Неточные совпадения
Да волостному писарю
Пришла тут
мысль счастливая,
Он про Ермилу Гирина
Начальнику сказал:
— Народ поверит Гирину,
Народ его послушает…
«Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся те
счастливые места, в которых порхает
мысль ваша?» — «Можно ли знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал на все решительным невниманием, и приятные фразы канули, как в воду.
Вообще все эти дни он был на той
счастливой высоте духовного зрения, с которой отчетливо замечались им все намеки и подсказы действительности; услыша заглушаемые ездой экипажей звуки, он вошел в центр важнейших впечатлений и
мыслей, вызванных, сообразно его характеру, этой музыкой, уже чувствуя, почему и как выйдет хорошо то, что придумал.
Штольц, однако ж, говорил с ней охотнее и чаще, нежели с другими женщинами, потому что она, хотя бессознательно, но шла простым природным путем жизни и по
счастливой натуре, по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления
мысли, чувства, воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ, руки.
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих
счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая
мысль, или сияла красота человеческого дела, как кругом сияла вечная красота природы.
Мысль эта делала меня
счастливым.
Старая любовь, как брошенное в землю осенью зерно, долго покрытое слоем зимнего снега, опять проснулась в сердце Привалова… Он сравнил настоящее, каким жил, с теми фантазиями, которые вынашивал в груди каких-нибудь полгода назад. Как все было и глупо и обидно в этом
счастливом настоящем… Привалов в первый раз почувствовал нравственную пустоту и тяжесть своего теперешнего счастья и сам испугался своих
мыслей.
— Позвольте, Александр Павлыч, — скромно продолжал немец, играя табакеркой. —
Мысль, без сомнения, очень
счастливая, и я специально для нее ехал на Урал.
А вот что странно, Верочка, что есть такие же люди, у которых нет этого желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй, покажется странно, с какими
мыслями ты, мой друг, засыпаешь в первый вечер твоей любви, что от
мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к
мыслям, что всем людям надобно быть
счастливыми, и что надобно помогать этому скорее прийти.
Стабровский очень был обрадован, когда «слявяночка» явилась обратно,
счастливая своим молодым самопожертвованием. Даже Дидя, и та была рада, что Устенька опять будет с ней. Одним словом, все устроилось как нельзя лучше, и «славяночка» еще никогда не чувствовала себя такою
счастливой. Да, она уже была нужна, и эта
мысль приводила ее в восторг. Затем она так любила всю семью Стабровских, мисс Дудль, всех. В этом именно доме она нашла то, чего ей не могла дать даже отцовская любовь.
В Казани я сделала первый привал,
На жестком диване уснула;
Из окон гостиницы видела бал
И, каюсь, глубоко вздохнула!
Я вспомнила: час или два с небольшим
Осталось до Нового года.
«
Счастливые люди! как весело им!
У них и покой, и свобода,
Танцуют, смеются!.. а мне не знавать
Веселья… я еду на муки!..»
Не надо бы
мыслей таких допускать,
Да молодость, молодость, внуки!
Ни единого светского на шестьдесят нумеров духовенства, и это страшная
мысль, историческая
мысль, статистическая
мысль, наконец, и из таких-то фактов и воссоздается история у умеющего; ибо до цифирной точности возводится, что духовенство по крайней мере в шестьдесят раз жило
счастливее и привольнее, чем все остальное тогдашнее человечество.
Вчерашние звуки охватили его, образ Лизы восстал в его душе во всей своей кроткой ясности; он умилился при
мысли, что она его любит, — и подъехал к своему городскому домику успокоенный и
счастливый.
Поклонник Баха и Генделя, знаток своего дела, одаренный живым воображением и той смелостью
мысли, которая доступна одному германскому племени, Лемм со временем — кто знает? — стал бы в ряду великих композиторов своей родины, если б жизнь иначе его повела; но не под
счастливой звездой он родился!
Мысли об отце были единственной тайной Луши от Прейна, и она берегла эту последнюю святыню, как берегут иногда детские игрушки, которые напоминают о
счастливом и невинном детстве.
Сквозь стекло на меня — туманно, тускло — тупая морда какого-то зверя, желтые глаза, упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне
мысль. Мы долго смотрели друг другу в глаза — в эти шахты из поверхностного мира в другой, заповерхностный. И во мне копошится: «А вдруг он, желтоглазый, — в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни —
счастливее нас?»
Это уныние приведет к нулю всю работу
мысли; оно парализирует возможные решения, заслонит возможные перспективы и будет лишь безнадежно раздражать до тех пор, покуда
счастливый случай не подвернет под руку Краснохолмского купца или всероссийского бесшабашного советника.
А Санин вдруг почувствовал себя до того
счастливым, такою детскою веселостью наполнилось его сердце при
мысли, что вот сбылись же, сбылись те грезы, которым он недавно предавался в тех же самых комнатах; все существо его до того взыграло, что он немедленно отправился в кондитерскую; он пожелал непременно, во что бы то ни стало, поторговать за прилавком, как несколько дней тому назад… «Я, мол, имею полное теперь на это право! Я ведь теперь домашний человек!»
