Неточные совпадения
— Что,
ребята, —
начал он, помолчав, — неладно дело.
Побродивши по лугу с полчаса, он чувствует, что зной
начинает давить его. Видит он, что и косцы позамялись, чересчур часто косы оттачивают, но понимает, что сухую траву и коса неспоро берет: станут торопиться, — пожалуй, и покос перепортят. Поэтому он не кричит: «Пошевеливайся!» — а только напоминает: «Чище,
ребята! чище косите!» — и подходит к рядам косцов, чтобы лично удостовериться в чистоте работы.
— А ну-те,
ребята, давайте крестить! — закричит к нам. — Так его! так его! хорошенько! — и
начнет класть кресты. А то проклятое место, где не вытанцывалось, загородил плетнем, велел кидать все, что ни есть непотребного, весь бурьян и сор, который выгребал из баштана.
По временам Иохим собирал
ребят вокруг себя в кучу и
начинал рассказывать им веселые присказки и сказки.
У Парасковьи муж Спирька очень уж баловался с бабами: раньше путался с Марькой, а теперь ее бросил и перекинулся к приказчичьей стряпке Домнушке; вторая сноха ссорилась с Аграфеной и все подбивала мужа на выдел; третья сноха замаялась с
ребятами, а меньшак-брательник
начал зашибать водкой.
Вот его, попервоначалу, в десятники произведут, вышлют там к какому-нибудь барину или купцу на работу, он и
начнет к давальцам подделываться: материалу ли там какого купить им надо, — сбегает; неряженную ли работу какую им желается сделать, — он сейчас велит
ребятам потихоньку от хозяина исполнить ее.
Читая молитвы, он
начинал вспоминать свою жизнь: вспоминал отца, мать, деревню, Волчка-собаку, деда на печке, скамейки, на которых катался с
ребятами, потом вспоминал девок с их песнями, потом лошадей, как их увели и как поймали конокрада, как он камнем добил его.
Вот как видят, что время уходит — полевая-то работа не ждет, — ну, и
начнут засылать сотского: „Нельзя ли, дескать, явить милость, спросить, в чем следует?“ Тут и смекаешь: коли
ребята сговорчивые, отчего ж им удовольствие не сделать, а коли больно много артачиться станут, ну и еще погодят денек-другой.
Александр Сергеич между тем пересел к фортепьяно и
начал играть переведенную впоследствии, а тогда еще певшуюся на французском языке песню Беранже: «В ногу,
ребята, идите; полно, не вешать ружья!» В его отрывистой музыке чувствовался бой барабана, сопровождающий обыкновенно все казни. Без преувеличения можно сказать, что холодные мурашки пробегали при этом по телу всех слушателей, опять-таки за исключением того же камер-юнкера, который, встав, каким-то вялым и гнусливым голосом сказал гегельянцу...
— Грех было бы мне винить тебя, Борис Федорыч. Не говорю уже о себе; а сколько ты другим добра сделал! И моим
ребятам без тебя, пожалуй, плохо пришлось бы. Недаром и любят тебя в народе. Все на тебя надежду полагают; вся земля
начинает смотреть на тебя!
Как, бывало,
начнут ребята в городки играть, беда той стороне, что супротив тебя!
—
Ребята! — сказал, подбегая к ним, один молодец, — атаман опять
начал рассказывать про свое житье на Волге. Все бросили и песни петь, и сказки слушать, сидят вокруг атамана. Пойдем поскорее, а то места не найдем!
В назначенный срок их собирают, сгоняют, как скотину, в одно место и
начинают обучать солдатским приемам и учениям. Обучают их этому такие же, как они, но только раньше, года два-три назад, обманутые и одичалые люди. Средства обучения: обманы, одурение, пинки, водка. И не проходит года, как душевноздоровые, умные, добрые
ребята, становятся такими же дикими существами, как и их учителя.
— Нет, погоди-ка! Кто родит — женщина? Кто ребёнку душу даёт — ага? Иная до двадцати раз рожает — стало быть, имела до двадцати душ в себе. А которая родит всего двух
ребят, остальные души в ней остаются и всё во плоть просятся, а с этим мужем не могут они воплотиться, она чувствует. Тут она и
начинает бунтовать. По-твоему — распутница, а по должности её — нисколько.
