Неточные совпадения
Городничий (с неудовольствием).А, не до
слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей
дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Анна Андреевна. Но позвольте, я еще не понимаю вполне значения
слов. Если не ошибаюсь, вы делаете декларацию насчет моей
дочери?
Она, счастливая, довольная после разговора с
дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти
слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные
слова.
Губернаторша, сказав два-три
слова, наконец отошла с
дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Одна была
дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая — живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов, с тайной соседства
слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое.
Она слышала от самой Амалии Ивановны, что мать даже обиделась приглашением и предложила вопрос: «Каким образом она могла бы посадить рядом с этой девицейсвою
дочь?» Соня предчувствовала, что Катерине Ивановне как-нибудь уже это известно, а обида ей, Соне, значила для Катерины Ивановны более, чем обида ей лично, ее детям, ее папеньке, одним
словом, была обидой смертельною, и Соня знала, что уж Катерина Ивановна теперь не успокоится, «пока не докажет этим шлепохвосткам, что они обе» и т. д. и т. д.
На пароходе тоже другой, на прошлой неделе, почтенное семейство статского советника, жену и
дочь, подлейшими
словами обозвал.
Варавка схватил его и стал подкидывать к потолку, легко, точно мяч. Вскоре после этого привязался неприятный доктор Сомов, дышавший запахом водки и соленой рыбы; пришлось выдумать, что его фамилия круглая, как бочонок. Выдумалось, что дедушка говорит лиловыми
словами. Но, когда он сказал, что люди сердятся по-летнему и по-зимнему, бойкая
дочь Варавки, Лида, сердито крикнула...
«Это
слова… как будто Корделии!» [Корделия — младшая
дочь короля Лира из трагедии Шекспира «Король Лир» — олицетворение бескорыстной любви, верности и высокого понимания долга.] — подумал Обломов, глядя на Ольгу страстно…
Несколько лет назад в Петербург приехала маленькая старушка-помещица, у которой было, по ее
словам, «вопиющее дело». Дело это заключалось в том, что она по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, выручила из беды одного великосветского франта, — заложив для него свой домик, составлявший все достояние старушки и ее недвижимой, увечной
дочери да внучки. Дом был заложен в пятнадцати тысячах, которые франт полностию взял, с обязательством уплатить в самый короткий срок.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных
слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только одна
дочь Варвара, выданная за Привалова.
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего
слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
Между матерью и
дочерью не было сказано ни одного
слова на эту тему, но это не мешало последней чувствовать, что больной отец был предоставлен на ее исключительное попечение.
Сановник поддержал свое достоинство как нельзя лучше: покачивая головой назад, будто кланяясь, он выговорил несколько одобрительных
слов, из которых каждое начиналось буквою а,произнесенною протяжно и в нос; с негодованием, доходившим до голода, посмотрел на бороду князя Козельского и подал разоренному штатскому генералу с заводом и
дочерью указательный палец левой руки.
— Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? — спрашиваю; хороши они? — спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? — Молчишь! рыло-то воротишь! — Слушай же ты, Верка, что я скажу. Ты ученая — на мои воровские деньги учена. Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы ты и не знала, что такое добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя ты
дочь, понимаешь? Я тебе мать.
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти
слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха, и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с
дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали друг другу, — что ж это значит?
И для меня легче, и для нее легче!» Те самые
слова, какие были сказаны за полгода
дочери.
А отец ни из одного
слова ее не мог заметить, что болезнь происходит от дела, в котором отчасти виноват и он:
дочь была нежна с ним, как и прежде.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение
дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
Однако ж ее
слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них только то, что
дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича и что, вероятно, любовь была причиною ее болезни.
Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца и, не сказав никому ни
слова о своем намерении, пешком отправился за своей
дочерью.
Читатель, вероятно, уже догадался, что
дочь Кирила Петровича, о которой сказали мы еще только несколько
слов, есть героиня нашей повести.
Сорок лет спустя я видел то же общество, толпившееся около кафедры одной из аудиторий Московского университета;
дочери дам в чужих каменьях, сыновья людей, не смевших сесть, с страстным сочувствием следили за энергической, глубокой речью Грановского, отвечая взрывами рукоплесканий на каждое
слово, глубоко потрясавшее сердца смелостью и благородством.
Она появлялась всюду, где можно было встретить военных людей; и сама заговаривала с ними, и
дочерей заставляла быть любезными:
словом сказать, из последнего билась, чтобы товар лицом показать.
—
Дочь, Христа ради! и свирепые волченята не станут рвать свою мать,
дочь, хотя взгляни на преступного отца своего! — Она не слушает и идет. —
Дочь, ради несчастной матери!.. — Она остановилась. — Приди принять последнее мое
слово!
Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить
дочери, но в стороне послышалось
слово «пшеница». Это магическое
слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в состоянии было развлечь. Вот что говорили негоцианты о пшенице.
— Ты это что придумал-то? Ведь я одна
дочь у отца, и все мне достанется. Зачем грешить прежде времени? Папаша уж старичок и, того гляди, помрет. Одним
словом, пустяки.
— Ты вот что, Галактион Михеич, — заговорил Луковников совсем другим тоном, точно старался сгладить молодую суровость
дочери. — Я знаю, что дела у тебя не совсем… Да и у кого они сейчас хороши? Все на волоске висим… Знаю, что Мышников тебя давит. А ты вот как сделай… да… Ступай к нему прямо на дом, объясни все начистоту и… одним
словом, он тебе все и устроит.
— Непригоже вам, Харитина Харитоновна, отецкой
дочери, такие
слова выговаривать, а мне непригоже их слушать. И для ради шутки даже не годится.
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и
дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона —
дочери досадить, Харитину — с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять не с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные
слова разговаривает и всем старается угодить.
Всё ж будет верст до восьмисот,
А главная беда:
Дорога хуже там пойдет,
Опасная езда!..
Два
слова нужно вам сказать
По службе, — и притом
Имел я счастье графа знать,
Семь лет служил при нем.
Отец ваш редкий человек
По сердцу, по уму,
Запечатлев в душе навек
Признательность к нему,
К услугам
дочери его
Готов я… весь я ваш…
Но эти наивные
слова возбуждают, разумеется, гневное изумление в Торцове, который и не думал говорить серьезно об отдаче
дочери за Митю.
И на
дочь свою, когда та делает попытку убедить отца, он, при всей своей мягкости, прикрикивает: «Да как ты смеешь так со мною разговаривать?» А затем он дает ей строгий приказ: «Вот тебе, Авдотья, мое последнее
слово: или поди ты у меня за Бородкина, или я тебя и знать не хочу».
«Мое
слово — закон», — говорит он и посылает сына — сватать
дочь учителя.
Аграфена Платоновна, хозяйка квартиры, где живет учитель Иванов с
дочерью, отзывается о Брускове как о человеке «диком, властном, крутом сердцем,
словом сказать, — самодуре».
Но вот Любим Торцов начинает обижать нареченного зятя, зять обижен и дает это заметить Гордею Карпычу довольна грубо, заключая свою речь
словами; «Нет, теперь ты приди ко мне да покланяйся, чтоб я дочь-то твою взял».
Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с
дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни
слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила.
И мать, и
дочери, все тотчас же бросились к Нине Александровне, за ними сам отец семейства, Иван Федорович, только что явившийся домой; за ними же поплелся и князь Лев Николаевич, несмотря на изгнание и жесткие
слова; но, по распоряжению Варвары Ардалионовны, его и там не пустили к Аглае.
Одним
словом, много было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее
дочери и даже князь Щ. были до того уже поражены всем этим «террором», что даже боялись и упоминать об иных вещах в разговоре с Евгением Павловичем, хотя и знали, что он и без них хорошо знает историю последних увлечений Аглаи Ивановны.
— У моей жены; другими
словами, у себя и в доме моей
дочери.
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к
дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым
словом князя, — я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
Он упал наконец в самом деле без чувств. Его унесли в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с
дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое
слово, в решительном вдохновении...
Таисья без
слова пошла за Основой, который не подал и вида, что узнал Нюрочку еще на плоту. Он привел их к одному из огней у опушки леса, где на живую руку был сделан балаган из березовых веток, еловой коры и хвои. Около огня сидели две девушки-подростки,
дочери Основы, обе крупные, обе кровь с молоком.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила ни одного
слова в свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то было на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих
дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
Старая Ганна потихоньку от старого Коваля прокрадывалась к окошку избы и начинала кликать
дочь, называя ее прежними ласковыми
словами, но Федорка молчала.
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца, плакала на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего народа, ангелы божии радуются на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой сцене, не заметили, как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни
слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до
дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
— В Москву? — спросили в одно
слово смотритель и его
дочь.
— Но я, милостивая государыня, наконец, ваша мать! — вскрикнула со стула Ольга Сергеевна. — Понимаете ли вы с вашими науками, что значит
слово мать: мать отвечает за
дочь перед обществом.
Он отказался от небезопасного намерения похитить генеральскую
дочь и даже перестал отвечать ей на полученные после этого три письма; но задумал сделаться в самом деле наставником и руководителем русских женщин, видящих в нем, по
словам незнакомки, свой оплот и защиту.
Она знала, наконец, что доктор страстно, нежно и беспредельно любит свою пятилетнюю
дочь и по первому мягкому
слову все прощает своей жене, забывая всю дрянь и нечисть, которую она подняла на него.