В голове как шампанское. Скользит смутно одна опасливая
мысль: так необыкновенно, так нетерпеливо волнуют эти
счастливые минуты, что, кажется, вдруг перегоришь в ожидании, вдруг не хватит чего-то у тебя для самого главного, самого большого.
По мере того как вы будете примечать сии движения и относить их к Христу, в вас действующему, он будет в вас возрастать, и наконец вы достигнете того
счастливого мгновения, что в состоянии будете ощущать его с такой живостью, с таким убеждением в действительности его присутствия, что с непостижимою радостью скажете: «так точно, это он, господь, бог мой!» Тогда следует оставить молитву умную и постепенно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения
мысли.
— Говорить перед вами неправду, — забормотал он, — я считаю невозможным для себя: память об Людмиле, конечно, очень жива во мне, и я бы бог знает чего ни дал, чтобы воскресить ее и сделать
счастливой на земле, но всем этим провидение не наградило меня. Сделать тут что-либо было выше моих сил и разума; а потом мне закралась в душу
мысль, — все, что я готовил для Людмилы, передать (тут уж Егор Егорыч очень сильно стал стучать ногой)… передать, — повторил он, — Сусанне.
Все четверо выходят вместе;
Руслан уныньем как убит;
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.
Садятся на коней ретивых;
Вдоль берегов Днепра
счастливыхЛетят в клубящейся пыли;
Уже скрываются вдали;
Уж всадников не видно боле…
Но долго всё еще глядит
Великий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.
Думаю — и кажется мне: вот посетили меня
мысли счастливые, никому неведомые и всем нужные, а запишешь их, и глядят они на тебя с бумаги, словно курносая мордва — все на одно лицо, а глаза у всех подслеповатые, красные от болезни и слезятся».
Темно и отчетливо бродили эти
мысли по душе Бельтова, и он с завистью смотрел на какого-нибудь германца, живущего в фортепьянах,
счастливого Бетховеном и изучающего современность ex fontibus [по первоисточникам (лат.).], то есть по древним писателям.
Константин неуклюже высвободил из-под себя ноги, растянулся на земле и подпер голову кулаками, потом поднялся и опять сел. Все теперь отлично понимали, что это был влюбленный и
счастливый человек,
счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное счастье. Он не находил себе места и не знал, какую принять позу и что делать, чтобы не изнемогать от изобилия приятных
мыслей. Излив перед чужими людьми свою душу, он наконец уселся покойно и, глядя на огонь, задумался.
Отчего мне тяжело, грустно, как будто я недоволен собой; тогда как я воображал, что, раз найдя эту дорогу, я постоянно буду испытывать ту полноту нравственно-удовлетворенного чувства, которую испытал в то время, когда мне в первый раз пришли эти
мысли?» И он с необыкновенной живостью и ясностью перенесся воображением за год тому назад, к этой
счастливой минуте.
Заговорили о смерти, о бессмертии души, о том, что хорошо бы в самом деле воскреснуть и потом полететь куда-нибудь на Марс, быть вечно праздным и
счастливым, а главное,
мыслить как-нибудь особенно, не по-земному.
Предостерегаю вас: читать эти брошюры, как обыкновенно путные книги читают, с начала до конца — труд непосильный и в высшей степени бесплодный. Но перелистовать их, с пятого на десятое, дело не лишнее. Во-первых, для вас сделается ясным, какие запретные
мысли русский грамотей находится вынужденным прятать от бдительности цензорского ока; во-вторых, вы узнаете, до каких пределов может дойти несознанность
мысли, в
счастливом соединении с пустословием и малограмотностью.
— Вы сказали что-то длинное, я не совсем поняла. То есть вы хотите сказать, что
счастливые люди живут воображением? Да, это правда. Я люблю по вечерам сидеть в вашем кабинете и уноситься
мыслями далеко, далеко… Приятно бывает помечтать. Давайте, Жорж, мечтать вслух!
Понимая дочь, княгиня даже и не претендовала на то, чтоб иметь зятя по своим
мыслям, и мирилась с тем, «лишь бы он хоть жену сделал
счастливою».
Они могли бы, вероятно, очень долго оставаться друг против друга на страже, но одно
счастливое обстоятельство примирило их с
мыслью, что каждый из них вполне равен другому и оба они друг другу не страшны. Поводом к такому благоприятному выводу была заносчивость Gigot насчет каких-то превосходств французского дворянства.
И при одной этой
мысли ею овладело бешенство, не предвещавшее ничего
счастливого Афанасию Матвеичу; она ворочалась на своем месте от нетерпения. Лошади мчали ее во всю прыть.
Ольга слушала, и что-то похожее на зависть встревожило ее; «если б обо мне так говорили, если б и на мне блистали б кружева и дорогие камни… о я была бы
счастливей!..» — всякой 18-тилетней девушке на ее месте эти
мысли пришли бы в голову. Наряды необходимы счастью женщины как цветы весне.
