Неточные совпадения
— «Человечество — многомиллионная гидра пошлости», — это Иванов-Разумник. А вот Мережковский: «Люди во множестве никогда не
были так малы и ничтожны, как в России девятнадцатого века». А Шестов говорит так: «Личная
трагедия есть единственный путь к субъективной осмысленности существования».
Это повторялось на разные лады, и в этом не
было ничего нового для Самгина. Не ново
было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод
трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
— Даже. И преступно искусство, когда оно изображает мрачными красками жизнь демократии. Подлинное искусство — трагично. Трагическое создается насилием массы в жизни, но не чувствуется ею в искусстве. Калибану Шекспира
трагедия не доступна. Искусство должно
быть более аристократично и непонятно, чем религия. Точнее: чем богослужение. Это — хорошо, что народ не понимает латинского и церковнославянского языка. Искусство должно говорить языком непонятным и устрашающим. Я одобряю Леонида Андреева.
Есть своя бездна и там: слава Богу, я никогда не заглядывался в нее, а если загляну — так уж выйдет не роман, а
трагедия.
— Да, от нынешнего дня через две недели вы
будете влюблены, через месяц
будете стонать, бродить, как тень, играть драму, пожалуй, если не побоитесь губернатора и Нила Андреевича, то и
трагедию, и кончите пошлостью…
Все, что я мог понять из ее рассказов,
было то, что она как-то тесно связана с каким-то «la Maison de monsieur Andrieux — hautes nouveautes, articles de Paris, etc.», [Магазином господина Андрие — последние новинки, парижские изделия и т. д. (франц.).] и даже произошла, может
быть, из la Maison de monsieur Andrieux, но она
была как-то отторгнута навеки от monsieur Andrieux par ce monstre furieux et inconcevable, [От господина Андрие этим ужасным и непостижимым чудовищем… (франц.)] и вот в том-то и заключалась
трагедия…
О, может
быть, все это — лишь портрет «книжного человека», как выразилась про него потом Катерина Николаевна; но почему же, однако, эти «бумажные люди» (если уж правда, что они — бумажные) способны, однако, столь настоящим образом мучиться и доходить до таких
трагедий?
Война
есть страшное зло и глубокая
трагедия, но зло и
трагедия не во внешне взятом факте физического насилия и истребления, а гораздо глубже.
Это
есть главная
трагедия истории,
трагедия свободы и необходимости, человеческой судьбы и исторической судьбы.
И нужно сказать, что
трагедия германизма
есть, прежде всего,
трагедия избыточной воли, слишком притязательной, слишком напряженной, ничего не признающей вне себя, слишком исключительно мужественной,
трагедия внутренней безбрачности германского духа.
Нельзя
было подойти к мировой
трагедии с запасом старых просветительных идей, старых рационалистически-социологических схем.
Такие великие явления мировой культуры, как греческая
трагедия или культурный ренессанс, как германская культура XIX в. или русская литература XIX в., совсем не
были порождениями изолированного индивидуума и самоуслаждением творцов, они
были явлением свободного творческого духа.
Тоталитаризм
есть религиозная
трагедия, и в нем обнаруживается религиозный инстинкт человека, его потребность в целостном отношении к жизни.
Война
есть внутренняя
трагедия для каждого существа, она бесконечно серьезна.
Дело-то ведь в том, что старикашка хоть и соврал об обольщении невинностей, но в сущности, в
трагедии моей, это так ведь и
было, хотя раз только
было, да и то не состоялось.
Он
был довольно краток, но обстоятелен. Излагались лишь главнейшие причины, почему привлечен такой-то, почему его должно
было предать суду, и так далее. Тем не менее он произвел на меня сильное впечатление. Секретарь прочел четко, звучно, отчетливо. Вся эта
трагедия как бы вновь появилась пред всеми выпукло, концентрично, освещенная роковым, неумолимым светом. Помню, как сейчас же по прочтении председатель громко и внушительно спросил Митю...
— Какие страшные
трагедии устраивает с людьми реализм! — проговорил Митя в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшись минутой, батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но,
будучи пьяным, он все же не способен ни к какому разговору, «а у вас дело важное, так уж вернее бы оставить до утреца…». Митя развел руками и согласился.
Комедия, может
быть, а не
трагедия.
Из мерзостей, с поля, загаженного мухами, перейдем на мою
трагедию, тоже на поле, загаженное мухами, то
есть всякою низостью.
К личному же характеру дела, к
трагедии его, равно как и к личностям участвующих лиц, начиная с подсудимого, он относился довольно безразлично и отвлеченно, как, впрочем, может
быть, и следовало.
За Лизою ходила Настя; она
была постарше, но столь же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, открывала ей все свои тайны, вместе с нею обдумывала свои затеи; словом, Настя
была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской
трагедии.
И мы, дети,
были свидетелями этих
трагедий и глядели на них не только без ужаса, но совершенно равнодушными глазами. Кажется, и мы не прочь
были думать, что с «подлянками» иначе нельзя…
Величавость и торжественность греческой
трагедии определялась тем, что люди поставлены перед роком, то
есть тайной, и что с людьми действуют и боги.
— Ну, это еще ничего, — сказал он весело. И затем, вздохнув, прибавил: — Лет через десять
буду жарить слово в слово. Ах, господа, господа! Вы вот смеетесь над нами и не понимаете, какая это в сущности
трагедия. Сначала вcе так живо! Сам еще учишься, ищешь новой мысли, яркого выражения… А там год за годом, — застываешь, отливаешься в форму…
Трагедия Гоголя
была в том, что он никогда не мог увидеть и изобразить человеческий образ, образ Божий в человеке.
Трагедия русского народа в том, что русская власть не
была верна этим словам.
