Неточные совпадения
Вид брата и близость
смерти возобновили в душе Левина то чувство
ужаса пред неразгаданностью и вместе близостью и неизбежностью
смерти, которое охватило его в тот осенний вечер, когда приехал к нему брат.
— Люди почувствуют себя братьями только тогда, когда поймут трагизм своего бытия в космосе, почувствуют
ужас одиночества своего во вселенной, соприкоснутся прутьям железной клетки неразрешимых тайн жизни, жизни, из которой один есть выход — в
смерть.
Клим Самгин подумал: упади она, и погибнут сотни людей из Охотного ряда, из Китай-города, с Ордынки и Арбата, замоскворецкие люди из пьес Островского. Еще большие сотни, в
ужасе пред
смертью, изувечат, передавят друг друга. Или какой-нибудь иной
ужас взорвет это крепко спрессованное тело, и тогда оно, разрушенное, разрушит все вокруг, все здания, храмы, стены Кремля.
Она от
ужаса даже вздрогнет, когда вдруг ей предстанет мысль о
смерти, хотя
смерть разом положила бы конец ее невысыхаемым слезам, ежедневной беготне и еженочной несмыкаемости глаз.
Ей, в дремоте отчаяния, снился взгляд бабушки, когда она узнала все, брошенный на нее, ее голос — даже не было голоса, а вместо его какие-то глухие звуки
ужаса и
смерти…
Зато тут другие двигатели не дают дремать организму: бури, лишения, опасности,
ужас, может быть, отчаяние, наконец следует
смерть, которая везде следует; здесь только быстрее, нежели где-нибудь.
Тех, кто верит в бесконечную духовную жизнь и в ценности, превышающие все земные блага,
ужасы войны, физическая
смерть не так страшат.
И человечество, не просветившее в себе божественным светом этой темной древней стихии, неизбежно проходит через крестный
ужас и
смерть войны.
Розанов пережил испуг перед
ужасом жизни и
смерти.
Двух минут не прошло, как уже вся толпа отхлынула в разные стороны — и на земле, перед дверью кабака, оказалось небольшое, худощавое, черномазое существо в нанковом кафтане, растрепанное и истерзанное… Бледное лицо, закатившиеся глаза, раскрытый рот… Что это? замирание
ужаса или уже самая
смерть?
Долго обман не мог продолжаться, жена с
ужасом узнала после
смерти барина, что они крепостные.
За месяц до его
смерти я с
ужасом стал примечать, что умственные способности его тухнут, слабеют, точно догорающие свечи, в комнате становилось темнее, смутнее. Он вскоре стал с трудом и усилием приискивать слово для нескладной речи, останавливался на внешних созвучиях, потом он почти и не говорил, а только заботливо спрашивал свои лекарства и не пора ли принять.
…А между тем я тогда едва начинал приходить в себя, оправляться после ряда страшных событий, несчастий, ошибок. История последних годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я с
ужасом видел, что ни один человек, кроме меня, не знает ее и что с моей
смертью умрет истина.
Вадим умер в феврале 1843 г.; я был при его кончине и тут в первый раз видел
смерть близкого человека, и притом во всем не смягченном
ужасе ее, во всей бессмысленной случайности, во всей тупой, безнравственной несправедливости.
История последних годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я с
ужасом видел, что ни один человек, кроме меня, не знает ее и что с моей
смертью умрет и истина.
Смерть есть
ужас расставания и вместе с тем продолжение духовного общения.
Если зло и страдания жизни,
смерть и
ужас бытия не являются результатом предмирного преступления богоотступничества, великого греха всего творения, свободного избрания злого пути, если нет коллективной ответственности всего творения за зло мира, нет круговой поруки, то теодицея [Теодицеей называется проблема оправдания Бога, но само это словосочетание вызывает возражение.
И живет человеческий род, весь отравленный этим трупным ядом своих предшественников, всех предыдущих поколений, всех человеческих лиц, так же жаждавших полноты жизни и совершенства; живет человек безумной мечтой победить
смерть рождением, а не вечной жизнью, победить
ужас прошлого и настоящего счастьем будущего, для которого не сохранится ни один живой элемент прошлого.
Он поспешил передать ему свой взгляд на дело, прибавив, что, по его мнению, может быть, и смерть-то старика происходит, главное, от
ужаса, оставшегося в его сердце после проступка, и что к этому не всякий способен.
«Вот когда наша
смерть пришла», — в
ужасе думала Наташка.
