Неточные совпадения
Даже до мелочей Сергей Иванович находил
в ней всё то, чего он желал от жены: она была бедна и одинока, так что она не приведет с собой кучу родных и их влияние
в дом мужа, как его он
видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда желал для своей
будущей семейной жизни.
Вернувшись
в свой вагон, он не переставая перебирал все положения,
в которых ее
видел, все ея слова, и
в его воображении, заставляя замирать сердце, носились, картины возможного
будущего.
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется
в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня
в лесу,
в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
Она мешала Самгину обдумывать
будущее,
видеть себя
в нем значительным человеком, который живет устойчиво, пользуется известностью, уважением; обладает хорошо вышколенной женою, умелой хозяйкой и скромной женщиной, которая однако способна говорить обо всем более или менее грамотно. Она обязана неплохо играть роль хозяйки маленького салона, где собирался бы кружок людей, серьезно занятых вопросами культуры, и где Клим Самгин дирижирует настроением, создает каноны, законодательствует.
«Свершилось, — думал Самгин, закрыв глаза и
видя слово это написанным как заголовок
будущей статьи; слово даже заканчивалось знаком восклицания, но он стоял криво и был похож на знак вопроса. —
В данном случае похороны как бы знаменуют воскресение нормальной жизни».
Клим Иванович Самгин был недостаточно реалистичен для того, чтоб ясно представить себя
в будущем. Он и не пытался делать это. Но он уже не один раз ставил пред собой вопрос: не пора ли включиться
в партию. Но среди существующих партий он не
видел ни одной, достаточно крепко организованной и способной обеспечить ему место, достойное его. Обеспечить — не может, но способна компрометировать каким-нибудь актом, вроде поездки ка-де
в Выборг.
— Я счастлива! — шептала она, окидывая взглядом благодарности свою прошедшую жизнь, и, пытая
будущее, припоминала свой девический сон счастья, который ей снился когда-то
в Швейцарии, ту задумчивую, голубую ночь, и
видела, что сон этот, как тень, носится
в жизни.
Вероятно, с летами она успела бы помириться с своим положением и отвыкла бы от надежд на
будущее, как делают все старые девы, и погрузилась бы
в холодную апатию или стала бы заниматься добрыми делами; но вдруг незаконная мечта ее приняла более грозный образ, когда из нескольких вырвавшихся у Штольца слов она ясно
увидела, что потеряла
в нем друга и приобрела страстного поклонника. Дружба утонула
в любви.
— Ты засыпал бы с каждым днем все глубже — не правда ли? А я? Ты
видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо дня
в день, ждать Рождества, потом Масленицы, ездить
в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера… вот наше
будущее — да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру… за что, Илья? Будешь ли ты счастлив…
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол
в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного
будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это
будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И будем как боги!» — прибавлял он насмешливо.
Она стала было рассматривать все вещи, но у ней дрожали руки. Она схватит один флакон,
увидит другой, положит тот, возьмет третий,
увидит гребенку, щетки
в серебряной оправе — и все с ее вензелем М. «От
будущей maman», — написано было.
Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там
будущее человечество, которое я никогда не
увижу, которое обо мне знать не будет и которое
в свою очередь истлеет без всякого следа и воспоминания (время тут ничего не значит), когда Земля обратится
в свою очередь
в ледяной камень и будет летать
в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней, то есть бессмысленнее чего нельзя себе и представить!
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то
в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для
будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я
видел до этого времени всего только раз
в моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел
в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что
в сущности не стоит).
В последний раз он
видел его перед масленицей; старик чувствовал себя бодро и строил планы
будущего.
Привалов кое-как отделался от непрошеной любезности Хины и остался
в буфете, дверь из которого как раз выходила на лестницу, так что можно было
видеть всех, входивших
в танцевальный зал. С Хиной приходилось быть любезным, потому что она могла пригодиться
в будущем.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее
видеть, как
в настоящую минуту. На душе было так хорошо,
в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и
будущее было так ясно, так хорошо.
Когда, перед сватовством, жениху захотелось хоть издали взглянуть на
будущую подругу своей жизни, это позволили ему сделать только
в виде исключительной милости, и то при таких условиях: жениха заперли
в комнату, и он мог
видеть невесту только
в замочную скважину.
Социализм революционный часто хотят
видеть в этом рассматривании настоящего поколения живых людей как простого средства для
будущего.
