Неточные совпадения
В его
рассказах был характер наивности, наводивший на меня грусть и раздумье. В Молдавии, во время турецкой кампании 1805 года, он был в роте капитана, добрейшего в мире, который о каждом
солдате, как о сыне, пекся и в деле был всегда впереди.
Нам очень нравилось это юмористическое объяснение, побеждавшее ужасное представление о воющем привидении, и мы впоследствии часто просили отца вновь рассказывать нам это происшествие.
Рассказ кончался веселым смехом… Но это трезвое объяснение на кухне не произвело ни малейшего впечатления. Кухарка Будзиньская, а за ней и другие объяснили дело еще проще:
солдат и сам знался с нечистой силой; он по — приятельски столковался с «марой», и нечистый ушел в другое место.
— Ах, это такой простодушный
рассказ;
рассказ старого солдата-очевидца о пребывании французов в Москве; некоторые вещи прелесть. К тому же всякие записки очевидцев драгоценность, даже кто бы ни был очевидец. Не правда ли?
Дорогой Мосей объяснял Артему, по каким местам они шли, какие где речки выпали, какие ключики, лога, кедровники. Дремучий глухой лес для Мосея представлял лучшую географическую карту. Другим, пожалуй, и жутко, когда тропа уводила в темный ельник, в котором глухо и тихо, как в могиле, а Мосей счастлив. Настоящий лесовик был…
Солдата больше всего интересовали
рассказы Мосея про скиты, которые в прежние времена были здесь, — они и шли по старой скитской дороге.
— Как они подскочили, братцы мои, — говорил басом один высокий
солдат, несший два ружья за плечами, — как подскочили, как крикнут: Алла, Алла! [Наши
солдаты, воюя с турками, так привыкли к этому крику врагов, что теперь всегда рассказывают, что французы тоже кричат «Алла!»] так так друг на друга и лезут. Одних бьешь, а другие лезут — ничего не сделаешь. Видимо невидимо… — Но в этом месте
рассказа Гальцин остановил его.
Было странно и неловко слушать, что они сами о себе говорят столь бесстыдно. Я знал, как говорят о женщинах матросы,
солдаты, землекопы, я видел, что мужчины всегда хвастаются друг перед другом своей ловкостью в обманах женщин, выносливостью в сношениях с ними; я чувствовал, что они относятся к «бабам» враждебно, но почти всегда за
рассказами мужчин о своих победах, вместе с хвастовством, звучало что-то, позволявшее мне думать, что в этих
рассказах хвастовства и выдумки больше, чем правды.
Полковой поп, больной, жалкий, был ославлен как пьяница и развратник; офицеры и жены их жили, по
рассказам моих хозяев, в свальном грехе; мне стали противны однообразные беседы
солдат о женщинах, и больше всего опротивели мне мои хозяева — я очень хорошо знал истинную цену излюбленных ими, беспощадных суждений о людях.
Оленин выпил более обыкновенного, слушая
рассказы старика. «Так вот, теперь Лукашка мой счастлив», думал он; но ему было грустно. Старик напился в этот вечер до того, что повалился на пол, и Ванюша должен был призвать себе на помощь
солдат и, отплевываясь, вытащить его. Он был так озлоблен на старика за его дурное поведение, что уже ничего не сказал по-французски.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой. В труппе после
рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим
солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
И мы начали ждать государя. Наша дивизия была довольно глухая, стоявшая вдали и от Петербурга и от Москвы. Из
солдат разве только одна десятая часть видела царя, и все ждали царского поезда с нетерпением. Прошло полчаса; поезд не шел; людям позволили присесть. Начались
рассказы и разговоры.
Солдаты хохочут, и всех громче рядовой Твердохлеб, которого со всех сторон толкают под бока локтями. Дальше обыкновенно следует
рассказ о том, как после смотра генерал Замошников обедает у полкового командира.
Я с любопытством вслушивался в разговоры
солдат и офицеров и внимательно всматривался в выражения их физиономий; но решительно ни в ком я не мог заметить и тени того беспокойства, которое испытывал сам: шуточки, смехи,
рассказы выражали общую беззаботность и равнодушие к предстоящей опасности. Как будто нельзя было и предположить, что некоторым уже не суждено вернуться по этой дороге!
Начались
рассказы о недавней свадьбе, для которой была продана пара волов и вскоре после которой молодого забрали в
солдаты, о судебном приставе, «сто чортив ему конних у горло», о том, что мало становится земли, и поэтому из слободы Марковки в этом году поднялось несколько сот человек идти на Амур…
В «Севастопольских
рассказах» Толстой описывает
солдат на знаменитом четвертом бастионе. «Вглядитесь в лица, в осанки и в движения этих людей… Здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны проложили следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства».
