Неточные совпадения
Когда они вошли,
девочка в одной рубашечке
сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку.
Девочку кормила и, очевидно,
с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И в том спокойствии,
с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его
с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую
девочку, которая тут же
сидела за работой, назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной.
Мать Клима тотчас же ушла, а
девочка, сбросив подушку
с головы,
сидя на полу, стала рассказывать Климу, жалобно глядя на него мокрыми глазами.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень
с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и
сидели в нем, беседуя. Зябкая
девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Там, на большом круглом столе, дымилась уха. Обломов сел на свое место, один на диване, около него, справа на стуле, Агафья Матвеевна, налево, на маленьком детском стуле
с задвижкой, усаживался какой-то ребенок лет трех. Подле него садилась Маша, уже
девочка лет тринадцати, потом Ваня и, наконец, в этот день и Алексеев
сидел напротив Обломова.
— Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году да
девочка по шестому, — довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней стало поживее, — еще бабушка наша, больная, еле ходит, и то в церковь только; прежде на рынок ходила
с Акулиной, а теперь
с Николы перестала: ноги стали отекать. И в церкви-то все больше
сидит на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не
с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут
девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас
сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет
с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Вверху стола
сидел старик Корчагин; рядом
с ним,
с левой стороны, доктор,
с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом
с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя
девочка;
с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов, оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Рядом
с женщиной
сидела, далеко не доставая ногами до пола, семилетняя
девочка в новом сарафанчике
с косичкой почти белых волос и не переставая щелкала семечки.
Спереди против них
сидели их дети: разубранная и свеженькая, как цветочек,
девочка с распущенными белокурыми волосами, тоже
с ярким зонтиком, и восьмилетний мальчик
с длинной, худой шеей и торчащими ключицами, в матросской шляпе, украшенной длинными лентами.
— Что ты, подожди оплакивать, — улыбнулся старец, положив правую руку свою на его голову, — видишь,
сижу и беседую, может, и двадцать лет еще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья,
с девочкой Лизаветой на руках. Помяни, Господи, и мать, и
девочку Лизавету! (Он перекрестился.) Порфирий, дар-то ее снес, куда я сказал?
Я разделся, лег и старался заснуть; но час спустя я опять
сидел в постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой «капризной
девочке с натянутым смехом…» «Она сложена, как маленькая рафаэлевская Галатея в Фарнезине, [Знаменитая фреска «Триумф Галатеи» работы Рафаэля.] — шептал я, — да; и она ему не сестра…»
— Нельзя тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и
девочка, померли уже, муж — проиграл казенные деньги и
сидел в тюрьме. И вот
с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
Войдешь в квартиру надзирателя; он, плотный, сытый, мясистый, в расстегнутой жилетке и в новых сапогах со скрипом,
сидит за столом и «кушает» чай; у окна
сидит девочка лет 14
с поношенным лицом, бледная.
На следующий день,
сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта
девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Девочка точно исполнила свое обещание и даже раньше, чем Петрусь мог на это рассчитывать. На следующий же день,
сидя в своей комнате за обычным уроком
с Максимом, он вдруг поднял голову, прислушался и сказал
с оживлением...
Он повиновался. Теперь он
сидел, как прежде, лицом к стороне заката, и когда
девочка опять взглянула на это лицо, освещенное красноватыми лучами, оно опять показалось ей странным. В глазах мальчика еще стояли слезы, но глаза эти были по-прежнему неподвижны; черты лица то и дело передергивались от нервных спазмов, но вместе
с тем в них виднелось недетское, глубокое и тяжелое горе.
Присутствовавшие за ужином дети совсем не слушали, что говорили большие. За день они так набегались, что засыпали
сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев
с гордостью смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная
девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
В стороне от дорожки, в густой траве,
сидела молодая женщина
с весьма красивым, открытым русским лицом. Она закручивала стебельки цикория и давала их двухлетнему ребенку, которого держала у себя на коленях. Возле нее
сидела девочка лет восьми или девяти и лениво дергала за дышельце тростниковую детскую тележку.
— Ну, что вы так
сидите, господин? Зад себе греете? Шли бы заниматься
с девочкой.
Видно было, что ее мамашане раз говорила
с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях,
сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою
девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая,
с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
Тут было пять или шесть женщин. Одна из них, по виду
девочка лет четырнадцати, одетая пажом,
с ногами в розовом трико,
сидела на коленях у Бек-Агамалова и играла шнурами его аксельбантов. Другая, крупная блондинка, в красной шелковой кофте и темной юбке,
с большим красивым напудренным лицом и круглыми черными широкими бровями, подошла к Ромашову.
