Неточные совпадения
Самгин, оглядываясь,
видел бородатые и бритые, пухлые и костлявые лица мужчин, возбужденных счастьем жить,
видел разрумяненные мордочки
женщин, украшенных драгоценными камнями, точно иконы, все это было окутано голубоватым туманом, и
в нем летали, подобно ангелам,
белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные и лысые головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
Самгин
видел, что пальцы Таисьи
побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось.
В комнате было очень тихо, точно все уснули, и не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой
женщины, хотя слушать ее рассказ было противно, свистящие слова возбуждали чувство брезгливости.
Она отворила дверь, и от двери отскочило несколько голов и бросилось бегом
в комнаты. Он успел
увидеть какую-то
женщину, с голой шеей и локтями, без чепца,
белую, довольно полную, которая усмехнулась, что ее
увидел посторонний, и тоже бросилась от дверей прочь.
Она примирительно смотрела на весь мир. Она стояла на своем пьедестале, но не
белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо пленительной
женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием красоты Софьи, шел к себе домой и
видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом
видел ее преображение из статуи
в живое существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали цветы, разлилась теплота…
Это правда, он готов был носить
белье по два дня, что даже огорчало мать; это у них считалось за жертву, и вся эта группа преданных
женщин прямо
видела в этом подвиг.
Он
в ней первой
увидел, или, лучше сказать,
в первой
в ней почувствовал
женщину: он
увидел ее
белые руки, ее пышную грудь, прелестные ушки, и с каким бы восторгом он все это расцеловал!
Это звонили на моленье, и звонили
в последний раз; Вихрову при этой мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и
увидел, что со всех сторон села идут мужики
в черных кафтанах и черных поярковых шляпах, а
женщины тоже
в каких-то черных кафтанчиках с сборками назади и все почти повязанные черными платками с
белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных церквей, какие прежде строились
в селах, и только колокольни не было, а вместо ее стояла на крыше на четырех столбах вышка с одним колоколом,
в который и звонили теперь; крыша была деревянная, но дерево на ней было вырезано
в виде черепицы; по карнизу тоже шла деревянная резьба; окна были с железными решетками.
Павел заглянул туда и
увидел внизу привешенную доску, уставленную по краям лампами, а на ней сидела, качалась и смеялась какая-то, вся
в белом и необыкновенной красоты,
женщина…
Эта она была немножко Сонечка, немножко Маша, жена Василья,
в то время, как она моет
белье в корыте, и немножко
женщина с жемчугами на
белой шее, которую я
видел очень давно
в театре,
в ложе подле нас.
Мне было приятнее смотреть на мою даму, когда она сидела у рояля, играя, одна
в комнате. Музыка опьяняла меня, я ничего не
видел, кроме окна, и за ним,
в желтом свете лампы, стройную фигуру
женщины, гордый профиль ее лица и
белые руки, птицами летавшие по клавиатуре.
Почти каждый праздник, под вечер или ночью, где-нибудь
в городе раздавался крик
женщины, и не однажды Матвей
видел, как вдоль улицы мчалась
белая фигура, полуголая, с растрёпанными волосами. Вздрагивая, вспоминал, как Палага навивала на пальцы вырванные волосы…
Татьяна Власьевна хлопотала
в другой комнате около стола, уставленного бутылками. Алая шёлковая кофточка ярким пятном рисовалась на
белых обоях стены, маленькая
женщина носилась по комнате подобно бабочке, на лице у неё сияла гордость домовитой хозяйки, у которой всё идёт прекрасно. Раза два Илья
видел, что она ловкими, едва заметными знаками зовёт его к себе, но он не шёл к ней и чувствовал удовольствие от сознания, что это беспокоит её.
— Отпустите меня! — шептала она, дрожа всем телом и не
видя перед собою
в потемках ничего, кроме
белого кителя. — Вы правы, я ужасная
женщина… я виновата, но отпустите… Я вас прошу… — она дотронулась до его холодной руки и вздрогнула, — я вас умоляю…
Надежда Федоровна опять
увидела людей
в белом, которые ходили по набережной и разговаривали по-французски; и почему-то опять
в груди у нее заволновалась радость и смутно припомнилась ей какая-то большая зала,
в которой она когда-то танцевала или которая, быть может, когда-то снилась ей. И что-то
в самой глубине души смутно и глухо шептало ей, что она мелкая, пошлая, дрянная, ничтожная
женщина…
В качестве войска я держался на некотором расстоянии от Дюрока, а он прошел к середине двора и остановился, оглядываясь. На камне у одного порога сидел человек, чиня бочонок;
женщина развешивала
белье. У помойной ямы тужился, кряхтя, мальчик лет шести, —
увидев нас, он встал и мрачно натянул штаны.
