и благополучно, вручил Клеопатре Петровне письмо и потом отправился к Марье, которая в это время стирала в прачечной. Та ему очень обрадовалась: сейчас стала поить его чаем и достала даже водки для него. Иван начал все это попивать и
рассказывать не без прибавлений
разные разности.
Она с волнением
рассказывала о голубых небесах, о высоких горах, со снегом и льдами, которые она видела и проезжала, о горных водопадах; потом об озерах и долинах Италии, о цветах и деревьях, об сельских жителях, об их одежде и об их смуглых лицах и черных глазах;
рассказывала про
разные встречи и случаи, бывшие с ними.
Она
рассказывала ей
разные истории, смешила ее, и Нелли потом часто скучала, когда Александра Семеновна уезжала домой.
Таким же вычурным языком он
рассказывал рабочим истории о том, как в
разных странах народ пытался облегчить свою жизнь.
Он залпом выпил стакан чаю и продолжал
рассказывать. Перечислял годы и месяцы тюремного заключения, ссылки, сообщал о
разных несчастиях, об избиениях в тюрьмах, о голоде в Сибири. Мать смотрела на него, слушала и удивлялась, как просто и спокойно он говорил об этой жизни, полной страданий, преследований, издевательств над людьми…
По мере того как танцевальный вечер приходил к концу, в столовой становилось еще шумнее. Воздух так был наполнен табачным дымом, что сидящие на
разных концах стола едва могли разглядеть друг друга. В одном углу пели, у окна, собравшись кучкой,
рассказывали непристойные анекдоты, служившие обычной приправой всех ужинов и обедов.
Пусть их связывает восьмилетняя корпусная дружба (оба оставались на второй год, хотя и в
разных классах), но Жданов весь какой-то земной, деревянный, грубоватый, много ест, много пьет, терпеть не может описаний природы, смеется над стихами, любит
рассказывать похабные анекдоты.
Он
рассказал, что еще в Петербурге «увлекся спервоначалу, просто по дружбе, как верный студент, хотя и не будучи студентом», и, не зная ничего, «ни в чем не повинный», разбрасывал
разные бумажки на лестницах, оставлял десятками у дверей, у звонков, засовывал вместо газет, в театр проносил, в шляпы совал, в карманы пропускал.
Она
рассказала, что, после мужа оставшись всего восемнадцати лет, находилась некоторое время в Севастополе «в сестрах», а потом жила по
разным местам-с, а теперь вот ходит и Евангелие продает.
Не помню только, где впервые раздался этот ужасный крик: в залах ли, или, кажется, кто-то вбежал с лестницы из передней, но вслед за тем наступила такая тревога, что и
рассказать не возьмусь. Больше половины собравшейся на бал публики были из Заречья — владетели тамошних деревянных домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье пылало. Правда, пожар только еще начался, но пылало в трех совершенно
разных местах, — это-то и испугало.