Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую
сам, это уж слишком
большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Хлестаков. Покорно благодарю. Я
сам тоже — я не люблю людей двуличных. Мне очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь,
больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Вот здешний почтмейстер совершенно ничего не делает: все дела в
большом запущении, посылки задерживаются… извольте
сами нарочно разыскать.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в
самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Питался
больше рыбою;
Сидит на речке с удочкой
Да
сам себя то по носу,
То по лбу — бац да бац!
Крестьяне наши трезвые,
Поглядывая, слушая,
Идут своим путем.
Средь
самой средь дороженьки
Какой-то парень тихонький
Большую яму выкопал.
«Что делаешь ты тут?»
— А хороню я матушку! —
«Дурак! какая матушка!
Гляди: поддевку новую
Ты в землю закопал!
Иди скорей да хрюкалом
В канаву ляг, воды испей!
Авось, соскочит дурь...
Стародум(целуя
сам ее руки). Она в твоей душе. Благодарю Бога, что в
самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти к тебе может; однако для тебя есть счастье всего этого
больше. Это то, чтоб чувствовать себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
Тут только понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та
самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала
большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
Бросились они все разом в болото, и
больше половины их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит
сам князь — да глупый-преглупый! Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
Представители этой школы совершенно искренно проповедуют, что чем
больше уничтожать обывателей, тем благополучнее они будут и тем блестящее будет
сама история.
— Филат Иринархович, — говорил, —
больше на бумаге сулил, что обыватели при нем якобы благополучно в домах своих почивать будут, а я на практике это
самое предоставлю… да-с!
Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался. Видит и
сам, что Аленка всему злу заводчица, а расстаться с ней не может. Послал за батюшкой, думая в беседе с ним найти утешение, но тот еще
больше обеспокоил, рассказавши историю об Ахаве и Иезавели.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать в военной истории на
самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет
большое значение, и, как всегда, мы видим только
самое поверхностное.
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены и упорно молчал на ее вопросы о том, что с ним; но когда наконец она
сама, робко улыбаясь, спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё; то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще
больше его раздражало.
Она не выглянула
больше. Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, — и остались вокруг пустые поля, деревня впереди и он
сам, одинокий и чужой всему, одиноко идущий по заброшенной
большой дороге.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но
сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и
сама деятельность, казавшаяся сначала столь
большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится
больше и
больше.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они другим, и их странно для них
самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё
больше и
больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Вронский
сам был таковым и считал это
большим достоинством; но в отношении принца он был низший, и это презрительно-добродушное отношение к нему возмущало его.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И
сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист
большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
Грибов набрали целую корзинку, даже Лили нашла березовый гриб. Прежде бывало так, что мисс Гуль найдет и покажет ей: но теперь она
сама нашла
большой березовый шлюпик, и был общий восторженный крик: «Лили нашла шлюпик!»
Брат Николай был родной и старший брат Константина Левина и одноутробный брат Сергея Ивановича, погибший человек, промотавший бо̀льшую долю своего состояния, вращавшийся в
самом странном и дурном обществе и поссорившийся с братьями.
Размышления его были
самые сложные и разнообразные. Он соображал о том, как отец его получит вдруг и Владимира и Андрея, и как он вследствие этого нынче на уроке будет гораздо добрее, и как он
сам, когда будет
большой, получит все ордена и то, что выдумают выше Андрея. Только что выдумают, а он заслужит. Они еще выше выдумают, а он сейчас и заслужит.
Старший брат был тоже недоволен меньшим. Он не разбирал, какая это была любовь,
большая или маленькая, страстная или не страстная, порочная или непорочная (он
сам, имея детей, содержал танцовщицу и потому был снисходителен на это); по он знал, что это любовь ненравящаяся тем, кому нужна нравиться, и потому не одобрял поведения брата.
— Да, очень
большая, — коротко отвечала Дарья Александровна,
сама удивляясь, что она так холодно отвечает о своих детях. — Мы прекрасно живем у Левиных, — прибавила она.
В делах
большого хозяйства и в этом и в других имениях он держался
самых простых, нерискованных приемов и был в высшей степени бережлив и рассчетлив на хозяйственные мелочи.
На этом кругу были устроены девять препятствий: река,
большой, в два аршина, глухой барьер пред
самою беседкой, канава сухая, канава с водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно из
самых трудных препятствий), из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для лошади, была еще канава, так что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с водою и одна сухая, — и конец скачки был против беседки.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого. Он предписал как можно
больше движения физического и как можно меньше умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то есть то
самое, что было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать; и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
— Ну, будет, будет! И тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды
большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже
сам не зная, что говорит, и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке, и вышел из комнаты.