Социальный вопрос, борьба классов, гуманитарно-космополитический социализм и пр., и пр., все, что недавно еще казалось единственным важным,
в чем только и
видели будущее, отходит на задний план, уступает место более глубоким интересам и инстинктам.
Тогда это не могло быть еще так видно, ибо
будущее было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы
видим, что все
в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более.
Вот
в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не
в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой, как он, не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и
видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни
в сем веке, ни
в будущем; а
в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
Года через два после того, как мы
видим его сидящим
в кабинете Кирсанова за ньютоновым толкованием на «Апокалипсис», он уехал из Петербурга, сказавши Кирсанову и еще двум — трем самым близким друзьям, что ему здесь нечего делать больше, что он сделал все, что мог, что больше делать можно будет только года через три, что эти три года теперь у него свободны, что он думает воспользоваться ими, как ему кажется нужно для
будущей деятельности.
Но они рассуждают иначе:
видите ли, медицина находится теперь
в таком младенчествующем состоянии, что нужно еще не лечить, а только подготовлять
будущим врачам материалы для уменья лечить.
Нет, не много поколений: моя работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь
в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты
видела его, ты знаешь
будущее.
Я давно говорил, что Тихий океан — Средиземное море
будущего. [С большой радостью
видел я, что нью-йоркские журналы несколько раз повторили это. (Прим. А. И. Герцена.)]
В этом
будущем роль Сибири, страны между океаном, южной Азией и Россией, чрезвычайно важна. Разумеется, Сибирь должна спуститься к китайской границе. Не
в самом же деле мерзнуть и дрожать
в Березове и Якутске, когда есть Красноярск, Минусинск и проч.
Мельком
видел я его тогда и только увез с собой во Владимир благородный образ и основанную на нем веру
в него как
в будущего близкого человека. Предчувствие мое не обмануло меня. Через два года, когда я побывал
в Петербурге и, второй раз сосланный, возвратился на житье
в Москву, мы сблизились тесно и глубоко.
Еще бы раз
увидеть мою юную утешительницу, пожать ей руку, как я пожал ей на кладбище…
В ее лице хотел я проститься с былым и встретиться с
будущим…
А посмотри на него, — всякая жилка у него говорит: «Что же, мол, ты не бьешь — бей! зато
в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь,
увидишь, что дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
Западники целиком приняли реформу Петра и
будущее России
видели в том, чтобы она шла западным путем.
Покажите ему
в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским богом и Христом, и
увидите, какой исполин, могучий и правдивый, мудрый и кроткий, вырастет пред изумленным миром, изумленным и испуганным, потому что они ждут от нас одного лишь меча, меча и насилия, потому что они представить себе нас не могут, судя по себе, без варварства.
Я с любопытством шел сюда сегодня, со смятением: мне надо было
видеть самому и лично убедиться: действительно ли весь этот верхний слой русских людей уж никуда не годится, отжил свое время, иссяк исконною жизнью и только способен умереть, но всё еще
в мелкой завистливой борьбе с людьми…
будущими, мешая им, не замечая, что сам умирает?
Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой)
видели все ученики его, его главные
будущие апостолы,
видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие
в него и обожавшие его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?
— Так вот, господа, — начал Белоярцев, — вы сами
видите на опыте несомненные выгоды ассоциации. Ясное дело, что, издержав
в месяц только по двадцати пяти рублей, каждый из нас может сделать невозможные для него
в прежнее время сбережения и ассоциация может дозволить себе на
будущее время несравненно большие удобства
в жизни и даже удовольствия.
— Ну вот,
видите,
видите… — загорячилась Ровинская. — С таким образованием вы всегда могли бы найти место на всем готовом рублей на тридцать. Ну, скажем,
в качестве экономки, бонны, старшей приказчицы
в хорошем магазине, кассирши… И если ваш
будущий жених… Фриц…
— Господа! — вдруг патетически воскликнул Ванька-Встанька, прервав пение и ударив себя
в грудь. — Вот
вижу я вас и знаю, что вы —
будущие генералы Скобелев и Гурко, но и я ведь тоже
в некотором отношении военная косточка.
В мое время, когда я учился на помощника лесничего, все наше лесное ведомство было военное, и потому, стучась
в усыпанные брильянтами золотые двери ваших сердец, прошу: пожертвуйте на сооружение прапорщику таксации малой толики spiritus vini, его же и монаси приемлют.
