Неточные совпадения
— Опять я! Не гляди на меня,
дуру! Ах, господи, да что ж я сижу, — вскричала она, срываясь
с места, — ведь кофей есть, а я тебя и не потчую! Вот ведь эгоизм-то старушечий что значит. Сейчас, сейчас!
Глаша. Нашей бы хозяйке за ним быть, она б его скоро прекратила. Что ж я,
дура, стою-то
с тобой! Прощай! (Уходит.)
— Да — сними ты
с меня эту
дуру!
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать
с ним в Париж. Я тогда еще
дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко. Нет, думаю, лучше уж пускай другие плачут!
— Вообразить не могла, что среди вашего брата есть такие… милые уроды. Он перелистывает людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» — спросила я. Он так удивился, что я почувствовала себя калуцкой
дурой. «Помилуй, говорит, какой же я муж, семьянин?» И я сразу поняла: верно, какой он муж? А он — еще: «Да и ты, говорит, разве ты для семейной жизни
с твоими данными?» И это верно, думаю. Ну, конечно, поплакала. Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
— Конечно, — сказал Клим и подумал: «Я бы
с тобой, пестрая
дура, навеки простился».
«Черт
с ней, пусть эта
дура ворует», — решил он и пошел на свидание
с Дроновым.
— Сестра —
дура: что
с ней будешь делать?
— Где
дуре помнить? Что баба знает? —
с презрением сказал Захар.
С хозяйкой только и разговору, что о хозяйстве;
с бабушкой говорить нельзя: та кашляет да и на ухо крепка; Акулина
дура набитая, а дворник пьяница; остаются ребятишки только:
с теми что говорить?
«Бог дурака, поваля, кормит!» — приводила она и пословицу в подкрепление, — найдет
дуру с богатством!
— Я не договорила, — заторопилась она, все краснея, — это я смешна… уж тем, что говорю
с вами как
дура.
— Ах, пащенок! Так это письмо в самом деле у тебя было зашито, и зашивала
дура Марья Ивановна! Ах вы, мерзавцы-безобразники! Так ты
с тем, чтоб покорять сердца, сюда ехал, высший свет побеждать, Черту Ивановичу отмстить за то, что побочный сын, захотел?
— Ну, Алеша, мы еще подождем
с поцелуями, потому что мы этого еще оба не умеем, а ждать нам еще очень долго, — заключила она вдруг. — Скажите лучше, за что вы берете меня, такую
дуру, больную дурочку, вы, такой умный, такой мыслящий, такой замечающий? Ах, Алеша, я ужасно счастлива, потому что я вас совсем не стою!
— Верочка, ты неблагодарная, как есть неблагодарная, — шепчет Марья Алексевна дочери: — что рыло-то воротишь от них? Обидели они тебя, что вошли? Честь тебе,
дуре, делают. А свадьба-то по — французски — марьяж, что ли, Верочка? А как жених
с невестою, а венчаться как по — французски?
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь
дура. Значит, можно мне теперь поговорить
с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете
с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
— Что? что? Ты так
с дуру-то и бухнул, осел?
Когда Верочке было десять лет, девочка, шедшая
с матерью на Толкучий рынок, получила при повороте из Гороховой в Садовую неожиданный подзатыльник,
с замечанием: «глазеешь на церковь,
дура, а лба-то что не перекрестишь? Чать, видишь, все добрые люди крестятся!»
—
С ума ты сошла,
дура? Смей повторить, мерзавка — ослушница! — закричала Марья Алексевна, подымаясь
с кулаками на дочь.
Много их в Петербурге, молоденьких
дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе
с голью кабацкою.
— Я просила вас сюда зайти, чтоб сказать вам, что я на старости лет
дурой сделалась; наобещала вам, да ничего и не сделала; не спросясь броду-то, и не надобно соваться в воду, знаете, по мужицкой пословице. Говорила вчера
с Орловым об вашем деле, и не ждите ничего…
Но именно потому, что Александра Гавриловна горячится, она проигрывает чаще, нежели муж. Оставшись несколько раз сряду
дурой, она
с сердцем бросает карты и уходит из комнаты, говоря...
Последний сидел в своей комнате, не показываясь на крики сердитой бабы, а на следующее утро опять появился на подоконнике
с таинственным предметом под полой. Нам он объяснил во время одевания, что Петрик — скверный, скверный, скверный мальчишка. И мать у него подлая баба… И что она
дура, а он, Уляницкий, «достанет себе другого мальчика, еще лучше». Он сердился, повторял слова, и его козлиная бородка вздрагивала очень выразительно.
— Что тут обсуждать, когда я все равно ничего не понимаю? Такую
дуру вырастили тятенька
с маменькой… А знаешь что? Я проживу не хуже, чем теперь… да. Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
— «Много, говорит, чести будет им, пускай сами придут…» Тут уж я даже заплакала
с радости, а он волосы мне распускает, любил он волосьями моими играть, бормочет: «Не хлюпай,
дура, али, говорит, нет души у меня?» Он ведь раньше-то больно хороший был, дедушко наш, да как выдумал, что нет его умнее,
с той поры и озлился и глупым стал.
— Эх, ду-ура, блаженная ты
дура, последний мне человек! Ничего тебе,
дуре, не жалко, ничего ты не понимаешь! Ты бы вспомнила: али мы
с тобой не работали, али я не грешил ради их, — ну, хоть бы теперь, хоть немножко бы…
— Ты ей, старой
дуре, не верь! — строго учил он. — Она смолоду глупа, она безграмотна и безумна. Я вот прикажу ей, чтобы не смела она говорить
с тобой про эти великие дела! Отвечай мне: сколько есть чинов ангельских?
