Неточные совпадения
— Афанасий, — продолжал царь, — я этими
днями еду молиться в Суздаль, а ты ступай на Москву к
боярину Дружине Морозову, спроси его
о здоровье, скажи, что я-де прислал тебя снять
с него мою опалу… Да возьми, — прибавил он значительно, — возьми
с собой, для почету, поболе опричников!
Прошло
дня четыре. Морозов сидел в брусяной избе за дубовым столом. На столе лежала разогнутая книга, оболоченная червчатым бархатом,
с серебряными застежками и жуками. Но
боярин думал не
о чтении. Глаза его скользили над пестрыми заголовками и узорными травами страницы, а воображение бродило от жениной светлицы к садовой ограде.
— Что бог велит, то и будет. Но теперь,
боярин,
дело идет не
о том: по какой дороге нам ехать? Вот их две: направо в лес, налево из лесу… Да кстати, вон едет мужичок
с хворостом. Эй, слушай-ка, дядя! По которой дороге выедем мы в отчину
боярина Кручины-Шалонского?
— Может статься, ты и
дело говоришь, Юрий Дмитрич, — сказал Кирша, почесывая голову, — да удальство-то нас заело! Ну, как сидеть весь век поджавши руки?
С тоски умрешь!.. Правда, нам, запорожцам, есть чем позабавиться: татары-то крымские под боком, а все охота забирает помериться
с ясновельможными поляками… Однако ж,
боярин, тебе пора, чай, отдохнуть. Говорят, завтра ранехонько будет на площади какое-то сходбище; чай, и ты захочешь послушать,
о чем нижегородцы толковать станут.
О тебе и спрашивать было нечего: мне сказали, что все ратные люди ушли в Ярославль
с князем Пожарским; так я отслужил третьего
дня панихиду по моем
боярине и отправился в путь…
Сквозь мрачное настроение опального
боярина князя Василия, в тяжелом, гнетущем, видимо, его душу молчании, в этом кажущемся отсутствии ропота на поступок
с ним «грозного царя», в угнетенном состоянии окружающих слуг до последнего холопа, сильно скорбевших
о наступивших черных
днях для их «князя-милостивца» и «княжны-касаточки», — красноречиво проглядывало молчаливое недовольство действиями «слободского тирана», как втихомолку называли Иоанна, действиями, неоправдываемыми, казалось, никакими обстоятельствами, а между тем Яков Потапович, заступившийся в разговоре
с князем Василием за царя еще в вотчине при задуманном князем челобитье за Воротынского и при высказанном князем сомнении за исход этого челобитья, даже теперь, когда эти сомнения так ужасно оправдались, не находил поводов к обвинению царя в случившемся.
Старший сын царя Иоанна Васильевича — Иоанн — был любимцем отца. Юноша занимался вместе
с отцом государственными
делами, проявлял в них ум и чуткость к славе России. Во время переговоров
о мире, страдая за Россию, читая и горесть на лицах
бояр, слыша, может быть, и всеобщий ропот, царевич, исполненный благородной ревности, пришел к отцу и потребовал, чтобы он послал его
с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России.
Пословица: через час по ложке, вместо того чтоб сбыться ей над пациентами, сбывалась над самим лекарем. Уж конечно, не прописывал он никому такой горькой микстуры, какую Варфоломей заставлял его глотать при каждом своем посещении. На следующий
день опять прием, опять появление неизбежного переводчика.
С ним
боярин Мамон. Ничего доброго не обещает соединение этих двух лиц. Но книгопечатник порядочно напуган врачом: придет ли он снова просить
о каком-нибудь вздоре?
— Боярин-то мой дружит
с Малютою, может, тот что ему и высказал, так не закинуть ли мне своему-то словечко
о том, что
с руки мне всякое
дело в доме вашего старого пса, тогда сам, может, отдаст меня для услуг Григорию Лукьяновичу? — высказал он свои соображения Татьяне.
Образец не знал, как освободиться от такого постояльца, и не видел конца своему басурманскому пленению. Просить Ивана Васильевича
о разрешении уз своих не смел: Антон-лекарь каждый
день более и более входил в милость великого князя. В горе своем
боярин нередко сравнивал себя
с многострадальным Иовом, которого все язвы, казалось, готов он был принять вместо этого плена.
— Положительных доказательств нет, на душу и греха брать не буду, — отвечал Малюта; — да не в этом и
дело, великий государь, времена-то переживаются тяжелые и милость-то ноне надо оказывать не так, сплеча, а
с опаскою: семь раз отмерить, а потом уж и отрезать: мне что,
о тебе, великий царь, душою томится твой верный раб. Вести-то идут отовсюду нерадостные… Не до свадеб бы
боярам, помощникам царя.