Все эти доводы и увещания были слишком избиты, чтобы убедить кого-нибудь, и Алена Евстратьевна переходила в другой тон: она
начинала расхваливать братца Гордея Евстратыча, как только умела, а потом разливалась в жалобах на неполадки в брагинском дому — как рассорились снохи из-за подарков Гордея Евстратыча, как балуются
ребята на прииске, хотя Татьяна Власьевна и стоит за них горой; как сохнет и тает Нюша; как все отступились от брагинской семьи.
— Ну,
ребята,
начинай, а я считать буду, — обратился Ярилов к двум ефрейторам, стоявшим с пучками по обе стороны Орлова.
Пьянствовали
ребята всю ночь. Откровенные разговоры разговаривали. Козлик что-то
начинал петь, но никто не подтягивал, и он смолкал. Шумели… дрались… А я спал мертвым сном. Проснулся чуть свет — все спят вповалку. В углу храпел связанный по рукам и ногам Ноздря. У Орлова все лицо в крови. Я встал, тихо оделся и пошел на пристань.
Ты видишь сам, — продолжал Кирша, взглянув с удовольствием на своих казаков, — у меня под
началом вот этаких молодцов до сотни наберется; и кабы я знал да ведал, кто эти душегубцы, которые по-теряли Юрия Дмитрича, так я бы их с моими
ребятами на дне морском нашел!..
Почти всегда, когда
ребята только что входили во вкус чаепития, самовар с добродушным ехидством
начинал гудеть, ворчать, и в нём не оказывалось воды.
— Важно! На отличку! Спасибо, спасибо, молодайка! — кричали
ребята. А Настя вся закраснелась и ушла в толпу. Она никогда не думала о словах этой народной оперетки, а теперь, пропевши их Степану, она ими была недовольна. Ну да ведь довольна не довольна, а из песни слова не выкинешь. Заведешь
начало, так споешь уж все, что стоит и в
начале, и в конце, и в середине. До всего дойдет.
— У тебя, тетка, а также у твоих
ребят «дурная боль». Опасная, страшная болезнь. Вам всем сейчас же нужно
начинать лечиться и лечиться долго.
Как только кто-нибудь кликнет клич — я тут. Не успеет еще генерал (не знаю почему, но мне всегда представляется, что кличет клич всегда генерал) рот разинуть, как уже я вырастаю из-под земли и трепещу пред его превосходительством. Где бы я ни был, в каком бы углу ни скитался — я чувствую. Сначала меня мутит, потом
начинают вытягиваться ноги, вытягиваются, вытягиваются, бегут, бегут, и едва успеет вылететь звук: «
Ребята! с нами бог!» — я тут.
Очевидно, тут сталкивались две цивилизации совершенно равноправные: одна, которую хотел насадить я с своими «
ребятами», и другая, которую постепенно насаждал целый ряд «
ребят»,
начиная от знаменитого своими проказами Удар-Ерыгина и кончая Колькой Шалопаевым.
Сергей ходил, замотав горло пунсовым платком, и жаловался, что у него что-то завалило горло. Между тем, прежде чем у Сергея зажили метины, положенные зубами Зиновия Борисыча, мужа Катерины Львовны хватились. Сам Сергей еще чаще прочих
начал про него поговаривать. Присядет вечерком с молодцами на лавку около калитки и заведет: «Чтой-то, однако, исправди,
ребята, нашего хозяина по сю пору нетути?»
— Эх вы,
ребята, словоохотливые какие, право, —
начали опять те, — видите, не хочет продавать — и только; и что это вы разгасились так на эвту лошадь? Мотрите, того и гляди, хвост откинет, а вы сорок даете; пойдемте, вам такого рысачка за сорок-то отвалим, знатного, статного… четырехлетку… как перед богом, четырехлетку…
И снова
начал рассказывать о несправедливой жизни, — снова сгрудился базарный народ большой толпой, полицейский теряется в ней, затирают его. Вспоминаю Костю и заводских
ребят, чувствую гордость в себе и великую радость — снова я силён и как во сне… Свистит полицейский, мелькают разные лица, горит множество глаз, качаются люди жаркой волной, подталкивают меня, и лёгок я среди них. Кто-то за плечо схватил, шепчет мне в ухо...
— Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. «Куда,
ребята?» — спросишь. «На заделье». — «Да что рано?» — «Лучше за-время, а то барин забранится»… А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать
начнут. «Что, плуты, поздно едете?» — «Успеем-ста. Семен Яковлич простит».
«Это, спрашивает, вам и приказано убивать меня?» Не смеют ответить, а? «Жалко, говорит, вас, что, молодые
ребята,
начинаете вы жизнь свою убийством.
Она кричала на всю улицу и бранила мужа; потом
начинала бранить отца и называла его пьяницей, а соседские бабы и
ребята заглядывали в окна и двери и смеялись.
Когда у Сазонки
начинало ломить поясницу и одеревеневшие пальцы не держали иглы, он босиком и без подпояски, как был, выскакивал на улицу, гигантскими скачками перелетал лужи и присоединялся к играющим
ребятам.
Трилецкий. Темно-карих лошадей… С коньяка
начинать,
ребята!
У Петра был двор,
На дворе был кол,
На колу — мочало.
Это только,
ребята,
Начало.
Несколько молодых
ребят, собравшихся на задворке и ведших между собою таинственную беседу о дьявольской силе, которая непременно участвовала в нынешней беде, услыхав этот звон, всполошились было, но подумали, что это послышалось, успокоились и
начали снова беседу.
Он ворчал, а семья его сидела за столом и ждала, когда он кончит мыть руки, чтобы
начать обедать. Его жена Федосья Семеновна, сын Петр — студент, старшая дочь Варвара и трое маленьких
ребят давно уже сидели за столом и ждали.
Ребята — Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные, с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами, нетерпеливо двигали стульями, а взрослые сидели не шевелясь и, по-видимому, для них было всё равно — есть или ждать…
— Ладно! Толкуйте! — крикнул Теркин, и его
начало еще сильнее подмывать: выставить напоказ перед этими отличными ребятами-сотрудниками и приятелями — достоинства своего лесовода-мудреца.
— Вот они, мои… —
начал Восьмеркин, окидывая глазами обедающих. — Хлеб да соль,
ребята!
— Теперь, магистр, на Любку посмотри! — продолжал Восьмеркин. — Эта у нас первая запевала… Ты там ездишь меж своих чухонцев и собираешь плоды народного творчества… Нет, ты наших послушай! Пусть тебе наши споют, так слюной истечешь! Ну-кося,
ребята! Ну-кося! Любка,
начинай! Да ну же, свиньи! Слушаться!
В. Вересаева.)] по деревням ходят,
ребят клюют; сейчас приедет фершалиха,
начнет ребят колоть; всех переколет, ни одного не оставит.
— Вас,
ребята, злые люди смущают, —
начал священник.
Резинкин. Потихоньку, потихоньку… сперва
начнем даровой подводой, а там дойдем до каменного дома в три этажа. Тут, в первой деревне, объявлю: я, дескать, письмоводитель станового. В одно мгновение ока все селение переполошилось, точно губернатор приехал… Мужики и бабы, старики и
ребята сбегаются смотреть на меня; все стоят передо мною без шапок. «А где ж староста и десятские?» — кричу я грозно.
Товарищ, сознайтесь: когда заходите в бюро, то сердце по-особенному
начинает биться, и охватывает робость перед
ребятами из бюро. Глупо и стыдно, но это так, и они мне кажутся особенными, «избранными». Как будто я не могу дорасти до них!
Начнут, бывало,
ребята в городки играть — беда той стороне, что супротив его.
Гей вы,
ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Красно
начинали — красно и кончайте,
Каждому правдою и честью воздайте.
Тароватому боярину слава!
И красавице-боярыне слава!
И всему народу христианскому слава!