Неточные совпадения
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в
серой шляпе и
сером пальто знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему была, но теперь особенно рада была, что он видит ее во всей ее славе. Никто лучше Левина не
мог понять ее величия.
Рядом с Анной на
серой разгоряченной кавалерийской лошади, вытягивая толстые ноги вперед и, очевидно, любуясь собой, ехал Васенька Весловский в шотландском колпачке с развевающимися лентами, и Дарья Александровна не
могла удержать веселую улыбку, узнав его. Сзади их ехал Вронский. Под ним была кровная темно-гнедая лошадь, очевидно разгорячившаяся на галопе. Он, сдерживая ее, работал поводом.
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими
серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо — превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что
мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое лицо.
Доктор, схватив шляпу, бросился вниз, Самгин пошел за ним, но так как Любомудров не повторил ему приглашения ехать с ним, Самгин прошел в сад, в беседку. Он вдруг подумал, что день Девятого января, несмотря на весь его ужас,
может быть менее значителен по смыслу, чем сегодняшняя драка, что вот этот
серый день более глубоко задевает лично его.
Он попробовал приподняться со стула, но не
мог, огромные сапоги его точно вросли в пол. Вытянув руки на столе, но не опираясь ими, он еще раз попробовал встать и тоже не сумел. Тогда, медленно ворочая шеей, похожей на ствол дерева, воткнутый в измятый воротник
серого кафтана, он, осматривая людей, продолжал...
— Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала на бомбу; говорит, что видела террориста, ехал на
серой лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по времени не выходит, чтоб она
могла наскочить на взрыв. Губернатор-то — дядя мужа ее. Заезжала я к ней, — лежит, нездорова, устала.
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а
может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Вошел в дом, тотчас же снова явился в разлетайке, в шляпе и, молча пожав руку Самгина, исчез в
сером сумраке, а Клим задумчиво прошел к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная жандармом постель внушала отвращение. Тогда он стал укладывать бумаги в ящики стола, доказывая себе, что обыск не будет иметь никаких последствий. Но логика не
могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной тревоги.
Клим перестал слушать его ворчливую речь, думая о молодом человеке, одетом в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой силы слова он
мог бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил — не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
Самгин простился со стариком и ушел, убежденный, что хорошо, до конца, понял его. На этот раз он вынес из уютной норы историка нечто беспокойное. Он чувствовал себя человеком, который не
может вспомнить необходимое ему слово или впечатление, сродное только что пережитому. Шагая по уснувшей улице, под небом, закрытым одноцветно
серой массой облаков, он смотрел в небо и щелкал пальцами, напряженно соображая: что беспокоит его?
Вот отчего Захар так любил свой
серый сюртук.
Может быть, и бакенбардами своими он дорожил потому, что видел в детстве своем много старых слуг с этим старинным, аристократическим украшением.
Райский между тем изучал портрет мужа: там видел он
серые глаза, острый, небольшой нос, иронически сжатые губы и коротко остриженные волосы, рыжеватые бакенбарды. Потом взглянул на ее роскошную фигуру, полную красоты, и мысленно рисовал того счастливца, который
мог бы, по праву сердца, велеть или не велеть этой богине.
Видит
серое небо, скудные страны и даже древние русские деньги; видит так живо, что
может нарисовать, но не знает, как «рассуждать» об этом: и чего тут рассуждать, когда ему и так видно?
Я запомнил только, что эта бедная девушка была недурна собой, лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не
могла быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Физиономия Васина не очень поразила меня, хоть я слышал о нем как о чрезмерно умном: белокурый, с светло-серыми большими глазами, лицо очень открытое, но в то же время в нем что-то было как бы излишне твердое; предчувствовалось мало сообщительности, но взгляд решительно умный, умнее дергачевского, глубже, — умнее всех в комнате; впрочем,
может быть, я теперь все преувеличиваю.
По горе, между густой зеленью, местами выбегали и опять прятались тропинки, по которым, казалось,
могли бы ползать разве муравьи; а кое-где выглядывала угрюмо из травы кучка
серых камней, образуя горб, там рытвина, заросшая кустами.
Немногие из них
могли похвастать зеленою верхушкой или скатом, а у большей части были одинаково выветрившиеся,
серые бока, которые разнообразились у одной — рытвиной, у другой — горбом, у третьей — отвесным обрывом.
«Исполняя взятую на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано на листе
серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны быть в суде присяжных и потому не
можете никак ехать с нами и Колосовым смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa то, что не явились во-время.
Восемь массивных колонн из
серого мрамора с бронзовыми базами и капителями поддерживали большие хоры, где
могло поместиться человек пятьдесят музыкантов.
