Неточные совпадения
Несмотря на возбужденное
состояние, в котором он находился, замечание о технике больно заскребло на
сердце Михайлова, и он, сердито посмотрев на Вронского, вдруг насупился.
Рана Вронского была опасна, хотя она и миновала
сердце. И несколько дней он находился между жизнью и смертью. Когда в первый раз он был в
состоянии говорить, одна Варя, жена брата, была в его комнате.
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению и
состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его
сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
Заметим здесь, что если Катерина Ивановна и хвалилась чьими-нибудь связями и
состоянием, то это без всякого интереса, безо всякого личного расчета, совершенно бескорыстно, так сказать, от полноты
сердца, из одного только удовольствия восхвалить и придать еще более цены хвалимому.
Обломов тихо погрузился в молчание и задумчивость. Эта задумчивость была не сон и не бдение: он беспечно пустил мысли бродить по воле, не сосредоточивая их ни на чем, покойно слушал мерное биение
сердца и изредка ровно мигал, как человек, ни на что не устремляющий глаз. Он впал в неопределенное, загадочное
состояние, род галлюцинации.
Я пишу теперь, как давно отрезвившийся человек и во многом уже почти как посторонний; но как изобразить мне тогдашнюю грусть мою (которую живо сейчас припомнил), засевшую в
сердце, а главное — мое тогдашнее волнение, доходившее до такого смутного и горячего
состояния, что я даже не спал по ночам — от нетерпения моего, от загадок, которые я сам себе наставил.
С замиранием
сердца и ужасом перед мыслью о том, в каком
состоянии он нынче найдет Маслову, и той тайной, которая была для него и в ней и в том соединении людей, которое было в остроге, позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она в больнице. Нехлюдов пошел в больницу, Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и, узнав, кого ему нужно было видеть, направил в детское отделение.
Именно потому, может быть, и соскочил через минуту с забора к поверженному им в азарте Григорию, что в
состоянии был ощущать чувство чистое, чувство сострадания и жалости, потому что убежал от искушения убить отца, потому что ощущал в себе
сердце чистое и радость, что не убил отца.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного
состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его
сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было главное и что невольно удивляло его.
Вот что думалось иногда Чертопханову, и горечью отзывались в нем эти думы. Зато в другое время пустит он своего коня во всю прыть по только что вспаханному полю или заставит его соскочить на самое дно размытого оврага и по самой круче выскочить опять, и замирает в нем
сердце от восторга, громкое гикание вырывается из уст, и знает он, знает наверное, что это под ним настоящий, несомненный Малек-Адель, ибо какая другая лошадь в
состоянии сделать то, что делает эта?
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского
сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского
сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского
сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское
сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в
состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
Он знал, в каком
состоянии находился его противник, старый товарищ его молодости, и победа не радовала его
сердце.
…Сбитый с толку, предчувствуя несчастия, недовольный собою, я жил в каком-то тревожном
состоянии; снова кутил, искал рассеяния в шуме, досадовал за то, что находил его, досадовал за то, что не находил, и ждал, как чистую струю воздуха середь пыльного жара, несколько строк из Москвы от Natalie. Надо всем этим брожением страстей всходил светлее и светлее кроткий образ ребенка-женщины. Порыв любви к Р. уяснил мне мое собственное
сердце, раскрыл его тайну.
Самая слеза, навертывавшаяся на веках, была строго отнесена к своему порядку: к «гемюту» [душевному
состоянию (от нем. Gemüt).] или к «трагическому в
сердце»…
— Скажите, в
состоянии ли вы были бы полюбить такого человека? раскрыли ли бы перед ним свою душу?
сердце?
«Ты думаешь, как состояния-то наживаются?» — эта фраза раздавалась во всех углах с утра до вечера, оживляла все
сердца, давала тон и содержание всему обиходу.
Не нашед способов спасти невинных убийц, в
сердце моем оправданных, я не хотел быть ни сообщником в их казни, ниже оной свидетелем; подал прошение об отставке и, получив ее, еду теперь оплакивать плачевную судьбу крестьянского
состояния и услаждать мою скуку обхождением с друзьями. — Сказав сие, мы рассталися и поехали всяк в свою сторону.
Но надежда жития, возвращаяся в
сердца, возбудила паки мысли о различии
состояний, в опасности уснувшие.
На этот быстрый вопрос я так же быстро ответил: «Русское
сердце в
состоянии даже в самом враге своего отечества отличить великого человека!» То есть, собственно, не помню, буквально ли я так выразился… я был ребенок… но смысл наверно был тот!