Я так и начал исполнять: выбрал на бережку лимана такое местечко, где песок есть, и как погожий теплый день, я заберу и козу и
девочку и туда
с ними удаляюсь. Разгребу руками теплый песочек и закопаю туда
девочку по пояс и дам ей палочек играть и камушков, а коза наша вокруг нас ходит, травку щиплет, а я
сижу,
сижу, руками ноги обхвативши, и засну, и сплю.
Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую
девочку, говорить
с нею или молча
сидеть рядом, на лавочке у ворот, —
с нею и молчать было приятно. Была она чистенькая, точно птица пеночка, и прекрасно рассказывала о том, как живут казаки на Дону; там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец ее, слесарь, переехал в Нижний.
С этого вечера мы часто
сиживали в предбаннике. Людмила, к моему удовольствию, скоро отказалась читать «Камчадалку». Я не мог ответить ей, о чем идет речь в этой бесконечной книге, — бесконечной потому, что за второй частью,
с которой мы начали чтение, явилась третья; и
девочка говорила мне, что есть четвертая.
Сквозь узкую щель у косяка Передонов увидел, что Антоша
сидел у стола, спиной к двери, рядом
с маленькой
девочкой в белом платьице.
Возле нее
сидела прехорошенькая, черноглазая пятнадцатилетняя
девочка, глядевшая на меня пристально,
с детским любопытством, — моя кузина Саша.
Остальное народонаселение, начиная
с семилетних мальчиков и
девочек и кончая шестидесятилетними стариками, неутомимо работало:
сидело, перегнувшись над станом, или разматывало шпули.
Саша пробежала через сени, потом коридор и наконец очутилась в светлой, теплой комнате, где за самоваром
сидел отец и
с ним дама и две
девочки.
Девочки сидели в кресле, молча, прижавшись друг к другу, как зверки, которым холодно, а он все ходил по комнатам и
с нетерпением посматривал на часы. В доме было тихо. Но вот уже в конце девятого часа кто-то позвонил. Петр пошел отворять.
Она
сидела у себя в кабинете, когда Литвинов вошел к ней. Его ввела та же тринадцатилетняя
девочка, которая накануне караулила его на лестнице. На столе перед Ириной стоял раскрытый полукруглый картон
с кружевами; она рассеянно перебирала их одною рукой, в другой она держала письмо Литвинова. Она только что перестала плакать: ресницы ее смокли и веки припухли: на щеках виднелись следы неотертых слез. Литвинов остановился на пороге: она не заметила его входа.
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся
с потолка, стоял круглый стол
с огромным самоваром на нём. Вокруг стола
сидел хозяин
с женой и дочерями, — все три
девочки были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
В квартире Анны Михайловны не оставалось ни души; даже
девочки были отпущены веселиться на свадьбе. Двери
с обоих подъездов были заперты, и Анна Михайловна,
с работою в руках,
сидела на мягком диване в комнате Долинского.
За столом, на табуретках,
сидели четыре очень опрятные, миловидные девушки и три
девочки, одетые, как институтки, в одинаковые люстриновые платьица
с белыми передниками.
В будни я бываю занят
с раннего утра до вечера. А по праздникам, в хорошую погоду, я беру на руки свою крошечную племянницу (сестра ожидала мальчика, но родилась у нее
девочка) и иду не спеша на кладбище. Там я стою или
сижу и подолгу смотрю на дорогую мне могилу и говорю
девочке, что тут лежит ее мама.
Вставая на рассвете, она спускалась в кухню и вместе
с кухаркой готовила закуску к чаю, бежала вверх кормить детей, потом поила чаем свёкра, мужа, деверей, снова кормила
девочек, потом шила, чинила бельё на всех, после обеда шла
с детями в сад и
сидела там до вечернего чая. В сад заглядывали бойкие шпульницы, льстиво хвалили красоту
девочек, Наталья улыбалась, но не верила похвалам, — дети казались ей некрасивыми.
Она раскрыла
девочку. Голенькое тельце было усеяно не хуже, чем небо в застывшую морозную ночь.
С ног до головы
сидела пятнами розеола и мокнущие папулы. Ванька вздумал отбиваться и выть. Пришел Демьян Лукич и мне помог…
Девочки заметили, что Володя, всегда веселый и разговорчивый, на этот раз говорил мало, вовсе не улыбался и как будто даже не рад был тому, что приехал домой. Пока
сидели за чаем, он обратился к сестрам только раз, да и то
с какими-то странными словами. Он указал пальцем на самовар и сказал...