Рыхлая, с старообразным лицом, лишенным живых красок, с мягким, мясистым носом, словно смятый башмак, выступавшим вперед, и большими
серыми глазами, смотревшими неласково, она не
могла производить впечатления на мужчин.
— А
может, и у них есть
серые шубки? — сделал Крыштанович еще одно предположение, но я решительно пошел из переулка… Крыштанович, несколько разочарованный, последовал за мною: он совсем было поверил в пророческое значение моего сна. А подтверждение таких таинственных явлений всегда занимательно и приятно.
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его чувствовал в себе… В воображении все виднелась
серая фигурка на белом снегу, сердце все еще замирало, а в груди при воспоминании переливалась горячая волна. Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не
мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
И как я
смогу опять жить, если… если эта вторая девочка в
серой шубке опять уйдет навсегда из моей жизни и пустая канва опять останется без узора…
Нужно бежать вниз, сказать, что он пришел, но я не
могу оторваться от окна и вижу, как дядя осторожно, точно боясь запачкать пылью
серые свои сапоги, переходит улицу, слышу, как он отворяет дверь кабака, — дверь визжит, дребезжат стекла.
В детстве я представляю сам себя ульем, куда разные простые,
серые люди сносили, как пчелы, мед своих знаний и дум о жизни, щедро обогащая душу мою, кто чем
мог. Часто мед этот бывал грязен и горек, но всякое знание — все-таки мед.
Иногда по двору ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым носом, выводил из конюшни
серую длинноголовую лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в темную конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать из дома, но не
может, заколдован.
Другим и,
может быть, еще более тяжким впечатлением улицы был мастер Григорий Иванович. Он совсем ослеп и ходил по миру, высокий, благообразный, немой. Его водила под руку маленькая
серая старушка; останавливаясь под окнами, она писклявым голосом тянула, всегда глядя куда-то вбок...
Меня очень занимало, как ловко взрослые изменяют цвета материй: берут желтую,
мочат ее в черной воде, и материя делается густо-синей — «кубовой»; полощут
серое в рыжей воде, и оно становится красноватым — «бордо». Просто, а — непонятно.
Некоторые охотники утверждают, что дрозды не улетают на зиму за море или в теплейший нашего климат, основываясь на том, что часто нахаживали их зимою, изредка даже в немалом количестве, около незамерзающих ключей, но это ничего не доказывает, кроме того, что они
могут выносить нашу зиму: утки, без сомнения, отлетная птица, но по речкам, не замерзающим зимою, всегда найти кряковных и даже
серых уток, которые на них зимуют.
Правда, рано утром, и то уже в исходе марта, и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как снег беляка: он еще не начал
сереть, хотя уже волос лезет; на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или кожи с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины
может попасть к вам на стол…
Голова у дрофы и шея какого-то пепельного или зольного цвета; нос толстый, крепкий, несколько погнутый книзу, в вершок длиною, темно-серый и не гладкий, а шероховатый; зрачки глаз желтые; ушные скважины необыкновенно велики и открыты, тогда как у всех других птиц они так спрятаны под мелкими перышками, что их и не приметишь; под горлом у ней есть внутренний кожаный мешок, в котором
может вмещаться много воды; ноги толстые, покрытые крупными
серыми чешуйками, и, в отличие от других птиц, на каждой только по три пальца.
Взгляд ее
серых глаз подчас
мог быть очень весел и ласков, если бы не бывал всего чаще серьезен и задумчив, иногда слишком даже, особенно в последнее время.
Мелодическое погромыхивание в тон подобранных бубенчиков и тихая качка тарантаса, потряхивающегося на гибких, пружинистых дрогах, в союзе с ласкающим ветерком раннего утра, навели сон и дрему на всех едущих в тарантасе. То густые потемки, то
серый полумрак раннего утра не позволяли нам рассмотреть этого общества, и мы сделаем это теперь, когда единственный неспящий член его, кучер Никитушка, глядя на лошадей, не
может заметить нашего присутствия в тарантасе.
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень;
серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица была неопрятна, и вид ее не способен был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны были в это время картины людных мест города, они не
могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Нехлюдов был нехорош собой: маленькие
серые глаза, невысокий крутой лоб, непропорциональная длина рук и ног не
могли быть названы красивыми чертами. Хорошего было в нем только — необыкновенно высокий рост, нежный цвет лица и прекрасные зубы. Но лицо это получало такой оригинальный и энергический характер от узких, блестящих глаз и переменчивого, то строгого, то детски-неопределенного выражения улыбки, что нельзя было не заметить его.
— Но знаете ли что? — сказала она ему, — если б я была поэтом, — я бы другие брала сюжеты.