Кроме князя Щ. и Евгения Павловича, к этому слою принадлежал и известный, очаровательный князь N., бывший обольститель и победитель женских
сердец во всей Европе, человек теперь уже лет сорока пяти, всё еще прекрасной наружности, удивительно умевший рассказывать, человек с
состоянием, несколько, впрочем, расстроенным, и по привычке проживавший более за границей.
Человек известный, князь, с
состоянием, человек хороший и ко всему тому пришелся ей по
сердцу, чего уж, кажется, лучше?
Лизавета Прокофьевна, увидав князя в его больном и униженном
состоянии, заплакала от всего
сердца.
После грозы, быстро пролетавшей, так было хорошо и свежо, так легко на
сердце, что я приходил в восторженное
состояние, чувствовал какую-то безумную радость, какое-то шумное веселье; все удивлялись и спрашивали меня о причине, — я сам не понимал ее, а потому и объяснить не мог.
— Это все правда, — сказал я, — что ты говоришь, Наташа. Значит, ему надо теперь узнать и полюбить тебя вновь. А главное: узнать. Что ж? Он и полюбит тебя. Неужели ж ты думаешь, что он не в
состоянии узнать и понять тебя, он, он, такое
сердце!
Уйду ли?» И опять, с робко замирающим
сердцем, бледнея от внутреннего волнения, досадуя на самого себя, он чувствовал, что не в
состоянии это сделать.
Я не внял голосу
сердца, которое говорило мне:"Пощади бедную женщину! она не знала сама, что делает; виновата ли она, что ты не в
состоянии определить душевную болезнь, которою она была одержима?"
В соседней комнате карточные столы уже заняты, а в передней раздаются первые звуки вальса. Я спешу к княжне Анне Львовне, которая в это время как-то робко озирается, как будто ища кого-то в толпе. Я подозреваю, что глаза ее жаждут встретить чистенького чиновника Техоцкого, [См. «Княжна Анна Львовна». (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] и, уважая тревожное
состояние ее
сердца, почтительно останавливаюсь поодаль, в ожидании, покуда ей самой угодно будет заметить меня.
— Неужели же, — продолжала Настенька, — она была бы счастливее, если б свое
сердце, свою нежность, свои горячие чувства, свои, наконец, мечты, все бы задушила в себе и всю бы жизнь свою принесла в жертву мужу, человеку, который никогда ее не любил, никогда не хотел и не мог ее понять? Будь она пошлая, обыкновенная женщина, ей бы еще была возможность ужиться в ее положении: здесь есть дамы, которые говорят открыто, что они терпеть не могут своих мужей и живут с ними потому, что у них нет
состояния.
Оне только и скажут на то: «Ах, говорит, дружок мой, Михеич, много, говорит, я в жизни моей перенесла горя и перестрадала, ничего я теперь не желаю»; и точно: кабы не это, так уж действительно какому ни на есть господину хорошему нашей барышней заняться можно: не острамит, не оконфузит перед публикой! — заключил Михеич с несколько лукавой улыбкой, и, точно капли кипящей смолы, падали все слова его на
сердце Калиновича, так что он не в
состоянии был более скрывать волновавших его чувствований.
С замирающим
сердцем и в каком-то истерическом
состоянии она всем и каждому говорила, всплескивая руками...
Он никак не в
состоянии был понять, чего фрау Леноре так убивается, и в
сердце своем он тут же решил, что женщины, даже самые лучшие, страдают отсутствием сообразительной способности!
И я стал думать об ней так, как думается дорогой, — несвязно, но живо, и додумался до того, что, приехав в деревню, два дня почему-то считал необходимым казаться грустным и задумчивым перед всеми домашними и особенно перед Катенькой, которую считал большим знатоком в делах этого рода и которой я намекнул кое-что о
состоянии, в котором находилось мое
сердце.
Егор Егорыч, оставшись один, хотел было (к чему он всегда прибегал в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле, стал дышать не грудью, а носом, то через весьма короткое время начинал уже чувствовать, что силы духа его сосредоточиваются в области
сердца, или — точнее — в солнечном узле брюшных нервов, то есть под ложечкой; однако из такого созерцательного
состояния Егор Егорыч был скоро выведен стуком, раздавшимся в его дверь.
Как сейчас помню: у меня оставалось в руках только пятьсот рублей ассигнациями. Я вспомнил об отце и поехал в Волхов на ярмарку затем, чтоб пустить мой капитал в оборот. Но, увы! долговременное нахождение под следствием и судом уже подточило мое существование! Мой ум не выказывал изобретательности, а робкое
сердце парализировало проворство рук. Деньги мои исчезли, а сам я приведен был моими партнерами в такое
состояние, что целых полгода должен был пролежать в городской больнице…
У ее роскошного гроба Семен Афанасьевич в первый раз почувствовал, как у него тягуче и сильно сжалось
сердце, и в первый еще раз, оглянувшись назад, на свою молодую любовь, на свои клятвы и на эту исчезнувшую жизнь, которой он никогда уже не в
состоянии вернуть иллюзию счастья, предложил себе этот вопрос, который потом все чаще и чаще вырывался у него как-то механически, порой совершенно неожиданно и нередко вслух — в минуты раздумья...
