Неточные совпадения
— Я хотел назвать его Нестор или Антипа, но,
знаете, эта глупейшая церемония, попы, «отрицаешься ли
сатаны», «дунь», «плюнь»…
— Тело. Плоть. Воодушевлена, но — не одухотворена — вот! Учение богомилов —
знаете? Бог дал форму —
сатана душу. Страшно верно! Вот почему в народе — нет духа. Дух создается избранными.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики —
знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня
сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
— То есть, если хочешь, я одной с тобой философии, вот это будет справедливо. Je pense donc je suis, [Я мыслю, следовательно, я существую (фр.).] это я
знаю наверно, остальное же все, что кругом меня, все эти миры, Бог и даже сам
сатана — все это для меня не доказано, существует ли оно само по себе или есть только одна моя эманация, последовательное развитие моего я, существующего довременно и единолично… словом, я быстро прерываю, потому что ты, кажется, сейчас драться вскочишь.
— Не
знаю, кто или какое лицо, рука небес или
сатана, но… не Смердяков! — решительно отрезал Митя.
— Добро ты, одноглазый
сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я
знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь, я не
знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною? О! я
знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
Узнали, что это за птица: никто другой, как
сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даются нечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов.
Ведай, мошенник: известно (да и по всему тебе, бестии,
знать должно), сколько ты ни пробовал своего всескверного счастия, однако счастие ваше служит единому твоему отцу,
сатане.
—
Знаешь что? Было и это сказано, сказано было — зачем? А кто-нибудь ограбил бога, — украл и спрятал объяснение-то… И это
сатана! Кто другой?
Сатана! Оттого никто и не
знает — зачем?
Кочкарев. Да что же за беда? Ведь иным плевали несколько раз, ей-богу. Я
знаю тоже одного: прекраснейший собой мужчина, румянец во всю щеку; до тех пор егозил и надоедал своему начальнику о прибавке жалованья, что тот наконец не вынес — плюнул в самое лицо, ей-богу! «Вот тебе, говорит, твоя прибавка, отвяжись,
сатана!» А жалованья, однако же, все-таки прибавил. Так что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же, в кармане, — взял да и вытер.
— Не хвастай, — говорю, — понравится
сатана лучше ясного сокола; в тех местах женщины на это преловкие, часто вашу братью, молоденьких офицеров, надувают; а если ты думаешь жениться, так выбери-ка лучше здесь, на родине, невесту; в здешней палестине мы о каждой девушке
знаем — и семейство ее, и род-то весь, и состояние, и характер, пожалуй.
Я только,
знаете, пожал плечами, — вот, думаю, по пословице, понравится
сатана лучше ясного сокола, и, главное, мне хотелось
узнать, как у них все это шло, да и фактами желал запастись, чтоб уж Егорку цапнуть ловчее. Стал я ее дальше расспрашивать — только тупится.
Аль не
знаешь, что ко всякому человеку ангел от Бога приставлен, а от
сатаны бес…
— Ах, ничего ты не
знаешь, моя сердечная… И того не
знаешь, что за зверь такой эта Марья Ивановна. Все от нее сталось. Она и в ихнюю веру меня заманила!.. Она и к Денисову заманила!.. — вскликнула Дуня, стыдливо закрыв руками разгоревшееся лицо. — Все она, все она… На всю жизнь нанесла мне горя и печали! Ох, если б ты
знала, Груня, что за богопротивная вера у этих Божьих людей, как они себя называют! Какие они Божьи люди?..
Сатаны порожденья.
Все из книг
узнал и все воочию видел Герасим, обо всем горячий искатель истины сто раз передумал, а правой спасительной веры так-таки и не нашел. Везде заблужденье, всюду антихрист… И запала ему на душу тяжелая дума: «Нет, видно, больше истинной веры, все, видно, растлено прелестью врага Божия. Покинул свой мир Господь вседержитель, предал его во власть
сатаны…» И в душевном отчаянье, в злобе и ненависти покинул он странство…
И выступи един бес из темного и треклятого их собора и тако возглагола
сатане: «Аз ведаю, господине, из чего сотворити пианство;
знаю бо иде же остася тоя трава, юже ты насадил еси на горах Аравитских и прельсти до потопа жену Ноеву…
Но подивитесь же, какая с самим с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не
зная как с собой справиться и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил до дна тяжелую чашу испытания и, бродя там и сям, очутился ночью на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой любви к несуществующему уже субъекту, и здесь он соблаговолил присесть и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая и плача (по его словам от того будто, что немножко лишнее на нутро принял), но как бы там ни было, творя сей седален на хвалитех, он получил там сильную простуду и в результате оной перекосило его самого, как и его покойницу Катерину Астафьевну, но только с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не с правой стороны на левую, а с левой на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою рукой перекреститься, а левою ногой
сатану отбрыкнуть.
