Неточные совпадения
Спасти от бесплодия и вырождения современную мистику можно только радикальным осознанием той
истины, что мистика
религиозная и церковная выше и полнее мистики нерелигиозной и нецерковной.
Но свободно должна сознать философия, что служить
истине она может лишь тогда, когда будет иметь
религиозное питание, когда «опыт» ее будет обширнее и глубже того, которым пользуется рационализм, позитивизм и критицизм.
Гностики и теософы лучше метафизиков и философов, поскольку они требуют посвящения для
религиозного раскрытия
истины, но и они «интеллигенты-отщепенцы» в мировом смысле этого слова, оторванные от корней, живущие гипертрофией интеллекта, безблагодатные.
Философия не может и не должна быть богословской апологетикой, она открывает
истину, но открыть ее в силах лишь тогда, когда посвящена в тайны
религиозной жизни, когда приобщена к пути
истины.
Христианская история, говорят, не удалась, христианство не осуществилось в истории, но сама эта неудача, сама неосуществленность христианства поучительна для понимания
религиозного смысла истории, поддерживает
истину христианских пророчеств.
Истина освобождает, а путь к
истине открывается лишь посвящением в тайны
религиозной жизни.
Религиозный гнозис лишь превращает частную научную
истину в
истину полную и цельную, в
истину как путь жизни.
В христианстве
истина открывается младенцам, а не мудрым, и гнозис есть плод
религиозной жизни.
Но
религиозный синтез не может быть дан лишь в конце, лишь в результате аналитико-дифференцирующего процесса, лишь для будущих поколений, он дан и в начале, дан для всех живших и живущих, дан как
истина, хранимая вселенской Церковью, как древняя мудрость.
Вот почему
религиозное восстановление духовной цельности в познании есть не порабощение познающего разума, а его освобождение, раскрытие ему путей к
истине, к бытию.
И вот живая
истина, цельная
истина не может раскрываться лишь интеллектуально, рассудочно, рационально; с ней можно соприкоснуться лишь в опыте
религиозной жизни.
И наука, и философия должны подчиниться свету
религиозной веры не для упразднения своих
истин, а для просветления этих
истин в полноте знания и жизни.
Для мудрого, для посвященного
истины религиозной жизни,
истины веры оказываются знанием.
Вот основная
истина всякой
религиозной метафизики.
Вместо угроз наказания за неисполнение правил, которые выставлялись прежними законами, как
религиозными, так и государственными, вместо приманки наград за исполнение их, учение это призывало к себе только тем, что оно
истина.
Пусть совершатся все те внешние усовершенствования, о которых могут только мечтать
религиозные и научные люди; пусть все люди примут христианство и пусть совершатся все те улучшения, которых желают разные Беллами и Рише со всевозможными добавлениями и исправлениями, но пусть при этом останется то лицемерие, которое есть теперь; пусть люди не исповедуют ту
истину, которую они знают, а продолжают притворяться, что верят в то, во что не верят, и уважают то, чего не уважают, и положение людей не только останется то же, но будет становиться всё хуже и хуже.
Всякое
религиозное учение и секта доказывает, что она одна нашла
истину.
Истины религии, открывающиеся и укореняющиеся в детски верующем сознании непосредственным и в этом смысле чудесным путем, изживаются затем человеком и в его собственной человеческой стихии, в его имманентном самосознании, перерождая и оплодотворяя его [Гартман, среди новейших философов Германии обнаруживающий наибольшее понимание религиозно-философских вопросов, так определяет взаимоотношение между общей философией и
религиозной философией: «
Религиозная метафизика отличается от теоретической метафизики тем, что она извлекает выводы из постулатов
религиозного сознания и развивает необходимые метафизические предпосылки
религиозного сознания из отношения, заложенного в
религиозной психологии, тогда как теоретическая метафизика идет путем научной индукции.
«Для того чтобы сделаться связной
истиной, представления, являющиеся предпосылкой
религиозного чувства, должны быть извлечены из темной, неясной их связности в чувстве, соотнесены между собою и приведены в систематическую связь — словом, развиты и переработаны в
религиозное мировоззрение» (32).
При свете христианской веры могут получать справедливую оценку те
истины, которые наличествуют в догматических учениях нехристианских религий, и те черты подлинного благочестия, которые присущи их культу. Но и для такого признания совсем не нужно стремиться во что бы то ни стало устроить какой-то
религиозный волапюк или установить междурелигиозное эсперанто.
Только
истина освобождает, и разум, постигший свою природу, свой естественный догматизм, становится способен понять и оценить надлежащим образом и свою свободу Поэтому критический догматизм
религиозной философии есть, точнее может и должен быть самою свободною и самою критической, философией.
Скажут:
истина не боится соревнования, но это не она, а мы должны бояться, мы, перед которыми в беспорядочной куче лежит все это «многообразие»
религиозного опыта [«Многообразие
религиозного опыта» — название трактата У. Джемса (рус. пер.: М., 1910).], весь этот пантеон богов и религий, целый ассортимент
истин, предлагающихся на выбор любителю, где наша
истина лежит рядом со всяческой ложью, внешне, формально ей равноправною.
Сократ противополагал себя софистам, как отвлеченным идеалистам и рационалистам или вовсе не верящим в
истину, или же надеющимся обрести ее путем спекулятивно-идеалистическим, которому Сократ, а за ним и его великий ученик противопоставляли полноту
религиозного, философского и жизненного опыта.
