Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку
с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и
перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на
гору и пошла по ровной возвышенности
с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя,
с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце; тут видна решимость на первый шаг, но решимость особого рода, — решился, да как
с горы упал или
с колокольни
слетел, да и на преступление-то словно не своими ногами пришел.
Обломов
с одушевлением писал; перо
летало по страницам. Глаза сияли, щеки
горели. Письмо вышло длинно, как все любовные письма: любовники страх как болтливы.
Удивительные птицы вороны: как скоро они узнают, где есть мясо! Едва солнечные лучи позолотили вершины
гор, как несколько их появилось уже около нашего бивака. Они громко перекликались между собой и
перелетали с одного дерева на другое. Одна из ворон села очень близко от нас и стала каркать.
Тут показалось новое диво: облака
слетели с самой высокой
горы, и на вершине ее показался во всей рыцарской сбруе человек на коне,
с закрытыми очами, и так виден, как бы стоял вблизи.
И пошла по
горам потеха, и запировал пир: гуляют мечи,
летают пули, ржут и топочут кони. От крику безумеет голова; от дыму слепнут очи. Все перемешалось. Но козак чует, где друг, где недруг; прошумит ли пуля — валится лихой седок
с коня; свистнет сабля — катится по земле голова, бормоча языком несвязные речи.
Наибольший успех полета обозначался достижением мельницы,
с ее яркими брызгами и шумом колес… Но если даже я
летал только над двором или под потолком какого-то огромного зала, наполненного людьми, и тогда проснуться — значило испытать настоящее острое ощущение
горя… Опять только сон!.. Опять я тяжелый и несчастный…
Спускаясь
с горы, недалеко от усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было видеть, сани наши в ухабе так наклонились набок, что ямщик
слетел.
Здесь был только зоологический Розанов, а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который
летал то около детской кроватки
с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала женщина
с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое
горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную,
с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
— И все оттого, что ни у птиц, ни у зверей, ни у пресмыкающих — ума нет. Птица — это что такое? Ни у ней
горя, ни заботушки —
летает себе! Вот давеча смотрю в окно: копаются воробьи носами в навозе — и будет
с них! А человеку — этого мало!
— Видал, как я сочинять могу? Вот чего наговорил — чего и не думал никогда! Вы, ребята, не давайте мне веры, это я больше от бессонницы, чем всурьез. Лежишь-лежишь, да и придумаешь чего-нибудь для забавы: «Во время оно жила-была ворона,
летала с поля до
горы, от межи до межи, дожила до своей поры, господь ее накажи: издохла ворона и засохла!» Какой тут смысел? Нету никакого смысла… Нуте-ка — поспим: скоро вставать пора…
Табун проходил вечером
горой, и тем, которые шли
с левого края, видно было что-то красное внизу, около чего возились хлопотливо собаки и
перелетали воронья и коршуны. Одна собака, упершись лапами в стерву, мотая головой, отрывала
с треском то, чтò зацепила. Бурая кобылка остановилась, вытянула голову и шею и долго втягивала в себя воздух. Насилу могли отогнать ее.
Он понуждал рукой могучей
Коня, приталкивал ногой,
И влек за ним аркан летучий
Младого пленника <
с> собой.
Гирей приближился — веревкой
Был связан русский, чуть живой.
Черкес спрыгнул, — рукою ловкой
Разрезывал канат; — но он
Лежал на камне — смертный сон
Летал над юной головою… //....................
Черкесы скачут уж — как раз
Сокрылись за
горой крутою;
Уроком бьет полночный час.
При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает состояние спокойствия, тотчас переходящее в восторг и блаженство. И это продолжается только одну, две минуты. И потом все исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма. Весна гремит, черные птицы
перелетают с обнаженных ветвей на ветви, а вдали лес щетиной ломаной и черной тянется к небу, и за ним
горит, охватив четверть неба, первый весенний закат.
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они спали, невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей в лодке на мимо идущий пароход или на пристань в Лобышки. Я смотрел
с горы, как на черной — или посеребренной луною — реке мелькает чечевица лодки,
летает над нею огонек фонаря, привлекая внимание капитана парохода, — смотрел и чувствовал себя участником великого, тайного дела.
Николай Иванович. Где же разногласия: то, что дважды два четыре, и что другому не надо делать, чего себе не хочешь, и что всему есть причина и тому подобные истины, мы признаем все, потому что все они согласны
с нашим разумом. А вот то, что бог открылся на
горе Синае Моисею, или что Будда улетел на солнечном луче, или что Магомет
летал на небо, и Христос улетел туда же, в этих и тому подобных делах мы все врозь.
С младенчества дух песен в нас
горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам
летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
И над этой широкой водной равниной великанами встают и торжественно сияют высокие
горы, крытые густолиственными садами, ярко-зеленым дерном выровненных откосов и белокаменными стенами древнего Кремля, что смелыми уступами
слетает с кручи до самого речного берега.
Пошел раз Жилин под
гору — посмотреть, где живет старик. Сошел по дорожке, видит садик, ограда каменная; из-за ограды — черешни, шепталы и избушка
с плоской крышкой. Подошел он ближе; видит — ульи стоят, плетенные из соломы, и пчелы
летают, гудят. И старик стоит на коленочках, что-то хлопочет у улья. Поднялся Жилин повыше, посмотреть, и загремел колодкой. Старик оглянулся — как визгнет; выхватил из-за пояса пистолет, в Жилина выпалил. Чуть успел он за камень притулиться.
Ответа не последовало. Слепень продолжал
летать и стучать по потолку. Со двора не доносилось ни звука, точно весь мир заодно
с доктором думал и не решался говорить. Ольга Ивановна уже не плакала, а по-прежнему в глубоком молчании глядела на цветочную клумбу. Когда Цветков подошел к ней и сквозь сумерки взглянул на ее бледное, истомленное
горем лицо, у нее было такое выражение, какое ему случалось видеть ранее во время приступов сильнейшего, одуряющего мигреня.
Потом что-то я делал дома вместе
с людьми, которых нельзя было различить. В окна залетали пули. Было очень жарко, кажется, кругом все
горело. По изразцам печи, в пазухах комода и стола дрожали какие-то светлые, жаркие налеты, и странно было: дунешь — налет
слетит, но сейчас же опять начинает светиться и дрожать. Алеша
с прикушенным распухшим языком жался в темный угол и притворялся, что не видит меня.
На берегу, или около той части берега, которая выходила напротив дачи графини Лаваль, стояли летние деревянные
горы,
с которых беспрестанно
слетали колясочки или кресельцы на колесцах, и на них сидели большею частью пары, причем дама помещалась у кавалера на коленях и притом всегда жантильничала, выражая жантильность эту криками и визгами, между тем как кавалеры, обнаруживая чрезвычайную храбрость при слетании колесных саночек
с вершины
горы, заливались истерическим хохотом и сыпали бесчисленное множество немецких вицов, в остроумности которых вполне убеждены были их творцы, молодые булочники, сапожники, портные, слесаря и прочие.
Вечер наволок густые тучи, в которых без грозы разыгрывалась молния. Под мраком их отправился русский отряд через
горы и леса к Сагницу, до которого надо было сделать близ сорока верст. Уже орлы северные, узнав свои силы, расправили крылья и начинали
летать по-орлиному. Оставим их на время, чтобы ознакомить читателя
с лицом, еще мало ему известным.
— Что тут угадывать, не видать нам свое дитя: заела его видьма Керасивна, и она напустила на свет эту погоду, а сама теперь
летает с ним по
горам и пьет его алую кровку.