Неточные совпадения
Бетси, одетая по крайней последней моде,
в шляпе, где-то парившей над ее головой, как колпачок над лампой, и
в сизом платье с косыми резкими полосами на лифе с одной стороны и на юбке с другой стороны,
сидела рядом с Анной, прямо держа свой плоский высокий стан и, склонив голову, насмешливою улыбкой встретила Алексея Александровича.
Варенька
в шляпе и с зонтиком
в руках
сидела у стола, рассматривая пружину, которую сломала Кити. Она подняла голову.
Проходя через первую гостиную, Левин встретил
в дверях графиню Боль, с озабоченным и строгим лицом что-то приказывавшую слуге. Увидав Левина, она улыбнулась и попросила его
в следующую маленькую гостиную, из которой слышались голоса.
В этой гостиной
сидели на креслах две дочери графини и знакомый Левину московский полковник. Левин подошел к ним, поздоровался и сел подле дивана, держа
шляпу на колене.
Тогда, на площади Петровой,
Где дом
в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без
шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений.
— Когда роешься
в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к чаю, — говорил он, выйдя на улицу, морщась от солнца.
В разбухшей, измятой
шляпе,
в пальто, слишком широком и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго
сидел в тюрьме и только что вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа руки
в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и
в словах его Клим слышал строгость наставника.
Даже и после этого утверждения Клим не сразу узнал Томилина
в пыльном сумраке лавки, набитой книгами.
Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину руку, другой рукой поднял с пола
шляпу и сказал
в глубину лавки кому-то невидимому...
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера
сидел солдат с забинтованной шеей,
в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним — студент,
в автомобиле двое рабочих с винтовками
в руках, штатский
в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а
в ограде — тише.
На скамье остался человек
в соломенной
шляпе;
сидел он, положив локти на спинку скамьи, вытянув ноги,
шляпа его, освещенная луною, светилась, точно медная, на дорожке лежала его тень без головы.
Размахивая
шляпой, он указал ею на жандарма; лицо у него было серое, на висках выступил пот, челюсть тряслась, и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он
сидел на постели
в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою
в пол, и рычал...
Обломов
сидит с книгой или пишет
в домашнем пальто; на шее надета легкая косынка; воротнички рубашки выпущены на галстук и блестят, как снег. Выходит он
в сюртуке, прекрасно сшитом,
в щегольской
шляпе… Он весел, напевает… Отчего же это?..
Когда я выезжал из города
в окрестности, откуда-то взялась и поехала, то обгоняя нас, то отставая, коляска;
в ней на первых местах
сидел августинец с умным лицом, черными, очень выразительными глазами, с выбритой маковкой, без
шляпы,
в белой полотняной или коленкоровой широкой одежде; это бы ничего: «On ne voit que зa», — говорит француженка; но рядом с монахом
сидел китаец — и это не редкость
в Маниле.
Гляжу и не могу разглядеть, кто еще
сидит с ними: обезьяна не обезьяна, но такое же маленькое существо, с таким же маленьким, смуглым лицом, как у обезьяны, одетое
в большое пальто и широкую
шляпу.
«Это не прежняя лошадь», — сказал я Вандику, который,
в своей голубой куртке,
в шляпе с крепом, прямо и неподвижно, с голыми руками,
сидел на козлах.
Там высунулась из воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной
шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их
сидят около походной лавочки или
в своих магазинах, на пятках,
в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и время от времени достают из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и едят.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной,
в шелку и бархате, толстой женщины, которая,
в высокой
шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке,
сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения,
в котором жила Маслова.
Mariette
в шляпе, но уже не
в черном, а
в каком-то светлом, разных цветов платье
сидела с чашкой
в руке подле кресла графини и что-то щебетала, блестя своими красивыми смеющимися глазами.
Спереди против них
сидели их дети: разубранная и свеженькая, как цветочек, девочка с распущенными белокурыми волосами, тоже с ярким зонтиком, и восьмилетний мальчик с длинной, худой шеей и торчащими ключицами,
в матросской
шляпе, украшенной длинными лентами.
Приехал я к нему летом, часов
в семь вечера. У него только что отошла всенощная, и священник, молодой человек, по-видимому весьма робкий и недавно вышедший из семинарии,
сидел в гостиной возле двери, на самом краюшке стула. Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался каждому гостю, да и человек он был вообще предобрый. Священник встал и взялся за
шляпу.
—
В Пассаж! — сказала дама
в трауре, только теперь она была уже не
в трауре: яркое розовое платье, розовая
шляпа, белая мантилья,
в руке букет. Ехала она не одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным
сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою
сидел мужчина лет тридцати. Сколько лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это дело ее совести, если прибавляет.
День был жаркий. Преосвященный Парфений принял меня
в саду. Он
сидел под большой тенистой липой, сняв клобук и распустив свои седые волосы. Перед ним стоял без
шляпы, на самом солнце, статный плешивый протопоп и читал вслух какую-то бумагу; лицо его было багрово, и крупные капли пота выступали на лбу, он щурился от ослепительной белизны бумаги, освещенной солнцем, — и ни он не смел подвинуться, ни архиерей ему не говорил, чтоб он отошел.