Поэтому-то пантеизм разных оттенков, — не как
религиозная идея, все-таки содержащая в себе частичную
истину, но как мироощущение, — остается христианству столь далеким, чуждым, даже враждебным и соперничающим.
Религия не может существовать без
религиозного миросозерцания (курс, мой), а это последнее без убеждения в его трансцендентной
истине» (31).
Отличительной особенностью философской и
религиозной точки зрения Гегеля является то, что мышление совершенно адекватно
истине, даже более, есть прямо самосознание
истины: мысль о божестве, само божество и самосознание божества есть одно и то же.
О падении оракулов, 27).] в язычестве, времена последнего уже миновали, и если теперь искать Бога только в природе, то чрез нее можно услышать не «богов», но «лестчих духов», уводящих от
истины, и сделаться жертвой
религиозного обмана.
То, что человек ведает как
религиозный догмат, он хочет познать и как философскую, теоретическую
истину, подобно тому как скульптор ищет того же самого в мраморном изваянии.
«Как бы ни было справедливо, что
религиозное чувство составляет самое внутреннее зерно
религиозной жизни, все же истинно
религиозное чувство есть лишь такое, которое возбуждается
религиозными представлениями объективной (хотя бы и относительной)
истины.
Внешняя принудительность
истин веры не отвечала бы основным требованиям
религиозного сознания, и достоинству чтущего нашу свободу Божества не соответствовало бы насиловать нашу личность, хотя бы даже логическим принуждением или насилием знания.
Главенствующим богом этого периода эллинской
религиозной жизни был Аполлон. Изображая его богом «светлой кажимости» и «обманчивой иллюзии», Ницше сильно грешил против
истины. Но он был глубоко прав, помещая данный
религиозный период под знаком именно Аполлона. Все существенные особенности тогдашнего жизнеотношения удивительно ярко и исчерпывающе символизируются прекрасным и могучим образом этого бога.
Аполлон не будет для нас божеством, набрасывающим на
истину блестящий покров «иллюзии», Дионис не будет божеством, сбрасывающим этот светлый, обманчивый покров с «
истины». И тот, и другой бог будут для нас лишь фактами различного
религиозного отношения к жизни.
Наименьшей общеобязательностью отличаются
истины религиозного характера, так как предполагают максимальную духовную общность.
Внутри
религиозной общины эти
истины представляются наиболее общеобязательными, но извне они кажутся наименее общеобязательными, наиболее «объективными», наиболее «субъективными».
Совесть есть орган восприятия
религиозного откровения, правды, добра, целостной
истины.
Любовь к такому «дальнему», как «сверхчеловек» Ницше, как грядущий коммунистический строй Маркса, как нравственный закон всех моралистов, как отвлеченная справедливость законников, как государственность этатистов, как утопии совершенного социального строя социальных революционеров, как научная
истина «сиентистов», как красота эстетов, как отвлеченная ортодоксия
религиозных фанатиков, есть безбожная и бесчеловечная любовь.
Таковы и родовые символы «отца» и «сына», выражающие
истины религиозного откровения.
То, что на Западе было научной теорией, подлежащей критике, гипотезой или во всяком случае
истиной относительной, частичной, не претендующей на всеобщность, у русских интеллигентов превращалось в догматику, во что-то вроде
религиозного откровения.
Но когда всякому вступающему в жизнь молодому человеку в наше время представляется как образец нравственного совершенства не
религиозные, не нравственные учителя человечества, а прежде всего Шекспир, про которого решено и передается, как непререкаемая
истина, учеными людьми от поколения к поколению, что это величайший поэт и величайший учитель мира, не может молодой человек остаться свободным от этого вредного влияния.
Нераскрытость антропологической
истины в христианстве привела к возникновению антропологии гуманистической, созданной по произвольному почину самого человека и в формальной реакции против
религиозного сознания Средних веков.
Допытываться же настоящих его
религиозных мнений и стараться обратить его к
истине было некогда, и потому молодой человек спешил открыть ему свое положение.
Гибнет лишь детская наука Библии, наивная библейская астрономия, геология и биология, но остается в силе
религиозная библейская
истина о человеке.
Они слишком живо чувствовали совершенное Им дело спасения людей, и это необъятно-величественное дело как бы заслонило собою в их
религиозном сознании все другие
истины веры, так что они знали и хотели знать одного только Христа, распятого и прославленного и прославляющего других в Своем вечном царстве.
Соединение божественного и человеческого,
религиозного и философского в окончательном познании единой
Истины совершается не внешним авторитетом и подчинением, а внутренно-свободным творческим актом.
Бог Сам Человек — вот величайшее
религиозное откровение, откровение Христа [Эта
истина о том, что Бог — Человек, односторонне, но гениально выражена в мистике Сведенборга.].
Что образ и подобие Творца не может не быть творцом, эта антропологическая
истина не была еще с достаточной силой и полнотой осознана в предшествующие
религиозные эпохи.
Его гениальная «Сущность христианства» есть вывернутая наизнанку
истина религиозной антропологии.
В самом начале христианского
религиозного пути есть безумное отдание себя Христу всего без остатка, вплоть до распятия самой
истины, согласие все получить лишь от Него и через Него.
Трансцендентизм есть неизбежный момент
религиозного опыта, а не абсолютная
истина онтологии.
Имеем ли мы
религиозное право обращать евангельскую
истину в орудие оправдания наших жизненных ценностей и наших творческих порывов?