Неточные совпадения
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры
в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали
часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе
уходить всему
в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал
в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
С каждым годом притворялись окна
в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом
уходили из вида более и более главные
части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал
в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались
в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука
в подвалах превратилась
в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались
в пыль.
Климу
чаще всего навязывали унизительные обязанности конюха, он вытаскивал из-под стола лошадей, зверей и подозревал, что эту службу возлагают на него нарочно, чтоб унизить. И вообще игра
в цирк не нравилась ему, как и другие игры, крикливые, быстро надоедавшие. Отказываясь от участия
в игре, он
уходил в «публику», на диван, где сидели Павла и сестра милосердия, а Борис ворчал...
— Не сердись, — сказал Макаров,
уходя и споткнувшись о ножку стула, а Клим, глядя за реку, углубленно догадывался: что значат эти все
чаще наблюдаемые изменения людей? Он довольно скоро нашел ответ, простой и ясный: люди пробуют различные маски, чтоб найти одну, наиболее удобную и выгодную. Они колеблются, мечутся, спорят друг с другом именно
в поисках этих масок,
в стремлении скрыть свою бесцветность, пустоту.
Ольга, как всякая женщина
в первенствующей роли, то есть
в роли мучительницы, конечно, менее других и бессознательно, но не могла отказать себе
в удовольствии немного поиграть им по-кошачьи; иногда у ней вырвется, как молния, как нежданный каприз, проблеск чувства, а потом, вдруг, опять она сосредоточится,
уйдет в себя; но больше и
чаще всего она толкала его вперед, дальше, зная, что он сам не сделает ни шагу и останется неподвижен там, где она оставит его.
Он смущался,
уходил и сам не знал, что с ним делается. Перед выходом у всех оказалось что-нибудь: у кого колечко, у кого вышитый кисет, не говоря о тех знаках нежности, которые не оставляют следа по себе. Иные удивлялись, кто почувствительнее, ударились
в слезы, а большая
часть посмеялись над собой и друг над другом.
У него, взамен наслаждений, которыми он пользоваться не мог, явилось старческое тщеславие иметь вид шалуна, и он стал вознаграждать себя за верность
в супружестве сумасбродными связями, на которые быстро
ушли все наличные деньги, брильянты жены, наконец и большая
часть приданого дочери. На недвижимое имение, и без того заложенное им еще до женитьбы, наросли значительные долги.
— Кабы умер — так и слава бы Богу! — бросила она мне с лестницы и
ушла. Это она сказала так про князя Сергея Петровича, а тот
в то время лежал
в горячке и беспамятстве. «Вечная история! Какая вечная история?» — с вызовом подумал я, и вот мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть
часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и самую исповедь. «Они что-то о нем теперь думают дурное — так пусть же узнают все!» — пролетело
в моей голове.
Долина последней речки непропорционально широка,
в особенности
в верхней
части. Горы с левой стороны так размыты, что можно совершенно незаметно перейти
в соседнюю с ней реку Кулумбе. Здесь я наблюдал такие же каменные россыпи, как и на реке Аохобе. Воронки среди них, диаметром около 2 м и глубиной 1,5 м, служат водоприемниками. Через них вода
уходит в землю и вновь появляется на поверхности около устья.
Следующий день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей. На восточном горизонте темной полосой все еще лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой
частью отряда не мог
уйти далеко. Наводнение должно было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться на правый берег реки. Сделать это надо было как можно скорее, потому что ниже
в реке воды будет больше и переправа труднее.
Кто не бывал
в тайге Уссурийского края, тот не может себе представить, какая это
чаща, какие это заросли. Буквально
в нескольких шагах ничего нельзя увидеть.
В четырех или 6 м не раз случалось подымать с лежки зверя, и только шум и треск сучьев указывали направление,
в котором
уходило животное. Вот именно по такой-то тайге мы и шли уже подряд
в течение 2 суток.
Саша
уходит за прибором, — да, это
чаще, чем то, что он прямо входит с чайным прибором, — и хозяйничает, а она все нежится и, напившись чаю, все еще полулежит уж не
в постельке, а на диванчике, таком широком, но, главное достоинство его, таком мягком, будто пуховик, полулежит до 10, до 11 часов, пока Саше пора отправляться
в гошпиталь, или
в клиники, или
в академическую аудиторию, но с последнею чашкою Саша уже взял сигару, и кто-нибудь из них напоминает другому «принимаемся за дело», или «довольно, довольно, теперь за дело» — за какое дело? а как же, урок или репетиция по студенчеству Веры Павловны...
И действительно, он исполнил его удачно: не выдал своего намерения ни одним недомолвленным или перемолвленным словом, ни одним взглядом; по-прежнему он был свободен и шутлив с Верою Павловною, по-прежнему было видно, что ему приятно
в ее обществе; только стали встречаться разные помехи ему бывать у Лопуховых так часто, как прежде, оставаться у них целый вечер, как прежде, да как-то выходило, что
чаще прежнего Лопухов хватал его за руку, а то и за лацкан сюртука со словами: «нет, дружище, ты от этого спора не
уйдешь так вот сейчас» — так что все большую и большую долю времени, проводимого у Лопуховых, Кирсанову приводилось просиживать у дивана приятеля.
