Неточные совпадения
Молчим: тут спорить нечего,
Сам барин брата старосты
Забрить бы не велел,
Одна Ненила Власьева
По
сыне горько плачется,
Кричит: не наш черед!
― Нет! ―
закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа,
сына для любовника и есть хлеб мужа!
Кричит ли
сын Дмитрий?» И в средине разговора, в средине фразы он вскочил и пошел из комнаты.
Первое лицо, встретившее Анну дома, был
сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом
кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
— Ступай же, говорят тебе! —
кричали запорожцы. Двое из них схватили его под руки, и как он ни упирался ногами, но был наконец притащен на площадь, сопровождаемый бранью, подталкиваньем сзади кулаками, пинками и увещаньями. — Не пяться же, чертов
сын! Принимай же честь, собака, когда тебе дают ее!
— В спину тебе шило! —
кричала с бранью толпа. — Что он за козак, когда проворовался, собачий
сын, как татарин? К черту в мешок пьяницу Шила!
— Клади палицу! Клади, чертов
сын, сей же час палицу! Не хотим тебя больше! —
кричали из толпы козаки.
— Да говори нам, что делается, собачий
сын! —
закричал один из толпы, как видно, потеряв терпение.
— Сейчас одного заарестовали. Разговаривал, пес: «Куда идете? Куда,
кричит, идете, дураки, хамово племя?» Так и садит, будто с ума соскочил, сукин
сын!
— Это — преувеличение! — решительно
крикнула дама в очках. — Мой
сын — прапорщик.
— Ну, порядки. Да и жара же, — сказал брандмайор и, обратившись к пожарному, уводившему хромого буланого, и
крикнул: — в угловой денник поставь! Я тебя, сукина
сына, научу, как лошадей калечить, какие дороже тебя, шельмы, стоят.
Но так как мотивов этих за ним никто предварительно не приметил, а все видели, напротив, что он барином любим, почтен бариновою доверенностью, то, конечно бы, его последнего и заподозрили, а заподозрили бы прежде всего такого, который бы имел эти мотивы, кто сам
кричал, что имеет эти мотивы, кто их не скрывал, перед всеми обнаруживал, одним словом, заподозрили бы
сына убитого, Дмитрия Федоровича.
— Нехорошо у них; даже мне, рабе, страмно показалось. Ходит этот Фомка по двору, скверными словами ругается,
кричит… А что, сударыня, слышала я, будто он ихний
сын?
— Ты опять, балбес бесчувственный, над матерью надругаешься! —
кричала она на него, — мало тебе, постылому
сыну, намеднишней потасовки! — И вслед за этими словами происходила новая жестокая потасовка, которая даже у малочувствительного «балбеса» извлекала из глаз потоки слез.
Твои кости станут танцевать в гробе с веселья, когда услышат, как нечестивые звери ляхи кинут в пламя твоего
сына, когда
сын твой будет
кричать под ножами и окропом.
— Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве; а горя ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить на месть
сына… Страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вам увидеть его! Сердце мое до сих пор бьется. «Я зарублю твое дитя, Катерина, —
кричал он, — если не выйдешь за меня замуж!..» — и, зарыдав, кинулась она к колыбели, а испуганное дитя протянуло ручонки и
кричало.
Долго
кричал сын мой, теперь спит.
Закончилось это большим скандалом: в один прекрасный день баба Люба, уперев руки в бока, ругала Уляницкого на весь двор и
кричала, что она свою «дытыну» не даст в обиду, что учить, конечно, можно, но не так… Вот посмотрите, добрые люди: исполосовал у мальчика всю спину. При этом баба Люба так яростно задрала у Петрика рубашку, что он завизжал от боли, как будто у нее в руках был не ее
сын, а сам Уляницкий.
А когда Славка, подняв вместе с гробом на плечи, понесли из комнаты на двор, то мать его громко
кричала и билась на руках у людей, прося, чтобы и ее зарыли в землю вместе с
сыном, и что она сама виновата в его смерти.
Старик вскочил, посмотрел на
сына безумными глазами и, подняв руку с раскольничьим крестом, хрипло
крикнул...
А где-то в углу его
сын плакал и
кричал...
После святок мать отвела меня и Сашу,
сына дяди Михаила, в школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки, дед взял Сашу к себе. В школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не
кричи, я тебя не боюсь…»
Не помню, как относился дед к этим забавам
сыновей, но бабушка грозила им кулаком и
кричала...
Когда я выздоровел, мне стало ясно, что Цыганок занимает в доме особенное место: дедушка
кричал на него не так часто и сердито, как на
сыновей, а за глаза говорил о нем, жмурясь и покачивая головою...
— Ганя, что ты? —
крикнула Нина Александровна, бросаясь останавливать
сына.
— Бунтует! Заговоры составляет! —
кричал Лебедев, как бы уже не в силах сдержать себя, — ну могу ли я, ну вправе ли я такого злоязычника, такую, можно сказать, блудницу и изверга за родного племянника моего, за единственного
сына сестры моей Анисьи, покойницы, считать?
— Эх, Антип! —
крикнул он с горечью. — Ведь говорил я тебе тогда… третьего дня, что ты, может, и в самом деле не
сын Павлищева!
