Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я уж вас
видел. Вы, кажется, тогда упали? Что, как
ваш нос?
Хлестаков. Сделайте милость, садитесь. Я теперь
вижу совершенно откровенность
вашего нрава и радушие, а то, признаюсь, я уж думал, что вы пришли с тем, чтобы меня… (Добчинскому.)Садитесь.
Стародум.
Вижу, каковы были и родители
ваши.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете…
Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь
вижу. Доверенность твоя ко мне…
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда
увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь
ваша…
Стародум. Советы
ваши беспристрастны. Я это
вижу.
— На что лучше-с! — отвечал он, — только осмелюсь доложить
вашему высокородию: у нас на этот счет даже лучше зрелища
видеть можно-с!
— Я понял, разумеется, — сказал Левин, — что это только значит то, что вы хотите меня
видеть, и очень рад. Разумеется, я воображаю, что вам, городской хозяйке, здесь дико, и, если что нужно, я весь к
вашим услугам.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman
ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и
вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
Я не раскаиваюсь и никогда не раскаюсь в том, что я сделал; но я желал одного,
вашего блага, блага
вашей души, и теперь я
вижу, что не достиг этого.
Я не виню вас, и Бог мне свидетель, что я,
увидев вас во время
вашей болезни, от всей души решился забыть всё, что было между нами, и начать новую жизнь.
— Я очень занят был. Очень рад вас
видеть, — сказал он тоном, который ясно говорил, что он огорчен этим. — Как
ваше здоровье?
— Мне неинтересно
ваше пристрастие к этой девочке, это правда, потому что я
вижу, что оно ненатурально.
— Картина
ваша очень подвинулась с тех пор, как я последний раз
видел ее. И как тогда, так и теперь меня необыкновенно поражает фигура Пилата. Так понимаешь этого человека, доброго, славного малого, но чиновника до глубины души, который не ведает, что творит. Но мне кажется…
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не
вижу, как вы страдаете, как это раскрыло
ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с
вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
Вы не можете себе представить ту жажду его
видеть, которую я испытываю, и потому не можете представить ту благодарность, которую во мне возбудит
ваша помощь.
Видите, я не должна бы была вам всего этого говорить, но я полагаюсь на
ваше сердце, на
вашу честь; вспомните, у меня одна дочь… одна…
— Все… только говорите правду… только скорее…
Видите ли, я много думала, стараясь объяснить, оправдать
ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они узнают… (ее голос задрожал) я их упрошу. Или
ваше собственное положение… но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня не презираете, не правда ли?
«Есть еще одна фатера, — отвечал десятник, почесывая затылок, — только
вашему благородию не понравится; там нечисто!» Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед, и после долгого странствовия по грязным переулкам, где по сторонам я
видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате, на самом берегу моря.
Вы
видите, я играю в
ваших глазах самую жалкую и гадкую роль, и даже в этом признаюсь; вот все, что я могу для вас сделать.
— Я? я переменился?.. О, никогда! Вы знаете, что это невозможно! Кто
видел вас однажды, тот навеки унесет с собою
ваш божественный образ.
— Превосходно изволили заметить, — отнесся Чичиков, — точно, не мешает.
Видишь вещи, которых бы не
видел; встречаешь людей, которых бы не встретил. Разговор с иным тот же червонец. Научите, почтеннейший Константин Федорович, научите, к вам прибегаю. Жду, как манны, сладких слов
ваших.
— Поверьте мне, Афанасий Васильевич, я чувствую совершенно справедливость <
вашу>, но говорю вам, что во мне решительно погибла, умерла всякая деятельность; не
вижу я, что могу сделать какую-нибудь пользу кому-нибудь на свете.
— Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся. Из одного христианского человеколюбия хотел:
вижу, бедная вдова убивается, терпит нужду… да пропади и околей со всей
вашей деревней!..
— Сколько могу
видеть из слов
ваших, — сказал полковник, нимало не смутясь, — это просьба; не так ли?
— Знаем все об
вашем положении, все услышали! — сказал он, когда
увидел, что дверь за ним плотно затворилась. — Ничего, ничего! Не робейте: все будет поправлено. Все станет работать за вас и —
ваши слуги! Тридцать тысяч на всех — и ничего больше.
— А все-таки, как ни переворочу обстоятельства
ваши,
вижу, что нужно вам жениться: впадете в ипохондрию.