Странно, странно… Я шел от человека — и оказался у той же стены Беспамятства, которую
знает один
Сатана. Как много значит поза, однако! Это надо запомнить. Но будет ли так же убедительна поза и не потеряет ли она в своей пластичности, если вместо смерти, палача и солдат придется сказать иное… хотя бы так...
Но ты удивлен, ты презрительно щуришь твои оловянные глаза и спрашиваешь: что же это за
Сатана, который не
знает таких простых вещей?
Или, подумал Я, твое бессмертие, Мадонна, откликнулось на бессмертие
Сатаны и из самой вечности протягивает ему эту кроткую руку? Ты, обожествленная, не
узнала ли друга в том, кто вочеловечился? Ты, восходящая ввысь, не прониклась ли жалостью к нисходящему? О Мадонна, положи руку на Мою темную голову, чтобы
узнал Я Тебя по твоему прикосновению!..
— Я думаю, ваше преосвященство, что здесь простое недоразумение. Я
знаю скромность и вместе начитанность м-ра Вандергуда и полагаю, что к имени
Сатаны он прибег как к известному художественному приему. Разве
Сатана грозит полицией? А мой несчастный компаньон грозил ею. И разве вообще кто-нибудь видал такого
Сатану?
— Довольно смеяться! Это глупо. Откуда вы все
знаете? Это глупо, говорю вам. Я ни во что не верю, и оттого я все допускаю. Пожми мне руку, Вандергуд: они все глупцы, а я готов допустить, что ты —
Сатана. Только ты попал в скверную историю, дружище
Сатана. Потому что я все равно тебя сейчас выгоню! Слышишь… черт.
Нет! Я еще
Сатана! Я еще
знаю, что Я бессмертен, и, когда повелит воля Моя, сам притяну к своему горлу костлявые пальцы. Но если Я забуду?
— Разве? — вежливо улыбнулся Магнус. — Я и не
знал, что
Сатана также принадлежит к лику…
— Вы напрасно смеетесь, м-р Вандергуд. Я давно
знаю кардинала X. и… слежу за ним. Это злой, жестокий и опасный деспот. Несмотря на свою смешную внешность, он коварен, беспощаден и мстителен, как
Сатана!..
Ах, он был дома, он был на своей земле, этот сердитый человечек с черной бородою, он
знал, что надо делать в этих случаях, и он пел соло, а не дуэтом, как эти неразлучные
Сатана из вечности и Вандергуд из Иллинойса!
Вижу, как ты и сейчас уже готов закидать Меня вопросами,
узнав, что Я — вочеловечившийся
Сатана: ведь это так интересно!
— Дурачок ты, Вася! Нужды нет, что мы не венчаны с тобой! Но нас судьба веревочкой перевязала, слышишь? Муж да жена — одна
сатана!
Знаешь поговорку?
— А ты все крутишься. Все тешишь
сатану. Бесовские действа изображаешь в своем театре. Прельщаешься мишурою, суетою. Куда как хорошо. Небось, как рыба в воде плаваешь. У, недостойная! Уйди ты от меня!
Знать тебя не хочу! Уйду в обитель, за ваши грехи молиться буду… Отмолю, отмолю, отмолю!
— Такая ж неправда, как теперь зима и холодно. Погодите вы меня провесть!.. ох, ох, мы всё
знаем. А ты слушай, лебедка, да не сбивай. На княжну не надышит государыня; в пуховик ее попади перышко, и то беда! а вы сердечную тащите в погибель, в ад, таки прямо в тьму кромешную…
Знаешь ли, к кому он и тебя тянет? На сей земле под топор; а в будущем свете хочет заставить тебя лизать горячую сковороду или на вертеле
сатаны поплясать.
— Ничего тут нет странного, — раздражался Павел Кириллович, — вы этого дуболома-то нашего не
знаете, ведь это
сатана во плоти, Вельзевул… самому, кажись, Архангелу туману в глаза напустит… Что же тут странного.
Земля горела под ним; огненные пятна запрыгали в его глазах. Когда дождь хлестал по лицу, ему казалось, что
сатана бросал в него пригорщины крови. Шатаясь, побрел он, сам не
зная куда. Образ на груди давил его; он его сорвал и бросил в кусты.
По идее Мака выходило совсем не то: его
сатана очень внушительный и практический господин, который убеждает вдохновенного правдолюбца только снизойти с высот его духовного настроения и немножко «броситься вниз», прийти от правды бега к правде герцогов и королей, войти с ним в союз… а Христос, вы
знаете, этого не сделал.