Дети с испуганным и радостным визгом бежали впереди. Дарья Александровна, с трудом борясь с своими облепившими ее ноги юбками, уже не шла, а бежала, не спуская с глаз детей. Мужчины, придерживая шляпы, шли
большими шагами. Они были уже у
самого крыльца, как
большая капля ударилась и разбилась о край железного жолоба. Дети и за ними
большие с веселым говором вбежали под защиту крыши.
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из
самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив,
большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
Вронский имел привычку к принцам, но, оттого ли, что он
сам в последнее время переменился, или от слишком
большой близости с этим принцем, ― эта неделя показалась ему страшно тяжела.
Кроме того, он решался на
большой расход только тогда, когда были лишние деньги, и, делая этот расход, доходил до всех подробностей и настаивал на том, чтоб иметь
самое лучшее за свои деньги.
Большой барьер стоял пред
самой царскою беседкой.
Княжна Варвара ласково и несколько покровительственно приняла Долли и тотчас же начала объяснять ей, что она поселилась у Анны потому, что всегда любила ее
больше, чем ее сестра, Катерина Павловна, та
самая, которая воспитывала Анну, и что теперь, когда все бросили Анну, она считала своим долгом помочь ей в этом переходном,
самом тяжелом периоде.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто
сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку
большой входной теплой лестницы.
Дойдя по узкой тропинке до нескошенной полянки, покрытой с одной стороны сплошной яркой Иван-да-Марьей, среди которой часто разрослись темнозеленые, высокие кусты чемерицы, Левин поместил своих гостей в густой свежей тени молодых осинок, на скамейке и обрубках, нарочно приготовленных для посетителей пчельника, боящихся пчел, а
сам пошел на осек, чтобы принести детям и
большим хлеба, огурцов и свежего меда.
Ну, да если предположим
самое счастливое: дети не будут
больше умирать, и я кое-как воспитаю их.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, — слегка,
сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще
больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Некоторые из тех
самых мужиков, которые
больше всех с ним спорили за сено, те, которых он обидел, или те, которые хотели обмануть его, эти
самые мужики весело кланялись ему и, очевидно, не имели и не могли иметь к нему никакого зла или никакого не только раскаяния, но и воспоминания о том, что они хотели обмануть его.
Чем
больше Кити наблюдала своего неизвестного друга, тем более убеждалась, что эта девушка есть то
самое совершенное существо, каким она ее себе представляла, и тем более она желала познакомиться с ней.
— Я думаю, надо иметь
большую силу для охоты на медведей, — сказал Алексей Александрович, имевший
самые туманные понятия об охоте, намазывая сыр и прорывая тоненький, как паутина, мякиш хлеба.
Но пред препятствием, к которому они подходили, Вронский, чтобы не итти
большой круг, стал работать поводьями, и быстро, на
самом косогоре, обошел Махотина.
— Слишком
большой контраст, — сказал он, — ехать после этого общества к старухе Вреде. И потом для нее вы будете случаем позлословить, а здесь вы только возбудите другие,
самые хорошие и противоположные злословию чувства, — сказал он ей.
Но после этого часа прошел еще час, два, три, все пять часов, которые он ставил себе
самым дальним сроком терпения, и положение было все то же; и он всё терпел, потому что
больше делать было нечего, как терпеть, каждую минуту думая, что он дошел до последних пределов терпения и что сердце его вот-вот сейчас разорвется от сострадания.
Левин встал и пошел с ним к
большому столу, уставленному водками и
самыми разнообразными закусками. Казалось, из двух десятков закусок можно было выбрать, что было по вкусу, но Степан Аркадьич потребовал какую-то особенную, и один из стоявших ливрейных лакеев тотчас принес требуемое. Они выпили по рюмке и вернулись к столу.
Вступив в разговор с юношей, Катавасов узнал, что это был богатый московский купец, промотавший
большое состояние до двадцати двух лет. Он не понравился Катавасову тем, что был изнежен, избалован и слаб здоровьем; он, очевидно, был уверен, в особенности теперь, выпив, что он совершает геройский поступок, и хвастался
самым неприятным образом.
Алексей Александрович холодно улыбнулся одними губами, желая показать ей и
самому себе твердость своего убеждения; но эта горячая защита, хотя и не колебала его, растравляла его рану. Он заговорил с
большим оживлением.
После страшной боли и ощущения чего-то огромного,
больше самой головы, вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему счастию, чувствует, что не существует более того, что так долго отравляло его жизнь, приковывало к себе всё внимание, и что он опять может жить, думать и интересоваться не одним своим зубом.
Он ожидал, что
сам испытает то же чувство жалости к утрате любимого брата и ужаса пред смертию, которое он испытал тогда, но только в
большей степени.
Степан Аркадьич, сойдя вниз,
сам аккуратно снял парусинный чехол с лакированного ящика и, отворив его, стал собирать свое дорогое, нового фасона ружье. Кузьма, уже чуявший
большую дачу на водку, не отходил от Степана Аркадьича и надевал ему и чулки и сапоги, что Степан Аркадьич охотно предоставлял ему делать.