Сразу раскрылся передо мною весь
ужас и вся глупость насильственной
смерти…
И в хрустально-чистом холодном воздухе торжественно, величаво и скорбно разносились стройные звуки: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» И какой жаркой, ничем ненасытимой жаждой жизни, какой тоской по мгновенной, уходящей, подобно сну, радости и красоте бытия, каким
ужасом перед вечным молчанием
смерти звучал древний напев Иоанна Дамаскина!
Да, именно, именно. Потому-то я и боюсь I, я борюсь с ней, я не хочу. Но почему же во мне рядом и «я не хочу» и «мне хочется»? В том-то и
ужас, что мне хочется опять этой вчерашней блаженной
смерти. В том-то и
ужас, что даже теперь, когда логическая функция проинтегрирована, когда очевидно, что она неявно включает в себя
смерть, я все-таки хочу ее губами, руками, грудью, каждым миллиметром…
Но в том-то и
ужас, что эти тела — невидимые — есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие тени — иррациональные формулы; и математика, и
смерть — никогда не ошибаются.
Наконец, помогая друг другу, мы торопливо взобрались на гору из последнего обрыва. Солнце начинало склоняться к закату. Косые лучи мягко золотили зеленую мураву старого кладбища, играли на покосившихся крестах, переливались в уцелевших окнах часовни. Было тихо, веяло спокойствием и глубоким миром брошенного кладбища. Здесь уже мы не видели ни черепов, ни голеней, ни гробов. Зеленая свежая трава ровным, слегка склонявшимся к городу пологом любовно скрывала в своих объятиях
ужас и безобразие
смерти.
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью
смерти на бледном лице, я, как зверек, забился в угол и смотрел на нее горящими глазами, перед которыми впервые открылся весь
ужас загадки о жизни и
смерти. А потом, когда ее унесли в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном в сумраке первой ночи моего сиротства?
Тут он вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову, вспомнил еще про один долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен 5 лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно с этими и тысячами других воспоминаний, чувство настоящего — ожидания
смерти и
ужаса — ни на мгновение не покидало его.
Не буду рассказывать, сколько еще
ужасов, опасностей и разочарований испытал наш герой в этот вечер: как вместо такой стрельбы, которую он видел на Волковом поле, при всех условиях точности и порядка, которые он надеялся найти здесь, он нашел 2 разбитые мортирки без прицелов, из которых одна была смята ядром в дуле, а другая стояла на щепках разбитой платформы; как он не мог до утра добиться рабочих, чтоб починить платформу;как ни один заряд не был того веса, который означен был в Руководстве, как ранили 2 солдат его команды, и как 20 раз он был на волоске от
смерти.
Долго я ворочался с боку на бок, передумывая свое положение и с минуты на минуту ожидая божьего наказания и даже внезапной
смерти, — мысль, приводившая меня в неописанный
ужас.
— Боже мой! — воскликнул он в
ужасе. — Еще и еще
смерть!
— Кермани! Сколько б ты дал за меня, если б меня продавали? — ответил сеятелю
смерти и
ужаса...
— Какая розь! Всякая война есть
смерть и
ужас! — воскликнула Анна Юрьевна.
Мне случалось веселиться с товарищами на том самом месте, где несколько минут до того мы дрались с неприятелем; но на поле сражения мы видим убитых, умирающих, раненых; а тут
смерть сливалась с жизнию без всяких оттенок: шаг вперед — и жизнь во всей красоте своей; шаг назад — и
смерть со всеми своими
ужасами!
Прохор.
Ужас, до чего Наталья любит обижать меня. И вообще — всех… Молодая, а уже — ведьма. Очень похожа… Мм-да! Однако она верно сказала — я человек осмотрительный. После
смерти капитана…
Колесников улыбнулся. Снова появились на лице землистые тени, кто-то тяжелый сидел на груди и душил за горло, — с трудом прорывалось хриплое дыхание, и толчками, неровно дергалась грудь. В черном озарении
ужаса подходила
смерть. Колесников заметался и застонал, и склонившийся Саша увидел в широко открытых глазах мольбу о помощи и страх, наивный, почти детский.
Андрей Иваныч, матрос, почувствовавший
смерть Колесникова как смертельный удар всему ихнему делу, недоумевал и смущался, не зная, как понимать этого Жегулева; и то в радости и в вере приободрялся, а то начинал беспокоиться положительно до
ужаса.