В 1827 я привез с собою Плутарха и Шиллера; рано утром
уходил я
в лес,
в чащу, как можно дальше, там ложился под дерево и, воображая, что это богемские леса, читал сам себе вслух; тем не меньше еще плотина, которую я делал на небольшом ручье с помощью одного дворового мальчика, меня очень занимала, и я
в день десять раз бегал ее осматривать и поправлять.
Редактор иностранной
части «Morning Star'a» узнал меня. Начались вопросы о том, как я нашел Гарибальди, о его здоровье. Поговоривши несколько минут с ним, я
ушел в smoking-room. [курительную комнату (англ.).] Там сидели за пель-элем и трубками мой белокурый моряк и его черномазый теолог.
Днем он бродил по окраинам города, не рискуя проникать
в центральные
части; с наступлением ночи
уходил за заставу и летом ночевал
в канаве, а зимой зарывался
в сенной стог.
Тихо светит по всему миру: то месяц показался из-за горы. Будто дамасскою дорого́ю и белою, как снег, кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и тень
ушла еще далее
в чащу сосен.
Он опять сел к столу и задумался. Харитина ходила по комнате, заложив руки за спину. Его присутствие начинало ее тяготить, и вместе с тем ей было бы неприятно, если бы он взял да
ушел. Эта двойственность мыслей и чувств все
чаще и
чаще мучила ее
в последнее время.
— Конечно, разорил, — поддакивала писарша Анна. — Теперь близко полуторых сот тысяч
в фабрике сидит да из мамынькиных денег туда же
ушло близко тридцати, — по седьмой
части каждой досталось бы. Плакали наши денежки… Моих двадцать пять тысяч сожрала проклятая фабрика.
Культурный ренессанс был сорван, и его творцы отодвинуты от переднего плана истории,
частью принуждены были
уйти в эмиграцию.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую
часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии,
в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и те их названия, какие упоминаются у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто оставляют свои юрты и
уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и собаками по Северному Сахалину.
Я этого не оспариваю, но должен сказать, что и самые маленькие гусята очень бойки и вороваты и часто
уходили у меня из глаз
в таких местах, что поистине надобно иметь много силы, чтоб втискаться и даже бегать
в густой
чаще высокой травы и молодых кустов.
Теперь, принявшись за это дело, я увидел, что
в продолжение того времени, как я оставил ружье, техническая
часть ружейной охоты далеко
ушла вперед и что я не знаю ее близко и подробно
в настоящем, современном положении.
Дым, крутившийся столбом,
уходил в дыру на крыше, но
часть его оставалась
в избушке и страшно ела глаза.
— Он именно остановился на той границе, которой требует музыка, потому что не
ушел, как это бывает
в большей
части опер,
в небо, то есть
в бессмыслицу, и не представляет чересчур уж близкой нам действительности.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая
часть были очень красивые молодые люди, и все
в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и
ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
— Довольно, — сказал он и взял свою шляпу, — я еду. Я просил у вас только десять минут, а просидел целый час, — прибавил он, усмехаясь. — Но я
ухожу в самом горячем нетерпении свидеться с вами опять как можно скорее. Позволите ли мне посещать вас как можно
чаще?
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая
часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые — они
ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми
в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
— Вы? Здесь? — и ножницы его так и захлопнулись. А я — я будто никогда и не знал ни одного человеческого слова: я молчал, глядел и совершенно не понимал, что он говорил мне. Должно быть, что мне надо
уйти отсюда; потому что потом он быстро своим плоским бумажным животом оттеснил меня до конца этой, более светлой
части коридора — и толкнул
в спину.
Спеша поскорее
уйти от подобной сцены, Калинович попал на Сенную, и здесь подмокшая и сгнившая
в возах живность так его ошибла по носу, что он почти опрометью перебежал на другую сторону, где хоть и не совсем приятно благоухало перележавшею зеленью, но все-таки это не был запах разлагающегося мяса. Из всех этих подробностей Калинович понял, что он находится
в самой демократической
части города.
Слушая Дуняшу, Александров с некоторой тревогой смотрел на Апостола, который, спешно укладывая свой короб, все
чаще и беспокойнее озирался назад, через плечо, а потом, не сказав ни слова, вдруг пустился большими шагами
уходить в сторону.
Промыслы. Половина населения
уходит в Москву и
в приволжские города, где промышляет по трактирной
части и уплачивает за все село казенные сборы. Воров
в селе считают двадцать четыре человека.
Среди русского народа,
в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа,
в котором устройство жизни таково, что люди общинами
уходят в Турцию,
в Китай,
в необитаемые земли и не только не нуждаются
в правительстве, но смотрят на него всегда как на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа
в последнее время стали всё
чаще и
чаще появляться случаи христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству.
И с этими словами
уходил — играть на биллиарде. Оттуда иногда к вечеру приходил домой, а
чаще кутил
в каком-нибудь грязном притоне с Рутиловым и Володиным.