Он снял
шляпу, видит: и
в шляпе сидит жена.
На дрогах, на подстилке из свежего сена,
сидели все важные лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина
в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой
шляпе; рядом с ним, как сморчок, прижался суслонский поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым лицом.
Да и ты, молодец, говорю, ты подумай-ко: по себе ли ты березу ломишь?» Дедушко-то наш о ту пору богач был, дети-то еще не выделены, четыре дома у него, у него и деньги, и
в чести он, незадолго перед этим ему дали
шляпу с позументом да мундир за то, что он девять лет бессменно старшиной
в цехе
сидел, — гордый он был тогда!
Посреди сеней, между двух окон, стояла Женни, одетая
в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник
сидел хомутом на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади на довольно полной юбке платья.
В руках Женни держала треугольную
шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее, на доске, закрывавшей кадку с водою, лежала шпага.
По мере того как одна сторона зеленого дуба темнеет и впадает
в коричневый тон, другая согревается, краснеет; иглистые ели и сосны становятся синими,
в воде вырастает другой, опрокинутый лес; босые мальчики загоняют дойных коров с мелодическими звонками на шеях; пробегают крестьянки
в черных спензерах и яркоцветных юбочках, а на решетчатой скамейке
в высокой швейцарской
шляпе и серой куртке
сидит отец и ведет горячие споры с соседом или заезжим гостем из Люцерна или Женевы.
И действительно,
в фаэтоне рядом с St.-Jérôme’ом
сидит Володя, но уже не
в синем фраке и серой фуражке, а
в студенческом мундире с шитым голубым воротником,
в треугольной
шляпе и с позолоченной шпагой на боку.
Вихров
сидел довольно долгое время, потом стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и взялся за
шляпу с целью уйти; но Мари
в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный,
шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук.
В это время раздался звонок
в дверях, и вслед за тем послышался незнакомый голос какого-то мужчины, который разговаривал с Иваном. Павел поспешил выйти, притворив за собой дверь
в ту комнату, где
сидела Клеопатра Петровна.
В маленькой передней своей он увидел высокого молодого человека, блондина, одетого
в щегольской вицмундир,
в лаковые сапоги,
в визитные черные перчатки и с круглой, глянцевитой
шляпой в руке.
Вот однажды
сижу я на стене, гляжу вдаль и слушаю колокольный звон… вдруг что-то пробежало по мне — ветерок не ветерок и не дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости… Я опустил глаза. Внизу, по дороге,
в легком сереньком платье, с розовым зонтиком на плече, поспешно шла Зинаида. Она увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной
шляпы, подняла на меня свои бархатные глаза.
И,
в заключение всего, кучером
сидел уродливый Гаврилыч, закутанный
в серый решменский, с огромного мужика армяк,
в нахлобученной серой поярковой круглой
шляпе, из-под которой торчала только небольшая часть его морды и щетинистые усы.
На повозке спереди
сидел боком русский бородач
в поярковой
шляпе и, локтем придерживая кнутовище, связывал кнут.
Александр
сидел как будто
в забытьи и все смотрел себе на колени. Наконец поднял голову, осмотрелся — никого нет. Он перевел дух, посмотрел на часы — четыре. Он поспешно взял
шляпу, махнул рукой
в ту сторону, куда ушел дядя, и тихонько, на цыпочках, оглядываясь во все стороны, добрался до передней, там взял шинель
в руки, опрометью бросился бежать с лестницы и уехал к Тафаевой.
Иленька
в это время
сидел молча у окна, рассматривая будто бы мою треугольную
шляпу, и чуть заметно что-то сердито бормотал себе под нос.
— Ну так ты, я вижу, петербургский мерзавец, — молвил дьякон, нагибаясь за своею
шляпою, но
в это же самое время неожиданно получил оглушительный удар по затылку и очутился носом на садовой дорожке, на которой
в ту же минуту явилась и его
шляпа, а немного подальше
сидел на коленях Препотенский. Дьякон даже не сразу понял, как все это случилось, но, увидав
в дверях Термосесова, погрозившего ему садовою лопатой, понял, отчего удар был широк и тяжек, и протянул...
Корзина с провизией склонилась
в руках ослабевшего человека, сидевшего
в углу вагона, и груши из нее посыпались на пол. Ближайший сосед поднял их, тихо взял корзину из рук спящего и поставил ее рядом с ним. Потом вошел кондуктор, не будя Матвея, вынул билет из-за ленты его
шляпы и на место билета положил туда же белую картонную марку с номером. Огромный человек крепко спал,
сидя, и на лице его бродила печальная судорога, а порой губы сводило, точно от испуга…
Час спустя Елена, с
шляпою в одной руке, с мантильей
в другой, тихо входила
в гостиную дачи. Волосы ее слегка развились, на каждой щеке виднелось маленькое розовое пятнышко, улыбка не хотела сойти с ее губ, глаза смыкались и, полузакрытые, тоже улыбались. Она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость; да и все ей было приятно. Все казалось ей милым и ласковым. Увар Иванович
сидел под окном; она подошла к нему, положила ему руку на плечо, потянулась немного и как-то невольно засмеялась.