— Это винт! —
кричал генерал. — Он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все на меня, от чужих до родного
сына!
Анна Павловна
закричала благим матом и закрыла лицо руками, а
сын ее побежал через весь дом, выскочил на двор, бросился в огород, в сад, через сад вылетел на дорогу и все бежал без оглядки, пока, наконец, перестал слышать за собою тяжелый топот отцовских шагов и его усиленные прерывистые крики…
Остервенившийся Илюшка больно укусил ей палец, но она не чувствовала боли, а только слышала проклятое слово, которым обругал ее Илюшка. Пьяный Рачитель громко хохотал над этою дикою сценой и
кричал сыну...
— Да ведь и сына-то у тебя нет! —
кричал Самоварник.
— Садитесь, этово-тово, на прясло-то, так гости будете, —
кричал Тит, едва успевая принимать подкидываемое
сыновьями сено.
— Рудин! Рудин! —
кричал он на Зарницына. — Все с проповедями ходишь, на великое служение всех подбиваешь: мать Гракхов
сыновей кормила, а ты, смотри, бабки слепой не умори голодом с проповедями-то.
— Что это! бунт! —
крикнул sous-lieutenant и, толкнув замершую у его ног женщину, громко
крикнул то самое «пали», которое заставило пастора указать
сыну в последний раз на Рютли.
— Господа! —
крикнула она студентам, войдя в комнату
сына. — Вы видели, что было с Сережей? За это я вам обязана: вчера была сходка, а сегодня арестант. Прошу вас оставить мой дом.
— Да ведь это
сын, ваше высокородие, того мужичка, который купил Парфенку-то в рекруты; вот ему это и не по нутру, что я говорю, — отвечал корявый мужик. — Ну-те, черти, —
крикнул он затем в окно другим понятым, стоявшим на улице, — подите, пособите покойницу-то вынуть из гроба.
— А я хочу — на свои! — прикрикнул полковник. Он полагал, что на
сына временно нашла эта блажь, а потому он хотел его потешить. — Кирьян! —
крикнул он.
— Телегу! Телегу! —
закричал Павел почти бешеным голосом и побежал назад к усадьбе. Ему встретился полковник, который тоже трусил с своим толстым брюхом, чтобы поймать
сына.
— Телегу скорей! —
закричал и полковник, тоже повернув и побежав за
сыном.
–"
Сыну моему Семену — село Вырыпаево с деревнями, всего триста пятьдесят пять душ; второе,
сыну моему Дмитрию — село Последово с деревнями, да из вырыпаевской вотчины деревни Манухину, Веслицыну и Горелки, всего девятьсот шестьдесят одну душу…" — Марья Петровна остановилась и взглянула на Митеньку: ей очень хотелось, чтоб он хоть ручку у ней поцеловал, но тот даже не моргнул глазом. — Да что ж ты молчишь-то! что ты, деревянный, что ли! — почти
крикнула она на него.
Мать подошла к нему, села рядом и обняла
сына, притягивая голову его к себе на грудь. Он, упираясь рукой в плечо ей, сопротивлялся и
кричал...
— Ведь если ваш
сын — дрянной человек, вредный людям, противный вам — вы это скажете? — страстно
крикнула Саша.
Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел не любит крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учить надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа
сына, чтобы скорее узнать, — не обидел ли его хохол? Но они
кричали друг на друга не обижаясь.
— Боялся, что ударит офицер! Он — чернобородый, толстый, пальцы у него в шерсти, а на носу — черные очки, точно — безглазый.
Кричал, топал ногами! В тюрьме сгною, говорит! А меня никогда не били, ни отец, ни мать, я — один
сын, они меня любили.
— «Как! —
закричал старик, почти испугавшись, — так вы ничего Петеньке не подарите, так вы ему ничего дарить не хотите?» Старик испугался; в эту минуту он, кажется, готов был отказаться от своего предложения затем, чтобы и я могла чем-нибудь подарить его
сына.
Сын испугался и озлобился, но озлобился больше, чем испугался, и, склонив голову, скорым шагом пошел к двери. Федор Михайлович не хотел бить его, но он был рад своему гневу и долго еще
кричал, провожая
сына, бранные слова.
Ни одного дня, который не отравлялся бы думою о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все голоса
кричит: нужда! нужда! нужда!
Сын ли окончил курс — и это не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
А весьегонцы слушали эти речи и плескали руками. И
кричали: браво, русский Гарибальди! живио! уррааа! А один, помоложе, даже запел: allons, enfants de la patrie… [Вперед, отечества
сыны («Марсельеза»).]
Малюта слушал
сына, и два чувства спорили в нем между собою. Ему хотелось
закричать на Максима, затопать на него ногами и привести его угрозами к повиновению, но невольное уважение сковывало его злобу. Он понимал чутьем, что угроза теперь не подействует, и в низкой душе своей начал искать других средств, чтоб удержать
сына.
На другой день, утром, оба
сына отправились к папеньке ручку поцеловать, но папенька ручки не дал. Он лежал на постели с закрытыми глазами и, когда вошли дети,
крикнул...