В такие ночи Варвара не могла заснуть. Поэтому она страдала мигренями. Хорошо еще, если он вернется
в час,
в два ночи, — тогда она вздохнет свободно. Если же он являлся только утром, то Варвара встречала день совсем больная.
Но вот всё
чаще в речь её стали вмешиваться тёмные пятна каких-то незнакомых слов, они разделяли, разрывали понятное, и прежде чем он успевал догадаться, что значило то или другое слово, речь её
уходила куда-то далеко, и неясно было: какая связь между тем, что она говорит сейчас, с тем, что говорила минутою раньше?
На улицах все
чаще и
чаще встречался тот крепкий, сельским хлебом выкормленный народ, при виде которого у заморенного городского жителя
уходит душа
в пятки.
Прислуга, женщина лет тридцати пяти, медлительная и настороженная, носила мне из ресторана обеды и ужины, прибирала комнаты и
уходила к себе, зная уже, что я не потребую ничего особенного и не пущусь
в разговоры, затеваемые большей
частью лишь для того, чтобы, болтая и ковыряя
в зубах, отдаваться рассеянному течению мыслей.
Старик Пятов иногда сменял Зотушку, когда тот
уходил в кухню «додернуть» часик на горячей печке, а большею
частью ходил из угла
в угол
в соседней комнате; он как-то совсем потерялся и плохо понимал, что происходило кругом.
— Я знаю, что вы, подкинувшая ребенка, здесь близко и слышите меня. Я взял его, снесу
в полицейскую
часть (тогда участков не было, а были
части и кварталы) и передам его квартальному. Слышите? Я
ухожу с ребенком
в часть!
Но я не мог бывать на всех пожарах, потому что имел
частые командировки из Москвы, и меня стал заменять учитель чистописания А.А. Брайковский, страстный любитель пожаров, который потом и занял мое место, когда я
ушел из «Листка»
в «Русские ведомости».
Все это куда бы еще ни шло, если бы челнок приносил существенную пользу дому и поддерживал семейство; но дело
в том, что
в промежуток десяти-двенадцати лет парень успел отвыкнуть от родной избы; он остается равнодушным к интересам своего семейства; увлекаемый дурным сообществом, он скорей употребит заработанные деньги на бражничество; другая
часть денег
уходит на волокитство, которое сильнейшим образом развито на фабриках благодаря ежеминутному столкновению парней с женщинами и девками, взросшими точно так же под влиянием дурных примеров.
Литвинов не вернулся домой: он
ушел в горы и, забравшись
в лесную
чащу, бросился на землю лицом вниз и пролежал там около часа. Он не мучился, не плакал; он как-то тяжело и томительно замирал. Никогда он еще не испытал ничего подобного: то было невыносимо ноющее и грызущее ощущение пустоты, пустоты
в самом себе, вокруг, повсюду… Ни об Ирине, ни о Татьяне не думал он.
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и
в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится
частью его, как сердце — только
часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба
ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных
в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз
в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и
в ней — точно мысли
в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
В душной комнате вдруг родился тяжёлый шум, точно вздохнула и захрипела чья-то огромная, больная грудь.
Часть сыщиков молча и угрюмо
уходила, опустив головы, кто-то раздражённо ворчал.
Всюду собирались толпы людей и оживлённо говорили свободной, смелою речью о близких днях торжества правды, горячо верили
в неё, а неверующие молчали, присматриваясь к новым лицам, запоминая новые речи. Часто среди толпы Климков замечал шпионов и, не желая, чтобы они видели его, поспешно
уходил прочь.
Чаще других встречался Мельников. Этот человек возбуждал у Евсея особенный интерес к себе. Около него всегда собиралась тесная куча людей, он стоял
в середине и оттуда тёмным ручьём тёк его густой голос.
В тот самый день, ниццскими событиями которого заключена вторая
часть нашего романа, именно накануне св. Сусанны, что
в Петербурге приходилось, если не ошибаюсь, около конца пыльного и неприятного месяца июля, Анне Михайловне было уж как-то особенно, как перед пропастью, тяжело и скучно. Целый день у нее валилась из рук работа, и едва-едва она дождалась вечера и
ушла посидеть
в свою полутемную комнату. На дворе было около десяти часов.
Но большую
часть дня я ничего не делал, а ходил по комнате, ожидая телеграмм, или сажал во флигеле мальчика, а сам
уходил в сад и гулял, пока мальчик не прибегал сказать, что стучит аппарат.
Купавина и Анфуса
уходят. Мурзавецкая вынимает деньги из книги и считает:
часть кладет
в книгу, а остальные себе
в карман. Садится
в кресло и звонит. Входят Павлин и Глафира.
— Я нарочно Маремьяшу
услала, — продолжала Аделаида Ивановна лукавым голосом, — она и брат Александр непременно хотят посадить князя
в тюрьму… Вы его попугайте, что вот что ему угрожает… Пусть бы он хоть
часть мне уплатил, а остальное я подожду.
Я перестал зажмуривать глаза
в классах, но стал
чаще под известными предлогами
уходить из них, разумеется, сказавши прежде свой урок, и мне иногда удавалось спокойно простоять с четверть часа где-нибудь
в углу коридора и помечтать с закрытыми глазами.