— Плешивая
дура! — крикнул дядя Михаил
с улицы.
Все эти; господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая
дура с деньгами»…
Не усмехайся, Аглая, я себе не противоречу:
дура с сердцем и без ума такая же несчастная
дура, как и
дура с умом без сердца.
— Это меня-то бесстыжею называют! —
с пренебрежительною веселостью отпарировала Настасья Филипповна. — А я-то как
дура приехала их к себе на вечер звать! Вот как ваша сестрица меня третирует, Гаврила Ардалионович!
— Да
с вами и не такой еще
дурой сделаешься! — горько отозвалась Лизавета Прокофьевна. — Срам! Сейчас, как придем, подайте мне эти стихи Пушкина!
Да пусть мать
дура была, да ты все-таки будь
с ней человек!..
«Да что же она такое, — нигилистка или просто
дура?» Что не
дура, — в этом, впрочем, и у Лизаветы Прокофьевны не было никакого сомнения: она чрезвычайно уважала суждения Александры Ивановны и любила
с нею советоваться.
Сон был тотчас же передан
с торжеством Лизавете Прокофьевне двумя хохотавшими сестрами; но мамаша опять рассердилась и всех трех обозвала
дурами.
Я вот
дура с сердцем без ума, а ты
дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и страдаем.
— Окся ужо до тебя доберется, Петр Васильич… Она и то обещает рассчитаться
с тобой мелкими. «Это, — грит, — он, кривой черт, настроил тебя». То-то
дура… Я и боялся к тебе подойти все время: пожалуй, как раз вцепится… Ей бы только в башку попало. Тебя да Марью хочет руками задавить.
— Ключик добудь, Марьюшка… — шептал Петр Васильич. — Вызнай, высмотри, куды он его прячет…
С собой носит? Ну, это еще лучше… Хитер старый пес. А денег у него неочерпаемо… Мне в городу сказывали, Марьюшка. Полтора пуда уж сдал он золота-то, а ведь это тридцать тысяч голеньких денежек. Некуда ему их девать. Выждать, когда у него большая получка будет, и накрыть… Да ты-то чего боишься,
дура?
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо было… Ну, выпил стакашик господского чаю, потому как зачем же я буду обижать барина напрасно? А теперь приедем на Фотьянку: первым делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась там заместо Фени. Ведь поглядеть, так
дура набитая, а тут ловко подвернулась… Она уж во второй раз
с нашего прииску убежала да прямо к баушке, а та без Фени как без рук. Ну, Окся и соответствует по всем частям…
— Ах, дура-голова!.. Вот и толкуй
с тобой…
— Сапоги со скрипом завел, пуховую шляпу — так петухом и расхаживает. Я как-то была, так он на меня, мамынька, и глядеть не хочет. А
с баушкой Лукерьей у них из-за денег дело до драки доходит: та себе тянет, а Петр Васильич себе. Фенька, конечно, круглая
дура, потому что все им отдает…
— А ты не больно, родитель, тово… — неожиданно заявил насмелившийся Яша. — Не наша причина
с Тарасом, ежели Феня тово… убежала, значит, в Тайболу. Мы ее как домой тащили, а она свое… Одним словом,
дура.
Матюшка думал крайне тяжело, точно камни ворочал, но зато раз попавшая ему в голову мысль так и оставалась в Матюшкином мозгу, как железный клин. И теперь он лежал и все думал о мочеганке Катре, которая вышла сейчас на одну стать
с сестрой Аграфеной.
Дуры эти девки самые…
— Ну, ты у меня смотри: знаем мы, как у девок поясницы болят… Дурите больше
с парнями-то!.. Вон я как-то Анисью приказчицу видела: сарафан кумачный, станушка
с кумачным подзором, платок на голове кумачный, ботинки козловые… Поумнее, видно, вас,
дур…
— Какие же
дуры бабы пойдут к тебе
с покоса? — удивлялся Тит, разводя руками.
— Известно, не от ума поехали: не сами, а водка едет… Макарка-то
с лесообъездчиками-кержаками дружит, — ну, и надеется на защиту, а Терешка за ним
дуром увязался.
Наконец, сегодня, то есть 21 августа, явился Пальм и завтра утром увозит Дурова, который непременно сам заедет к вам. Вопрос в том, застанет ли он вас дома. Во всяком случае, у вас на столе будет и рукопись и это письмо… [Дальше — просьба достать для петрашевца
С. Ф. Дурова сочинения Фурье.
Дуров уехал в Москву 22 августа (неизданное письмо Пущина к жене от 24 августа).]
Одни решили, что она много о себе думает; другие, что она ехидная-преехидная: все молчит да выслушивает; третьи даже считали ее на этом же основании интриганкой, а четвертые, наконец, не соглашаясь ни
с одним из трех вышеприведенных мнений, утверждали, что она просто
дура и кокетка.
— Я вам говорила, что она
дура, — сказала Бертольди, выслушав рассказ Белоярцева о его разговоре
с Мечниковою. — Она по натуре прямая гражданка, но так глупа.
— К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз бы да другой увидала, что нельзя глупить, так и обдумалась бы; она ведь не
дура. А то маменька
с папенькой сами потворствуют, бабенка и дурит, а потом и в привычку войдет.