Вместе с тем я раскрывал
трагедию человеческого творчества, которая заключается в том, что
есть несоответствие между творческим замыслом и творческим продуктом; человек творит не новую жизнь, не новое бытие, а культурные продукты.
В религии Диониса, которую теперь сближают с христианством, не
было еще личности; дионисическая
трагедия целиком совершается еще в стихии натурального рода; в ней все возрождается в стихийности и хаотичности природных сил.
Прогрессисты мечтают о земном абсолюте, который когда-нибудь появится во времени, и это
есть чаяние мессианистское, жажда исхода из исторической
трагедии.
Трагедия никогда не кончается благополучием: исход из
трагедии всегда трансцендентен, всегда
есть предельный конец имманентного развития данных сил, переход к иному.
В исторической
трагедии есть ряд актов, и в них назревает окончательная катастрофа, катастрофа всеразрешающая.
Религиозное сознание видит в истории
трагедию, которая имела начало и
будет иметь конец.
Конец мировой
трагедии так же предвечно дан, как и ее начало; само время и все, что в нем протекает,
есть лишь один из актов
трагедии, болезнь бытия в момент его странствования.
— Как истинный друг отца вашего, желаю предупредить, — сказал генерал, — я, вы видите сами, я пострадал, по трагической катастрофе; но без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна, дочь моя, — редкая дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение неслыханное! Мне, которому оставалось
быть генерал-губернатором!.. Но вам мы рады всегда. А между тем у меня в доме
трагедия!
— Да полноте,
трагедию завел! — крикнул Ганя. — Не срамили бы нас по всему городу, так лучше бы
было!
[
Будучи в Ялуторовске, Пущин узнал о
трагедии в семье Ивашевых.]
Лицо голиафа не
было лишено даже своего рода благообразности — благообразности, напоминающей, например, лицо провинциальных актеров, когда они изображают «благородных отцов» в драмах,
трагедиях и трагикомедиях.
И она
была права: тотчас же после смерти ЖеньКи над домом, бывшим Анны Марковны Шайбес, а теперь Эммы Эдуардовны Тицнер, точно нависло какое-то роковое проклятие: смерти, несчастия, скандалы так и падали на него беспрестанно, все учащаясь, подобно кровавым событиям в шекспировских
трагедиях, как, впрочем, это
было и во всех остальных домах Ям.
Потом я запел: «Не белы снеги» и свел на известный в то время романс: «Я жду тебя, когда зефир игривый»; потом я начал громко читать обращение Ермака к звездам из
трагедии Хомякова; попытался
было сочинить что-нибудь в чувствительном роде, придумал даже строчку, которой должно
было заканчиваться все стихотворение: «О, Зинаида!
И то самое, что для древних
было источником бесчисленных глупейших
трагедий, у нас приведено к гармонической, приятно-полезной функции организма так же, как сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее.
Да не
будь их, разве
была бы поставлена вся эта величественная
трагедия?
Они
были освистаны темной толпой: но ведь за это автор
трагедии — Бог — должен еще щедрее вознаградить их.
— Такую
трагедию, чтоб все сердца… ну, буквально, чтоб все сердца истерзались от жалости и негодования… Подлецы, льстецы, предатели — чтоб все тут
было! Одним словом, чтоб зритель сказал себе: понеже он
был окружен льстецами, подлецами и предателями, того ради он ничего полезного и не мог совершить!
— Да ведь это именно настоящая
трагедия и
есть! — горячился я, — подумайте! разве не ужасно видеть эти легионы людей, которые всю жизнь ходят"промежду трагедиев" — и даже не понимают этого! Воля ваша, а это такая
трагедия — и притом не в одном, а в бесчисленном множестве актов, — об которой даже помыслить без содрогания трудно!
Замечание это вывело на сцену новую тему:"привычка к
трагедиям". Какого рода влияние оказывает на жизнь"привычка к
трагедиям"? Облегчает ли она жизненный процесс, или же, напротив того, сообщает ему новую трагическую окраску, и притом еще более горькую и удручающую? Я
был на стороне последнего мнения, но Глумов и Очищенный, напротив, утверждали, что только тому и живется легко, кто до того принюхался к трагическим запахам, что ничего уж и различить не может.
Понятно, что, поджидая с часа на час вторжения в мою жизнь шутовской
трагедии, я не мог не волноваться сомнениями самого неопрятного свойства. А что, если она пристигнет меня врасплох? что, если она прижмет меня к стене и скажет: выкладывай все, что у тебя
есть! не виляй хвостом, не путайся в словах, не ссылайся, не оговаривайся, а отвечай прямо, точно, определенно!
«Он мог
быть более близок вам, дорогая Биче, — сказал Гектор Каваз, — если бы не
трагедия с Гезом. Обстоятельства должны
были сомкнуться. Их разорвала эта смута, эта внезапная смерть».
Я сейчас же забыл о Пепкиной
трагедии и вспомнил о ней только в антракте, когда гулял под руку с Александрой Васильевной в трактирном садике. Любочка сидела на скамейке и ждала… Я узнал ее, но по малодушию сделал вид, что не узнаю, и прошел мимо. Это
было бесцельно-глупо, и потом мне
было совестно. Бедная девушка, вероятно, страдала, ожидая возвращения коварного «предмета». Александра Васильевна крепко опиралась на мою руку и в коротких словах рассказала свою биографию.
«Умереть, убить себя!» — помышлял князь в одно и то же время с чувством ужаса и омерзения, и его в этом случае не столько пугала мысль Гамлета о том, «что
будет там, в безвестной стороне» [«Что
будет там, в безвестной стороне» — измененные слова монолога Гамлета, из одноименной
трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846).
Этот краткий диалог показался мне довольно комичным. Я
был неспособен в то время понять
трагедию «старого мира». «Новый мир» поглощал все мое внимание.