Полюбить известные достоинства в человеке для Катерины Астафьевны значило полюбить самого этого человека; она не успела пережить самых первых восторгов по поводу
рассказов, которыми оживавший Форов очаровал ее, как Отелло очаровал свою Дездемону, — как уже дело было сделано: искренняя простолюдинка Катерина Астафьевна всем существом своим привязалась к дружившему с
солдатами и огрызавшемуся на старших Филетеру Ивановичу.
Солдаты то и дело, несмотря на горячку боя, осведомлялись о втором «дите». Онуфриев, тот несколько раз заставлял повторит Игоря
рассказ обо всем происшедшем с «младшеньким разведчиком», как он называл иногда Милицу или Митю Агарина, и этими расспросами еще более бередил душу Игоря. Чтобы забыться хот немного, юноша хватал винтовку, проворно заряжал ее и посылал пулю за пулей туда, вдаль, где намечались при свете молодого утра синие мундиры и металлические каски немцев, соединившихся с их верными союзниками.
Если верить сказаниям, то государь Николай Павлович, будто, очень грустил по разлуке с Берлинским и даже неутешно жалел, что не может оставить его при себе в Петербурге. Но, по
рассказам судя, пребывание Берлинского в столице и действительно было совершенно неудобно: этому мешала слишком большая и страстная привязанность, которую питали к печерскому Кесарю «все
солдаты».
В этих
рассказах о еще теплых трупах и бесцельных убийствах
солдат звучало что-то странное и знакомое, чувствовались за кулисами чьи-то предательские, кровавые руки.
Вечерами, когда товарищи начинали разговор о любви и о женщинах, он прислушивался, подходил ближе и принимал такое выражение, какое бывает на лицах
солдат, когда они слушают
рассказ о сражении, в котором сами участвовали.
А вот в каком роде писали патриотические авторы брошюрок, в большом количестве распространявшихся среди
солдат. Передо мною изящно изданная книжка, с прекрасными иллюстрациями, под заглавием: «В осажденном Порт-Артуре, или Геройская смерть рядового Дмитрия Фомина». Начинается
рассказ так...
Рассказывали, — и если даже это неправда, то характерна самая возможность таких
рассказов, — будто Линевич, обходя госпиталь, повесил георгиевский крест на грудь тяжело раненному
солдату,
солдата же этого, как оказалось, пристрелил его собственный ротный командир за отказ идти в атаку.
Теперь пришлось поверить и слышанным мною раньше
рассказам о том, как раздавал наместник Георгиев; получил Георгия
солдат, который в пьяном виде упал под поезд и потерял обе ноги; получил
солдат, которому его товарищ разбил в драке голову бутылкою. И многие в таком роде.
В палатах укладывали раненых, кормили ужином и поили чаем. Они не спали трое суток, почти не ели и даже не пили, — некогда было, и негде было взять воды. И теперь их мягко охватывало покоем, тишиною, сознанием безопасности. В фанзе было тепло, уютно от ярких ламп. Пили чай, шли оживленные разговоры и
рассказы. В чистом белье, раздетые,
солдаты укладывались спать и с наслаждением завертывались в одеяла.
Признаюсь, старик, люблю слушать
рассказы изувеченного
солдата о трудных походах, любимых полководцах, жарких сражениях.
На другой день Еропкин, верный своему обещанию, данному митрополиту, послал небольшой отряд
солдат с двумя подьячими опечатать сундук. Площадь у Варварских ворот была запружена народом. Подьячие, конвоируемые
солдатами, благополучно добрались до денежного сундука, у которого стоял знакомый нам фабричный, окруженный слушателями, благоговейно внимавшими его
рассказу о виденном им чудном сне.
Молодой солдатик вскочил и мигом исполнил приказание ближайшего начальства. Костер с треском разгорается. Вылетает целый сноп искр, и большое пламя освещает окружающую дикую местность, сложенные в козлы ружья, стволы сосен, и красный отблеск огня теряется в темноте густого леса. Старый
солдат все продолжает свой
рассказ.
На прогалине леса у костра сидели человек десять
солдат в разных позах, иные дремали, иные слушали монотонный, как шум воды,
рассказ старого товарища, бывалого уже в боях и видавшего виды. Другие, тихо разговаривая, курили свои трубки.
Рассказы словоохотливого
солдата казались неистощимы.
Солдат много раз передавал этот
рассказ в неизменной редакции всем, кто его расспрашивал, и потом стоял молча, моргая глазами; но когда подошел к нему Август Матвеич и, взглянув ему в глаза, хотел его расспрашивать более подробно, денщик отвернулся от него и сказал ротмистру...
Со всех сторон слышны были новые и новые
рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими
солдатами и офицерами при Аустерлице.
День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только
рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц
солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им
рассказе о том, как на войне
солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность.
Платону Каратаеву должно было быть за 50 лет, судя по его
рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним
солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выказывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (чтò он часто делал), были все хороши, и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и всё тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Так же как и всегда, в свободное от службы время
солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали
рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше-пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один
солдат, но больше всего он любил слушать
рассказы о настоящей жизни.