Неточные совпадения
Когда Самгин, все более застывая
в жутком холоде, подумал это — память тотчас воскресила вереницу забытых фигур: печника
в деревне, грузчика Сибирской пристани, казака, который сидел у моря, как за столом, и чудовищную фигуру кочегара у Троицкого моста
в Петербурге. Самгин сел и, схватясь руками за голову, закрыл
уши. Он видел, что Алина сверкающей рукой гладит его плечо, но не чувствовал ее прикосновения.
В уши его все-таки вторгался шум и
рев. Пронзительно кричал Лютов, топая ногами...
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но
в те же секунды его приподняло с земли и
в свисте, вое,
реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом
в бок лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул
в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек
ревел басом...
Если японскому глазу больно, как выразился губернатор
в первое свидание, видеть чужие суда
в портах Японии, то японскому
уху еще, я думаю, больнее слышать
рев чужих пушек.
Он
ревел нескончаемо долго. Женщины на пароходе, зажав
уши ладонями, смеялись, жмурились и наклоняли вниз головы. Разговаривающие кричали, но казалось, что они только шевелят губами и улыбаются. И когда гудок перестал, всем вдруг сделалось так легко и так возбужденно-весело, как это бывает только
в последние секунды перед отходом парохода.
Пела скрипка, звенел чистый и высокий тенор какого-то чахоточного паренька
в наглухо застёгнутой поддёвке и со шрамом через всю левую щёку от
уха до угла губ; легко и весело взвивалось весёлое сопрано кудрявой Любы Матушкиной; служащий
в аптеке Яковлев пел баритоном, держа себя за подбородок, а кузнец Махалов, человек с воловьими глазами, вдруг открыв круглую чёрную пасть, начинал
реветь — о-о-о! и, точно смолой обливая, гасил все голоса, скрипку, говор людей за воротами.
Он прыгнул вперёд и побежал изо всей силы, отталкиваясь ногами от камней. Воздух свистел
в его
ушах, он задыхался, махал руками, бросая своё тело всё дальше вперёд, во тьму. Сзади него тяжело топали полицейские, тонкий, тревожный свист резал воздух, и густой голос
ревел...
Долго ли, коротко ли сражался Миша с комарами, только шуму было много. Далеко был слышен медвежий
рев. А сколько он деревьев вырвал, сколько камней выворотил!.. Все ему хотелось зацепить первого Комар Комаровича, — ведь вот тут, над самым
ухом вьется, а хватит медведь лапой, и опять ничего, только всю морду себе
в кровь исцарапал.
И она еще помнит, как
в другом отделении старик с одним глазом пилил кусок железа, и сыпались железные опилки, и как рыжий,
в темных очках и с дырами на рубахе, работал у токарного станка, делая что-то из куска стали; станок
ревел и визжал и свистел, а Анну Акимовну тошнило от этого шума, и казалось, что у нее сверлят
в ушах.
Санки летят как пуля. Рассекаемый воздух бьет
в лицо,
ревет, свистит
в ушах, рвет, больно щиплет от злости, хочет сорвать с плеч голову. От напора ветра нет сил дышать. Кажется, сам дьявол обхватил нас лапами и с
ревом тащит
в ад. Окружающие предметы сливаются
в одну длинную, стремительно бегущую полосу… Вот-вот еще мгновение, и кажется — мы погибнем!
Его всего охватило резким, холодным ветром, чуть было не сшибившим его с ног, и осыпало мелкой водяной пылью.
В ушах стоял характерный гул бушующего моря и
рев, и стон, и свист ветра
в рангоуте и
в трепетавших, как былинки, снастях.
И уже снова он хочет, бессознательно повторяясь, лезть на крышу вагона — когда огненный хриплый широкозевный
рев, не то свист, не то крик, ни на что не похожий, врывается
в его
уши и гасит сознание.
У них стоял еще
в ушах звон, гам и
рев от обеда
в „Эрмитаже“.
Невыразимов подставил
ухо к форточке и прислушался.
В форточку, вместе со свежим весенним воздухом, рвался
в комнату пасхальный звон.
Рев колоколов мешался с шумом экипажей, и из звукового хаоса выделялся только бойкий теноровый звон ближайшей церкви да чей-то громкий, визгливый смех.
Были страшны и ее мертвецкое лицо, и эта непривычная забота, и загадочная решительность слов; и они пошли.
В тот день на Финском заливе была буря, как назвал это Михаил Михайлович, и сильный ветер забирался
в рот и
уши, мешая говорить; негромко плескался прибой, но вдалеке что-то сильно и угрожающе
ревело одинаковым голосом: точно с самим собою разговаривал кто-то угрюмый, впавший
в отчаяние. И там вспыхивал и погасал маяк.
Иловайская удивленно вглядывалась
в потемки и видела только красное пятно на образе и мелькание печного света на лице Лихарева. Потемки, колокольный звон,
рев метели, хромой мальчик, ропщущая Саша, несчастный Лихарев и его речи — всё это мешалось, вырастало
в одно громадное впечатление, и мир божий казался ей фантастичным, полным чудес и чарующих сил. Всё только что слышанное звучало
в ее
ушах, и жизнь человеческая представлялась ей прекрасной, поэтической сказкой,
в которой нет конца.
О, если бы знала эта женщина, что делают со мной ее слова! Если бы рог архангела, зовущего на Страшный суд, зазвучал над самым
ухом моим, он не испугал бы меня так: что значит для смелого слуха
рев трубы, зовущей к борьбе и состязанию. Воистину бездна раскрылась под ногами моими, и, точно ослепленный молнией, точно ударом оглушенный, я закричал
в диком и непонятном восторге...