В верху, то есть у барыни, такой же ужас царствовал, как и во флигере. В барыниной комнате пахло одеколоном и лекарством. Дуняша грела желтый воск и делала спуск. Для чего именно спуск, я не знаю; но знаю, что спуск делался всегда, когда барыня была больна. А она теперь расстроилась до нездоровья. К Дуняше для храбрости пришла ночевать ее тетка. Они все четверо
сидели в девичьей
с девочкой и тихо разговаривали.
В углу за столом
сидел спиной к двери какой-то мужчина в черном сюртуке, должно быть, сам Чаликов, и
с ним пять
девочек.
В столовой
сидят какие-то чужие старушки; в комнате Варварушки тоже старушки и
с ними глухонемая девица, которая все стыдится чего-то и говорит: «блы, блы…» Две тощенькие
девочки, взятые из приюта на праздники, подошли к Анне Акимовне, чтобы поцеловать ручку, и остановились перед ней, пораженные роскошью ее платья; она заметила, что одна из
девочек косенькая, и среди легкого праздничного настроения у нее вдруг болезненно сжалось сердце от мысли, что этою
девочкой будут пренебрегать женихи и она никогда не выйдет замуж.
— Ай, ай!.. Нет, нет, сиди-ка дома. Как это можно! — говорила жена управляющего, глядя на Акулину пристально и
с каким-то жалостным выражением в лице. — А, да какая у тебя тут хорошенькая
девочка! — продолжала она, указывая на Дуньку и думая тем развеселить больную. — Она, кажись, дочка тебе?.. То-то; моли-ка лучше бога, чтоб дал тебе здоровье да сохранил тебя для нее… Вишь, славненькая какая, просто чудо!..
И когда мы
с Иваном Иванычем вошли в его маленький кабинет, две босые
девочки сидели на полу и рассматривали «Иллюстрацию» в переплете; увидев нас, они вспрыгнули и побежали вон, и тотчас же вошла высокая тонкая старуха в очках, степенно поклонилась мне и, подобрав
с дивана подушку, а
с полу «Иллюстрацию», вышла.
Маленькая запачканная
девочка мела пол; у открытого окна
сидели две, как я полагаю, старшие мастерицы, из которых одна была худая и белокурая, а другая толстая, маленькая, черноволосая и
с одутловатым лицом.
Я положил фуражку; он провел меня в гостиную. В больших креслах
сидела высокая худощавая дама лет сорока пяти, рядом
с нею помещался, должно быть, какой-нибудь помещик, маленький, толстенький, совсем белокурый,
с жиденькими, сильно нафабренными усами, закрученными вверх,
с лицом одутловатым и подозрительно красным. Лидия разливала чай, около нее
сидели чопорно на высоких детских креслах две маленькие
девочки.
Не помню, в который раз, но мне казалось, что я попал в детскую в первый раз и в первый раз увидел, что моя
девочка сидит вот
с этой самой куклой на руках, улыбается и что то наговаривает ей бессвязное и любовное, как живому человеку.
Двое подлетков-гимназистов,
с которыми занимался Воскресенский, и три
девочки, поменьше,
сидели за столом, болтая ногами. Воскресенский, стоявший согнувшись, поглядел на них искоса, и ему вдруг стало совестно за себя и за них, и в особенности за голые, теплые руки их матери, которые двигались так близко перед его губами. Он неожиданно выпрямился,
с покрасневшим лицом.
На десятом году подружилась она
с этой
девочкой, тайком ходила к ней на свидание в сад, приносила ей лакомства, дарила ей платки, гривеннички (игрушек Катя не брала),
сидела с ней по целым часам,
с чувством радостного смирения ела ее черствый хлеб; слушала ее рассказы, выучилась ее любимой песенке,
с тайным уважением и страхом слушала, как Катя обещалась убежать от своей злой тетки, чтобы жить на всей божьей воле, и сама мечтала о том, как она наденет сумку и убежит
с Катей.
Один раз бабушка
сидела таким образом за пряжей и весело разговаривала
с внучком, следовательно, была в самом шелковом расположении духа, когда одна
девочка подала ей свой клочок пуху, уже раз возвращенный назад.
Она идет в кабинет и говорит папе, что
девочка хочет слона. Папа тотчас же надевает пальто и шляпу и куда-то уезжает. Через полчаса он возвращается
с дорогой, красивой игрушкой. Это большой серый слон, который сам качает головою и машет хвостом, на слоне красное седло, а на седле золотая палатка и в ней
сидят трое маленьких человечков. Но
девочка глядит на игрушку так же равнодушно, как на потолок и на стены, и говорит вяло...