В вагон вошли только Шелковников, Андреа и двое влиятельных инженеров-бельгийцев. Квашнин
сидел в кресле, расставив свои колоссальные ноги и выпятив вперед живот. На нем была круглая фетровая
шляпа, из-под которой сияли огненные волосы; бритое, как у актера, лицо с обвисшими щеками и тройным подбородком, испещренное крупными веснушками, казалось заспанным и недовольным; губы складывались
в презрительную, кислую гримасу.
В бричке
сидело двое N-ских обывателей: N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов, бритый,
в очках и
в соломенной
шляпе, больше похожий на чиновника, чем на купца, и другой — отец Христофор Сирийский, настоятель N-ской Николаевской церкви, маленький длинноволосый старичок,
в сером парусиновом кафтане,
в широкополом цилиндре и
в шитом, цветном поясе.
Они ехали
в отдельном купе. Обоим было грустно и неловко. Она
сидела в углу, не снимая
шляпы, и делала вид, что дремлет, а он лежал против нее на диване, и его беспокоили разные мысли: об отце, об «особе», о том, понравится ли Юлии его московская квартира. И, поглядывая на жену, которая не любила его, он думал уныло: «Зачем это произошло?»
— Как теперь вижу родителя: он
сидит на дне барки, раскинув больные руки, вцепившись
в борта пальцами,
шляпу смыло с него, волны кидаются на голову и на плечи ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а глаза у него огромные от страха, а может быть, от боли. Я думаю — от боли.
Бедняга Джузеппе торчал
в углу один, мрачный, как чёрт среди детей;
сидел на стуле согнувшись, опустив голову, и мял
в руках свою
шляпу, уже содрал с нее ленту и понемногу отрывал поля, а пальцы на руках у него танцевали, как у скрипача.
В камнях два рыбака: один — старик,
в соломенной
шляпе, с толстым лицом
в седой щетине на щеках, губах и подбородке, глаза у него заплыли жиром, нос красный, руки бронзовые от загара. Высунув далеко
в море гибкое удилище, он
сидит на камне, свесив волосатые ноги
в зеленую воду, волна, подпрыгнув, касается их, с темных пальцев падают
в море тяжелые светлые капли.
И ушёл. Взглянув вслед ему, Евсей увидел
в лавке пожилого человека без усов и бороды,
в круглой
шляпе, сдвинутой на затылок, с палкой
в руке. Он
сидел за столом, расставляя чёрные и белые штучки. Когда Евсей снова принялся за работу — стали раздаваться отрывистые возгласы гостя и хозяина...
Там пауки
сидят, мерзкие, скверные пауки живут
в этой гадкой
шляпе!
На другой день
в кабинете князя
сидело целое общество: он сам, княгиня и доктор Елпидифор Мартыныч Иллионский,
в поношенном вицмундирном фраке, с тусклою, порыжелою и измятою
шляпой в руках и с низко-низко спущенным владимирским крестом на шее.
По солнечной стороне Невского проспекта, часов около трех пополудни, вместе с прочею толпою, проходили двое мужчин
в шляпах и
в пальто с дорогими бобровыми воротниками; оба пальто были сшиты из лучшего английского трико и имели самый модный фасон, но
сидели они на этих двух господах совершенно различно.
Заводские мастеровые отличаются от каменских своими запеченными
в огненной работе лицами, изможденным видом и тем особенным, неуловимым шиком, с каким умеет держать себя только настоящая заводская косточка. И чекмень на нем не так
сидит, и
шляпа сдвинута на ухо, и ходит черт-чертом. Впрочем, на сплав идут с заводов только самые оголтелые мастеровые, которым больше деваться некуда, а главное — нечем платить подати.
Не доходя до Казанского моста, Зарецкой сошел с бульвара и, пройдя несколько шагов вдоль левой стороны улицы, повел за собою Рославлева, по крутой лестнице, во второй этаж довольно опрятного дома.
В передней
сидел за дубовым прилавком толстый немец. Они отдали ему свои
шляпы.
На полу беседки под навесом лежало что-то прикрытое рогожей. И еще что-то, тоже прикрытое, лежало на листе синей сахарной бумаги, на скамейке, на которой
в летние дни садилась публика, ожидавшая поезда. Однажды я видел здесь Урмановых. Они
сидели рядом. Оба были веселы и красивы. Он, сняв
шляпу, проводил рукой по своим непокорным волосам, она что-то оживленно говорила ему.
В одно утро Тюменев
сидел на широкой террасе своей дачи и пил кофе, который наливала ему Мерова. Тюменев решительно являл из себя молодого человека: на нем была соломенная
шляпа, летний пиджак и узенькие брючки. Что касается до m-me Меровой, то она была одета небрежно и нельзя сказать, чтобы похорошела: напротив — похудела и постарела. Напившись кофе, Тюменев стал просматривать газету, a m-me Мерова начала глядеть задумчиво вдаль. Вдруг она увидела подъехавшую к их даче пролетку,
в которой
сидел Бегушев.