Может быть, все это вздор, — но мне иногда приходят в голову странные мысли, особенно когда я не сплю, перед утром, когда небо начинает становиться и розовым и
серым. Я бы, например… Вы не будете надо мной смеяться?
Свежее лицо с завидным румянцем и ласковыми
серыми глазами манило своей девичьей красой; тяжелая русая коса и точно вылепленные из алебастра плечи
могли нагнать тоску на любого молодца, конечно, не из разряда «почти молодых людей», предпочитающих немного тронувшийся товар.
Она не
могла насытить свое желание и снова говорила им то, что было ново для нее и казалось ей неоценимо важным. Стала рассказывать о своей жизни в обидах и терпеливом страдании, рассказывала беззлобно, с усмешкой сожаления на губах, развертывая
серый свиток печальных дней, перечисляя побои мужа, и сама поражалась ничтожностью поводов к этим побоям, сама удивлялась своему неумению отклонить их…
Снова медленный, тяжкий жест — и на ступеньках Куба второй поэт. Я даже привстал: быть не
может! Нет, его толстые, негрские губы, это он… Отчего же он не сказал заранее, что ему предстоит высокое… Губы у него трясутся,
серые. Я понимаю: пред лицом Благодетеля, пред лицом всего сонма Хранителей — но все же: так волноваться…
Но как же
может сделать это
серый камень?
— Трудно запомнить, — с горечью повторил генерал. — Ах, господа, господа! Сказано в Писании: духа не угашайте, а вы что делаете? Ведь эта самая святая,
серая скотинка, когда дело дойдет до боя, вас своей грудью прикроет, вынесет вас из огня на своих плечах, на морозе вас своей шинелишкой дырявой прикроет, а вы — не
могу знать.
Ей предстояло коротать жизнь в деревне, около него, и только смерть его
могла избавить ее от этого
серого, безнадежного будущего.
В полчаса, которые вы провели в трактире, погода успела перемениться: туман, расстилавшийся по морю, собрался в
серые, скучные, сырые тучи и закрыл солнце; какая-то печальная изморозь сыплется сверху и
мочит крыши, тротуары и солдатские шинели…
Эти
серые, хищные глаза, эти ямочки на щеках, эти змеевидные косы — да неужели же это все словно прилипло к нему, и он стряхнуть, отбросить прочь все это не в силах, не
может?
Показалось Александрову, что он знал эту чудесную девушку давным-давно,
может быть, тысячу лет назад, и теперь сразу вновь узнал ее всю и навсегда, и хотя бы прошли еще миллионы лет, он никогда не позабудет этой грациозной, воздушной фигуры со слегка склоненной головой, этого неповторяющегося, единственного «своего» лица с нежным и умным лбом под темными каштаново-рыжими волосами, заплетенными в корону, этих больших внимательных
серых глаз, у которых раек был в тончайшем мраморном узоре, и вокруг синих зрачков играли крошечные золотые кристаллики, и этой чуть заметной ласковой улыбки на необыкновенных губах, такой совершенной формы, какую Александров видел только в корпусе, в рисовальном классе, когда, по указанию старого Шмелькова, он срисовывал с гипсового бюста одну из Венер.
Когда-нибудь, в первой молодости, это исхудавшее лицо
могло быть и недурным; но тихие, ласковые,
серые глаза ее были и теперь еще замечательны; что-то мечтательное и искреннее светилось в ее тихом, почти радостном взгляде.
Но все эти недостатки и странности Мартына Степаныча сторицею выкупались развитым почти до сократовских размеров лбом и при этом необыкновенно мечтательными
серыми глазами, которым соответствовал мягкий, убеждающий голос, так что, кто бы ни слушал Мартына Степаныча, никогда никто не
мог усомниться в том, что говоримое им идет из глубины его сердечного убеждения.
Танец этот они давно танцевали весьма согласно в три темпа, а в настоящем случае оба даже превзошли самих себя; с первого же тура они смотрели своими блистающими зрачками друг другу в очи: Аггей Никитич — совсем пламенно, а пани Вибель хотя несколько томнее,
может быть, потому, что глаза ее были
серые, но тоже пламенно.
Но все-таки я чувствовал себя плохо: мне все мерещился гроб с воробьем,
серые, скрюченные лапки и жалобно торчавший вверх восковой его нос, а вокруг — неустанное мелькание разноцветных искр, как будто хочет вспыхнуть радуга — и не
может. Гроб расширялся, когти птицы росли, тянулись вверх и дрожали, оживая.
Крик и шум, поднятый по этому случаю купальщиками, пробудил еле вздремнувшего у окна протопопа; старик испугался, вскочил и, взглянув за реку, решительно не
мог себе ничего объяснить, как под окном у него остановилось щегольское тюльбюри, запряженное кровною
серою лошадью.