Неточные совпадения
Наконец он
сел на землю,
в тени, и начал что-то чертить палочкой на
песке.
В лесу, на холме, он выбрал место, откуда хорошо видны были все дачи, берег реки, мельница, дорога
в небольшое
село Никоново, расположенное недалеко от Варавкиных дач,
сел на
песок под березами и развернул книжку Брюнетьера «Символисты и декаденты». Но читать мешало солнце, а еще более — необходимость видеть, что творится там, внизу.
— Черти неуклюжие! Придумали устроить выставку сокровищ своих на
песке и болоте. С одной стороны — выставка, с другой — ярмарка, а
в середине — развеселое Кунавино-село, где из трех домов два набиты нищими и речными ворами, а один — публичными девками.
Потом бежал на Волгу,
садился на обрыв или сбегал к реке, ложился на
песок, смотрел за каждой птичкой, за ящерицей, за букашкой
в кустах, и глядел
в себя, наблюдая, отражается ли
в нем картина, все ли
в ней так же верно и ярко, и через неделю стал замечать, что картина пропадает, бледнеет и что ему как будто уже… скучно.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера. Грозный вид имело теперь пресное море. Вода
в нем кипела, как
в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихии доставлял большое удовольствие. Я
сел на
песок и стал глядеть
в воду. Что-то особенно привлекательное есть
в прибое. Можно целыми часами смотреть, как бьется вода о берег.
В это время идущий впереди Ноздрин остановился и грузно опустился на край нарты. Мы оба следовали за ним и как будто только этого и ждали. Рожков немедленно сбросил с плеч лямку и тоже
сел на нарту, а я подошел к берегу и привалился к вмерзшему
в лед большому древесному стволу, наполовину занесенному
песком и илом.
Скрип тихих шагов на
песке аллеи заставил его поднять голову. Человек, лицо которого трудно было различить
в темноте, подошел к скамейке и
сел подле него. Князь быстро придвинулся к нему, почти вплоть, и различил бледное лицо Рогожина.
Наконец Сергей выбился из сил. Сквозь дикий ужас им стала постепенно овладевать холодная, вялая тоска, тупое равнодушие ко всякой опасности. Он
сел под дерево, прижался к его стволу изнемогшим от усталости телом и зажмурил глаза. Все ближе и ближе хрустел
песок под грузными шагами врага. Арто тихо подвизгивал, уткнув морду
в колени Сергея.
Нового Палкинского трактира вовсе не существовало, и вообще около
Песков и Лиговки был полупустырь; о железноконной дороге и помину не было, да не было еще и омнибусов; словом, огулом, скопом, демократического передвижения не происходило по всему Петербургу, а на Невском и тем паче; ехали больше
в каретах; вместо пролеток тогда были дрожки, на которые мужчины
садились верхом.
Затем он
садился и писал статьи,
в которых сыпучим
пескам противопоставлял смеющиеся оазисы, а временному недостатку воды — ее благовременное изобилие, и притом отменного качества.
Сели на
песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар из пшена с «поденьем», льняным черным маслом, а потом густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы сухое пшено
в рот лезло, зачерпнули около берега
в чашки воды: ложка каши — ложка воды, а то ройка крута и суха,
в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я
в первый раз
в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
Спустился
в овраг,
сел там на холодный
песок, снова встал и пошёл вдоль оврага, тяжело дыша, потный и пьяный от страха.
Никита
сел рядом, молча глядя на его работу; она ему напоминала жуткого городского дурачка Антонушку: этот лохматый, тёмнолицый парень, с вывороченной
в колене ногою, с круглыми глазами филина, писал палкой на
песке круги, возводил
в центре их какие-то клетки из щепочек и прутьев, а выстроив что-то, тотчас же давил свою постройку ногою, затирал
песком, пылью и при этом пел гнусаво...
Вон, погляди, бабы
в брюхе еще тащат робят на прииски, да так и пойдет с самого первого дня, вроде как колесо:
в зыбке старатель комаров кормит-кормит, потом чуть подрос —
садись на тележку, вези
пески, а потом становись к грохоту или полезай
в выработку.
Одни уверяли, что у царицы козлиные ноги, обросшие шерстью; другие клялись, что у нее вместо ступней перепончатые гусиные лапы. И даже рассказывали о том, что мать царицы Балкис однажды, после купанья,
села на
песок, где только что оставил свое семя некий бог, временно превратившийся
в гуся, и что от этой случайности понесла она прекрасную царицу Савскую.
— Про… уйди ты!.. уйди к дьяволу! — вдруг крикнул Челкаш и
сел на
песке. Лицо у него было бледное, злое, глаза мутны и закрывались, точно он сильно хотел спать. — Чего тебе еще? Сделал свое дело… иди! Пошел! — и он хотел толкнуть убитого горем Гаврилу ногой, но не смог и снова свалился бы, если бы Гаврила не удержал его, обняв за плечи. Лицо Челкаша было теперь
в уровень с лицом Гаврилы. Оба были бледны и страшны.