В таком же
состоянии и душевные его силы: при первом на него взгляде видно, что он сохранил весь пыл
сердца и всю энергию молодости.
Припоминаю невольно давно читанную мною старую книжечку английского писателя, остроумнейшего пастора Стерна, под заглавием „Жизнь и мнения Тристрама Шанди“, и заключаю, что по окончании у нас сего патентованного нигилизма ныне начинается шандиизм, ибо и то и другое не есть учение, а есть особое умственное
состояние, которое, по Стернову определению, „растворяет
сердце и легкие и вертит очень быстро многосложное колесо жизни“.
Елена не возражала своему мужу; в это мгновение ее гораздо больше беспокоила слабость Инсарова, чем
состояние всего молодого поколения России… Она села возле него, взяла работу. Он закрыл глаза и лежал неподвижно, весь бледный и худой. Елена взглянула на его резко обрисовавшийся профиль, на его вытянутые руки, и внезапный страх защемил ей
сердце.
Алексей Степаныч не поверил таким намекам; но грустное
состояние, в котором он находился после разговоров на острове, как-то усилилось и легло свинцом на его доброе
сердце.
Жена его находилась вовсе не в таком положении; она лет двадцать вела маленькую партизанскую войну в стенах дома, редко делая небольшие вылазки за крестьянскими куриными яйцами и тальками; деятельная перестрелка с горничными, поваром и буфетчиком поддерживала ее в беспрестанно раздраженном
состоянии; но к чести ее должно сказать, что душа ее не могла совсем наполниться этими мелочными неприятельскими действиями — и она со слезами на глазах прижала к своему
сердцу семнадцатилетнюю Ваву, когда ее привезла двоюродная тетка из Москвы, где она кончила свое ученье в институте или в пансионе.
Как ни ненадежна пословица, упразднившая римскую империю, но сдается, что если б она не пользовалась такою популярностью, то многое из того, что ныне заставляет биться наши
сердца гордостью и восторгом, развилось бы совсем в другом направлении, а может быть, и окончательно захирело бы в зачаточном
состоянии.
Граф действительно ехал с тем, чтобы проследить тропу к бабушкиному
сердцу и
состоянию; чутье княгини не ошибалось: он хотел искать ее руки; конечно, желал быть вежлив, но меж тем неожиданно обидел Рогожина и сам обиделся.
Нет, не должен! — возражала она в
сердцах сама себе, — и если супруге своей он не в
состоянии отказать в подобных пустяках, значит, она страшное значение имеет для него.
Перехватов, как и Янсутский, со вдовства Домны Осиповны начал сильно желать, чтобы она, сверх
сердца, отдала ему и руку свою; но у Домны Осиповны по этому поводу зародились свои собственные соображения: как владетельнице огромного
состояния, ей стала казаться партия с ним слишком низменною; Перехватов все-таки был выскочка!..
Генерал понимал, что женщину, не имеющую средств, мужчина должен на последние средства поддерживать, понимал, что женщина может разорить мужчину: его самого в молодости одна танцовщица так завертела, что он только женитьбой поправил
состояние; но чтобы достаточной женщине ждать подарков от своего ami de coeur [друга
сердца… (франц.).]… это казалось генералу чувством горничных.
Не зная, в каком
состоянии находится теперь
сердце дочери, она перебрала все случаи, в которых оно могло находиться, и наконец, догадалась, что попала на истинный путь.
— Оно было бы оставлено мне. Ваше
сердце в благоприятном
состоянии для решительного опыта без всяких следов.
Я и перервал еще до женитьбы и почти год и не видал и не думал о ней — Евгению самому странно было себя слушать, слушать описание своего
состояния, — потом вдруг, уж я не знаю отчего, — право, иногда веришь в привороты, — я увидал ее, и червь залез мне в
сердце — гложет меня.
Каким оком, милостивым или немилостивым, взглянет Растопыря на Монрепо и скрывающегося в нем отшельника? не найдет ли он, что сам факт отшельничества есть факт подозрительный, влекущий за собой лишение хотя и не всех — у Растопыри доброе
сердце, — то хотя некоторых прав
состояния?
Он проводил где день, где ночь в течение целого месяца и… бог его знает, в каком
состоянии была в это время его голова и угнетенное несчастливою любовью
сердце, но он часто говорил вздор, отвечал невпопад и во все это время мечтал о том, как бы освободить из Сибири г-на Чернышевского.