На первых порах граф принимался как бы действовать и даже много говорил; но тут же нежданно умолкал и удалялся, очевидно чем-то неудовлетворенный.
Мысли ли его были не поняты как следует или действия не оценены по справедливости, — только он переходил от одного
счастливого случая к другому, не сделав себе в конце концов, что называется, карьеры, — если не считать, конечно, нескольких звезд на груди и видного придворного чина.
Накануне дня, назначенного для свадьбы, перед вечером погода разгулялась. И после дождей, начавшихся летом, прояснился первый холодный и блестящий осенний вечер. Все было мокро, холодно, светло, и в саду в первый раз замечался осенний простор, пестрота и оголенность. На небе было ясно, холодно и бледно. Я пошла спать,
счастливая от
мысли, что завтра, в день нашей свадьбы, будет хорошая погода.
Повелев собраться Государственным Чинам или Депутатам из всех судилищ, из всех частей Империи, чтобы они предложили свои
мысли о полезных уставах для государства, Великая говорит: «Наше первое желание есть видеть народ Российский столь
счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольствие может на сей земле простираться.
— Вам грех это думать, Иван Борисыч. Вы очень хорошо знаете, что мое единственное желание, чтобы Мари была вашей женой. Может быть, нет дня, в который бы я не молила об этом бога со слезами. Я знаю, что вы сделаете ее
счастливой. Но что мне делать? Она еще так молода, что боится одной
мысли быть чьей-либо женой.
Тут он вдруг ударил себя в лоб и сказал с самодовольством:"
Счастливая мысль!
Кстати еще одно замечание об этом восхитительном напитке — чае. Ведь надобно же родиться такому уму, какой гнездился в необыкновенно большой голове брата Павлуся! Все мы пили чай: и батенька, и маменька, и мы, и сестры, и домине Галушкинский; но никому не пришло такой
счастливой догадки и богатой
мысли. Он, выпивши свою чашку и подумавши немного, сказал:"Напиток хорош, но сам по себе пресен очень, — рюмку водки сюда, и все бы исправило".
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, как
счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я не способен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва
мыслей, и я не могу спать… Ах, если б я был молод!
К моим
мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде
счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию.
Он обращал ее внимание на разные тонкости и подчеркивал
счастливые выражения и глубокие
мысли, но она видела только жизнь, жизнь, жизнь и самое себя, как будто была действующим лицом романа; у нее поднимало дух, и она сама, тоже хохоча и всплескивая руками, думала о том, что так жить нельзя, что нет надобности жить дурно, если можно жить прекрасно; она вспоминала свои слова и
мысли за обедом и гордилась ими, и когда в воображении вдруг вырастал Пименов, то ей было весело и хотелось, чтобы он полюбил ее.
Если со временем какому-нибудь толковому историку искусств попадутся на глаза шкап Бутыги и мой мост, то он скажет: «Это два в своем роде замечательных человека: Бутыга любил людей и не допускал
мысли, что они могут умирать и разрушаться, и потому, делая свою мебель, имел в виду бессмертного человека, инженер же Асорин не любил ни людей, ни жизни; даже в
счастливые минуты творчества ему не были противны
мысли о смерти, разрушении и конечности, и потому, посмотрите, как у него ничтожны, конечны, робки и жалки эти линии»…
В этом представлении общая
мысль непременно получит для нас какой-нибудь определенный образ, напр., от понятия бедности мы можем перейти к представлению бедняка, голодного, в рубище и пр., от понятия счастья — к представлению какой-нибудь картины жизни, в которой мы сочли бы себя
счастливыми, и т. п.
Первою
мыслью Наташи была мать, мать,
счастливая ее согласием выйти замуж за Ардальона Семеныча.
Работать он мог, разумеется, только пером, к чему имел
счастливый дар прекрасного изложения
мыслей спокойно плавно и вразумительно.
Почему? Хуже я вас, что ли? Хоть бы раз в жизни! Если
мысли так сильно привлекательно действуют на мой… спинной мозг, то какое блаженство растопило бы меня в пух и прах, если бы она показалась сейчас между этими деревьями и поманила бы меня своими прозрачными пальцами!.. Не смотрите на меня так… Я глуп теперь, мальчуган… Впрочем, кто же смеет запретить мне хоть раз в жизни быть глупым? Я с научной целью хотел бы сейчас быть глупым,
счастливым по-вашему… Я и счастлив… Кому какое дело? Гм…
Я уверена, что тонкий флюид Фелиситы избрал себе приятное местечко под
счастливым сафьяном, обнимающим листки, на которых опочили ее
мысли, и если вы не совсем неверующий, то я надеюсь, что вам это должно быть понятно.
Наконец, в одну
счастливую минуту посетила его
мысль о такой удобной комбинации, которая даже сразу разрешила бы всю тяжесть его ложного положения.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть
мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства,
счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».