Вдруг музыка оборвалась,
женщина спрыгнула на пол, чёрный Стёпа окутал её золотистым халатом и убежал с нею, а люди закричали, завыли, хлопая ладонями, хватая друг друга; завертелись лакеи,
белые, точно покойники
в саванах; зазвенели рюмки и бокалы, и люди начали пить жадно, как
в знойный день. Пили и ели они нехорошо, непристойно; было почти противно
видеть головы, склонённые над столом, это напоминало свиней над корытом.
Доложили, что пришла ночевать Жужелица. Это была богомолка Паша, или Спиридоновна, маленькая худенькая
женщина, лет пятидесяти,
в черном платье и
белом платочке, остроглазая, остроносая, с острым подбородком; глаза у нее были хитрые, ехидные, и глядела она с таким выражением, как будто всех насквозь
видела. Губы у нее были сердечком. За ехидство и ненавистничество
в купеческих домах ее прозвали Жужелицей.
Совершенная праздность, эти поцелуи среди
белого дня, с оглядкой и страхом, как бы кто не
увидел, жара, запах моря и постоянное мелькание перед глазами праздных, нарядных, сытых людей точно переродили его; он говорил Анне Сергеевне о том, как она хороша, как соблазнительна, был нетерпеливо страстен, не отходил от нее ни на шаг, а она часто задумывалась и все просила его сознаться, что он ее не уважает, нисколько не любит, а только
видит в ней пошлую
женщину.
— Все сделает Керим, что надо, все сделает, — успокаивала меня Гуль-Гуль, — для этого надо только Гуль-Гуль показаться на зубцах стены, выходящей
в горы.
В горах
увидят, что надо что-то Гуль-Гуль, и придут узнать к ночи. Как завоет
белая женщина свою песню на кровле, так и придут
в башню.
—
Увидишь людей Божьих, и мужчин и
женщин вместе,
в одних
белых рубашках, с пальмами
в руках — и тоже соблазнишься?.. А между тем тут тайна. Почему святых, праведных зовут «людьми Божьими»? Потому что запечатлены они печатью Бога живого.
Там,
в усадьбе, его невеста. Неужели он
в ней нашел свою желанную?.. Кто знает! Да и к чему эта погоня за блаженством? Лучше он, что ли, своего отца, Ивана Прокофьича? А тому разве был досуг мечтать о сладостях любви? Образы двух
женщин зашли
в его душу: одна — вся распаленная страстью, другая,
в белом, с крыльями, вся чистая и прозрачная, как
видел он ее во сне
в первую ночь, проведенную с ней под одною кровлей… Живи Калерия — она бы его благословила…
Это была именно та красота, созерцание которой, бог весть откуда, вселяет
в вас уверенность, что вы
видите черты правильные, что волосы, глаза, нос, рот, шея, грудь и все движения молодого тела слились вместе
в один цельный, гармонический аккорд, n котором природа не ошиблась ни на одну малейшую черту; вам кажется почему-то, что у идеально красивой
женщины должен быть именно такой нос, как у Маши, прямой и с небольшой горбинкой, такие большие темные глаза, такие же длинные ресницы, такой же томный взгляд, что ее черные кудрявые волосы и брови так же идут к нежному
белому цвету лба и щек, как зеленый камыш к тихой речке;
белая шея Маши и ее молодая грудь слабо развиты, но чтобы суметь изваять их, вам кажется, нужно обладать громадным творческим талантом.
Каждое утро я
вижу, как молодая
женщина в белой кофточке и
в папильотках подходит к окну и с жадностью хватает газеты, лежащие на подоконнике.
Впросонках слышит суету
в доме, потом скрип двери… Открывает глаза — и
видит пред собою
в сумраке…
женщину в пышном расцвете лет и красоты, с голубыми глазами,
в которых отражается целое небо любви! Заметно, однако ж, что оно подернуто облаком уныния. Щеки ее пылают, густые белокурые локоны раскиданы
в беспорядке по шее,
белой, как у лебедя. Боже! не видение ли это?.. Это жена его!
Кухарка
в белом фартуке и чепчике, с корзинкой
в руке, вышла из ворот, но, увидав колесницу, быстро вернулась во двор и выбежала оттуда с другой
женщиной, и обе, не переводя дыхания, широко раскрытыми глазами проводили колесницу до тех пор, пока могли
видеть ее.
Авенира взяли
в тюрьму, а полицейским розыском, поднявшимся по случаю пропажи Платониды Андреевны, было обнаружено, что ночные водоливы, работавшие
в ту ночь на одной чинившейся барке,
видели, как кто-то
белая, не то
женщина, не то, еще вернее, ведьма шибко пробежала по берегу и вдруг где-то исчезла.
Авенира взяли
в тюрьму, а полицейским розыском, поднявшимся по случаю пропажи Платониды Андревны, было обнаружено, что ночные водоливы, работавшие
в ту ночь на одной чинившейся барке,
видели, как кто-то весь
в белом, не то
женщина, не то, еще вернее, ведьма шибко пробежала по берегу и вдруг где-то исчезла.