Понятно,
в конце концов случилось то, что должно было случиться.
Видя в перспективе целый ряд голодных дней, а
в глубине их — темный ужас неизвестного
будущего, Любка согласилась. на очень учтивое приглашение какого-то приличного маленького старичка, важного, седенького, хорошо одетого и корректного. За этот позор Любка получила рубль, но не смела протестовать: прежняя жизнь
в доме совсем вытравила
в ней личную инициативу, подвижность и энергию. Потом несколько раз подряд он и совсем ничего не заплатил.
Громадное самолюбие этого юноши до того было уязвлено неудачею на театре, что он был почти не
в состоянии
видеть Павла, как соперника своего на драматическом поприще; зато сей последний, нельзя сказать, чтобы не стал
в себе воображать
будущего великого актера.
— Вы согласитесь, что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить — это
в его воле; а между тем, извольте
видеть, что выходит: он будет сдавать полк, он не знает еще, сколько с него
будущий командир потребует, — что же, ему свои, что ли, деньги
в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него…
— Ваня, ты, как я
вижу, меня совсем не понимаешь! Могут быть экстренные надобности,пойми это.
В иных случаях деньги способствуют независимости положения, независимости решения. Может быть, тебе теперь и не нужно, но не надо ль на что-нибудь
в будущем? Во всяком случае, я у тебя их оставлю. Это все, что я мог собрать. Не истратишь, так воротишь. А теперь прощай! Боже мой, какой ты бледный! Да ты весь больной…
— Отчет? А помнится, у вас же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков». Так вот
в этом самом выражении резюмируется программа всех моих отчетов, прошедших, настоящих и
будущих. Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать
в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда. И ежели вы
видите меня здесь, то единственно только для того, чтобы констатировать мое присутствие.
Решивши таким образом насущные вопросы, он с таким апломбом пропагандировал свои «идеи», что не только Сережа и Володя, но даже и некоторые начальники уверовали
в существование этих «идей». И когда это мнение установилось прочно, то он легко достиг довольно важного второстепенного поста, где имел своих подчиненных, которым мог вполне развязно говорить:"Вот вам моя идея! вам остается только развить ее!"Но уже и отсюда он прозревал далеко и
видел в будущем перспективу совсем иного свойства…
— Нет, уж позвольте, Альфред Иосифович… Я всегда жила больше
в области фантазии, а теперь
в особенности. Благодаря Раисе Павловне я знаю слишком много для моего возраста и поэтому не обманываю себя относительно
будущего, а хочу только все
видеть, все испытать, все пережить, но
в большом размере, а не на гроши и копейки. Разве стоит жить так, как живут все другие?
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не говорил о том, что
видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца,
в его речах звучала сказка о
будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
И я
вижу: пульсирует и переливается что-то
в стеклянных соках «Интеграла»; я
вижу: «Интеграл» мыслит о великом и страшном своем
будущем, о тяжком грузе неизбежного счастья, которое он понесет туда вверх, вам, неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не находящим.
—
В настоящее время, пришедши
в преклонность моих лет, я, милостивый государь,
вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым монастырям и обителям, не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни
будущей…
И между тем, как
видите, не унываю и даже не отчаиваюсь
в своем
будущем!
Ольга скоро сделалась своею
в том тесном кружке,
в котором вращалась Надежда Федоровна. Настоящей деятельности она покамест не имела, но прислушивалась к советам опытных руководительниц и помогала, стараясь, чтобы влиятельные лица, по крайней мере, привыкли
видеть ее. Она уже считала себя обреченною и не
видела перед собой иного
будущего, кроме того, которое осуществляла собой Надежда Федоровна.
Его смущал вопрос об удалении нечистот из помещений фаланстеров, и для разрешения его он прибегнул к когортам самоотверженных, тогда как
в недалеком
будущем дело устроилось проще — при помощи ватерклозетов, дренажа, сточных труб и, наконец, целого подземного города, образец которого мы
видим в катакомбах Парижа.
Провидели
будущих грубиянов и смутителей, припоминали прежние провинности, следили за выражением физиономий, истолковывали телодвижения и улыбки,
видели тревожные сны, верили
в гаданья и т. д.
Вглядываясь
в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом
видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло,
будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а живи!