— Ну,
видите ли, я вдруг постигнул
ваш характер. Итак, почему ж не дать бы мне по пятисот рублей за душу, но… состоянья нет; по пяти копеек, извольте, готов прибавить, чтобы каждая душа обошлась, таким образом, в тридцать копеек.
В последнем вкусе туалетом
Заняв
ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред ученым светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б, это было смело,
Описывать мое же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А
вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас
видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой
увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды
ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар…
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
Нет, поминутно
видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюбленными глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой все
ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!
— Я тут еще беды не
вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет
ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради Бога.
Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera?..
Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету».
— Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей
видеть вас,
Чтоб только слышать
ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Адриатические волны,
О Брента! нет,
увижу вас
И, вдохновенья снова полный,
Услышу
ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.
—
Ваше королевское величество! молчите, молчите, ради бога! — закричал Янкель. — Молчите! Мы уж вам за это заплатим так, как еще никогда и не
видели: мы дадим вам два золотых червонца.
А
видите вот эту саблю? вот
ваша матерь!
— Вот я вас! — кричал сверху дюжий полковник, — всех перевяжу! Отдавайте, холопы, ружья и коней.
Видели, как перевязал я
ваших? Выведите им на вал запорожцев!
— Вы, быть может, ушиблись? — осторожно спросил он. — Где были? Что
видели? Впрочем, это, конечно,
ваше дело. Маклер предлагает выгодный фрахт; с премией. Да что с вами такое?..
— Я
вижу по укоризне глаз
ваших, что еще мало лил на затылок холодной воды.
Скоро вы
увидите девушку, которая не может, не должна иначе выйти замуж, как только таким способом, какой развиваю я на
ваших глазах.
Вот это дворник нашего дома; дворник очень хорошо меня знает; вот он кланяется; он
видит, что я иду с дамой, и уж, конечно, успел заметить
ваше лицо, а это вам пригодится, если вы очень боитесь и меня подозреваете.
— Но теперь, по крайней мере, не могу так рассчитывать и особенно не желаю помешать сообщению секретных предложений Аркадия Ивановича Свидригайлова, которыми он уполномочил
вашего братца и которые, как я
вижу, имеют для вас капитальное, а может быть, и весьма приятное значение.
— Нечего и говорить, что вы храбрая девушка. Ей-богу, я думал, что вы попросите господина Разумихина сопровождать вас сюда. Но его ни с вами, ни кругом вас не было, я таки смотрел: это отважно, хотели, значит, пощадить Родиона Романыча. Впрочем, в вас все божественно… Что же касается до
вашего брата, то что я вам скажу? Вы сейчас его
видели сами. Каков?
— Действительно, я человек развратный и праздный. А впрочем,
ваша сестрица имеет столько преимуществ, что не мог же и я не поддаться некоторому впечатлению. Но все это вздор, как теперь и сам
вижу.
— Я все слышал и все
видел, — сказал он, особенно упирая на последнее слово. — Это благородно, то есть я хотел сказать, гуманно! Вы желали избегнуть благодарности, я
видел! И хотя, признаюсь вам, я не могу сочувствовать, по принципу, частной благотворительности, потому что она не только не искореняет зла радикально, но даже питает его еще более, тем не менее не могу не признаться, что смотрел на
ваш поступок с удовольствием, — да, да, мне это нравится.
— А вы думали нет? Подождите, я и вас проведу, — ха, ха, ха! Нет,
видите ли-с, я вам всю правду скажу. По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, — а впрочем, и всегда интересовала меня, — одна
ваша статейка. «О преступлении»… или как там у вас, забыл название, не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодической речи» прочесть.
Ох, если бы вы
видели, Родион Романыч, хоть раз в жизни глазки
вашей сестрицы так, как они иногда умеют сверкать!
— Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то я бы непременно вас взял и сейчас к ним повез, — потому я
вашего совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается.
Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
Я
вижу, что вас тоже все это чрезвычайно интересует, и почту за долг, при первом удобном случае, по всем пунктам удовлетворить
ваше любопытство.
— Я уверен, что вы об этом господине Лужине, моем по жене родственнике, уже составили
ваше мнение, если его хоть полчаса
видели или хоть что-нибудь об нем верно и точно слышали.