Песчаный и пустынный берег дрогнул от его крика, и намытые волнами моря желтые волны
песку точно всколыхнулись. Дрогнул и Челкаш. Вдруг Гаврила сорвался с своего места, бросился к ногам Челкаша, обнял их своими руками и дернул к себе. Челкаш пошатнулся, грузно
сел на
песок и, скрипнув зубами, резко взмахнул
в воздухе своей длинной рукой, сжатой
в кулак. Но он не успел ударить, остановленный стыдливым и просительным шепотом Гаврилы...
Коротков вонзился
в коробку лифта,
сел на зеленый диван напротив другого Короткова и задышал, как рыба на
песке. Мальчишка, всхлипывая, влез за ним, закрыл дверь, ухватился за веревку, и лифт поехал вверх. И тотчас внизу,
в вестибюле, загремели выстрелы и завертелись стеклянные двери.
— Стелла! — крикнул Аян. Судорожный смех сотрясал его. Он бросил весло и
сел. Что было с ним дальше — он не помнил; сознание притупилось, слабые, болезненные усилия мысли схватили еще шорох дна, ударяющегося о мель, сухой воздух берега, затишье; кто-то — быть може, он — двигался по колена
в воде, мягкий ил засасывал ступни… шум леса, мокрый
песок, бессилие…
Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою,
в реке отражались красноватые облака, он
сел на
песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.
Василию показалось, что
в лодке не одна Мальва. Неужели опять Сережка привязался к ней? Василий тяжело повернулся на
песке,
сел и, прикрыв глаза ладонью, с тревогой
в сердце стал рассматривать, кто еще там едет. Мальва сидит на корме и правит. Гребец — не Сережка, гребет он неумело, с Сережкой Мальва не стала бы править.
Пришла Мальва с бутылкой водки и связкой кренделей
в руках;
сели есть уху. Ели молча, кости обсасывали громко и выплевывали их изо рта на
песок к двери. Яков ел много и жадно; это, должно быть, нравилось Мальве: она ласково улыбалась, глядя, как отдуваются его загорелые щеки, быстро двигаются влажные крупные губы. Василий ел плохо, но старался показать, что он очень занят едой, — это нужно было ему для того, чтоб без помехи, незаметно для сына и Мальвы, обдумать свое отношение к ним.
Но Яков прыгнул вбок и бросился бежать к морю. Василий пустился за ним, наклонив голову и простирая руки вперед, но запнулся ногой за что-то и упал грудью на
песок. Он быстро поднялся на колени и
сел, упершись
в песок руками. Он был совершенно обессилен этой возней и тоскливо завыл от жгучего чувства неудовлетворенной обиды, от горького сознания своей слабости…
А потом, как вчера и всегда, ужин, чтение, бессонная ночь и бесконечные мысли все об одном.
В три часа восходило солнце, Алена уже возилась
в коридоре, а Вера все еще не спала и старалась читать. Послышался скрип тачки: это новый работник пришел
в сад… Вера
села у открытого окна с книгой, дремала и смотрела, как солдат делал для нее дорожки, и это занимало ее. Дорожки ровные, как ремень, гладкие, и весело воображать, какие они будут, когда их посыплют желтым
песком.
Гордый
Селим, уже сидя
в седле, фыркал и отплевывался во все стороны — вместо кинжала он набрал полный рот
песку и глины.
Все пространство между устьем реки Анюя и высотами, на которых расположено
село Троицкое, и все острова, прилегающие к этому берегу,
в основании своем слагаются из окатанной речной гальки, тогда как все берега Амура состоят из ила и
песка; это свидетельствует о том, что весь правый берег Амура, о котором здесь идет речь, намыт рекой Анюем.
При каждой моей попытке приблизиться к ним они поднимались на воздух и, отлетев немного
в сторону, снова
садились на
песок.
Берега Амура и островов его состоят из чередующихся слоев
песка и ила, но от
села Пайхин вплоть до Троицкого
в основе строения берегов и на дне Дыренской протоки лежат мощные слои окатанной гальки, нанесенной Анюем.
Резинкин. Извольте, начинаю. Убитый горестью… умалчиваю, от какой причины… прихожу
в свою канцелярию,
сажусь за свой стол; беру лист бумаги и только был вывел: «Вследствие просимости такого-то (имярек) по случаю утонутия крестьянина», вдруг слышу, по всем столам: «тс! тс!..» У моего столоначальника лицо стало подергивать, а меж нашей братьи, мелочи, пошла суета: кто
песок со стола сметает, кто обрезки бумаги подбирает под столом.
В одном столе не успели, так экзекутор
в карманы себе набил.
Глубокие ямы, где знаменские крестьяне уже несколько лет добывали для себя
песок, находились верстах
в двух от
села, среди невысоких и густых вырубок березы, осины и дубка.
Отец Савелий поставил точку, засыпал страницу
песком и, тихо ступая ногами, обутыми
в одни белевые носки, начал ходить по полу, стараясь ни малейшим звуком не потревожить сна протопопицы. Он приподнял шторку у окна и, поглядев за реку, увидел, что небо закрыто черными тучами и капают редкие капли дождя. Постояв у окна, он еще припомнил нечто и вместо того, чтобы лечь
в постель, снова
сел и начал выводить своим круглым почерком...