И у Вернера начинала кружиться голова. И казалось минутами, что они едут на какой-то праздник; странно, но почти все ехавшие на казнь ощущали то же и, наряду с тоскою и
ужасом, радовались смутно тому необыкновенному, что сейчас произойдет. Упивалась действительность безумием, и призраки родила
смерть, сочетавшаяся с жизнью. Очень возможно, что на домах развевались флаги.
Он заплакал и сел в угол. Заплакала и старуха в своем углу. Бессильные хоть на мгновение слиться в чувстве любви и противопоставить его
ужасу грядущей
смерти, плакали они холодными, не согревающими сердца слезами одиночества. Мать сказала...
«В час дня, ваше превосходительство», — сказали ему эти любезные ослы, и, хотя сказали только потому, что
смерть предотвращена, одно уже знание ее возможного часа наполнило его
ужасом. Вполне допустимо, что когда-нибудь его и убьют, но завтра этого не будет — завтра этого не будет, — и он может спать спокойно, как бессмертный. Дураки, они не знали, какой великий закон они свернули с места, какую дыру открыли, когда сказали с этой своею идиотской любезностью: «В час дня, ваше превосходительство».
И то, что он испытывал, не было
ужасом перед
смертью; скорее
смерти он даже хотел: во всей извечной загадочности и непонятности своей она была доступнее разуму, чем этот так дико и фантастично превратившийся мир.
И с внезапной острой тоскою в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот проклятый, черный, выхваченный из циферблата час. Только тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму
ужаса. Потревоженный однажды страх
смерти расплывался по телу, внедрялся в кости, тянул бледную голову из каждой поры тела.
И эта невозможность, впервые так ясно представшая слабому мозгу Янсона, наполнила его
ужасом: еще не смея почувствовать это ясно, он уже сознал неизбежность близкой
смерти и мертвеющей ногою ступил на первую ступень эшафота.
— Мне страшно, прекрасный мой! — прошептала Суламифь. — Темный
ужас проник в мою душу… Я не хочу
смерти… Я еще не успела насладиться твоими объятиями… Обойми меня… Прижми меня к себе крепче… Положи меня, как печать, на сердце твоем, как печать, на мышце твоей!..
— Неужели
смерть?» Опять на него нашел
ужас, он запыхался, нагнулся, стал искать спичек, надавил локтем на тумбочку.
— Про волшебный камень — вздор. Это люди так присочинили, и Голован тому не виноват, а «несмертельным» его прозвали потому, что в этаком
ужасе, когда над землей смертные фимиазмы стояли и все оробели, он один бесстрашный был, и его
смерть не брала.
Когда в семье есть больной, который болеет уже давно и безнадежно, то бывают такие тяжкие минуты, когда все близкие робко, тайно, в глубине души желают его
смерти; и только одни дети боятся
смерти родного человека и при мысли о ней всегда испытывают
ужас.
Когда свежие, росистые листья коснулись его тела, он побледнел как
смерть и в
ужасе широко раскрыл глаза.
Лизина мать услышала о страшной
смерти дочери своей, и кровь ее от
ужаса охладела — глаза навек закрылись. — Хижина опустела. В ней воет ветер, и суеверные поселяне, слыша по ночам сей шум, говорят: «Там стонет мертвец; там стонет бедная Лиза!»
Козел продолжал ползать на коленях от одного мужика к другому. От
ужаса близкой и жестокой
смерти он уже перешел к блаженной радости, но нарочно из угодливости притворялся непонимающим. Слезы бежали по его безобразно кривившемуся лицу. Он хватал, не разбирая, чьи-то жесткие мозолистые руки, чьи-то вонючие сапоги и взасос, жадно целовал их. Василь стоял, бледный и неподвижный, с горящими глазами. Он не отрывался от страшного лица Бузыги, ища и боясь его взгляда.
Кто сильный даст мне руку помощи? Никто. Никто. Где найду я то вечное, к чему я мог бы прилепиться со своим жалким, бессильным, до
ужаса одиноким «я»? Нигде. Нигде. О, милая, милая девочка, почему к тебе тянутся сейчас мои окровавленные руки — ведь ты также человек, и также ничтожна и одинока, и подвержена
смерти. Жалею ли я тебя или хочу, чтобы ты меня пожалела, но, как за щитом, укрылся бы я за твоим беспомощным тельцем от безнадежной пустоты веков и пространства. Но нет, нет, все это ложь!