Неточные совпадения
У суда
стоять —
Ломит ноженьки,
Под венцом
стоять —
Голова болит,
Голова болит,
Вспоминается
Песня старая,
Песня грозная.
На широкий
дворГости въехали,
Молоду жену
Муж домой привез,
А роденька-то
Как набросится!
Деверек ее —
Расточихою,
А золовушка —
Щеголихою,
Свекор-батюшка —
Тот медведицей,
А свекровушка —
Людоедицей,
Кто неряхою,
Кто непряхою…
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не
стоят одного. Отец мой
у двора Петра Великого…
Карета въехала на
двор, и Степан Аркадьич громко позвонил
у подъезда,
у которого
стояли сани.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула.
У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу
у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний
двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
Он был недоволен поведением Собакевича. Все-таки, как бы то ни было, человек знакомый, и
у губернатора, и
у полицеймейстера видались, а поступил как бы совершенно чужой, за дрянь взял деньги! Когда бричка выехала со
двора, он оглянулся назад и увидел, что Собакевич все еще
стоял на крыльце и, как казалось, приглядывался, желая знать, куда гость поедет.
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж
у двора.
Встала и говорит: «Если он со
двора выходит, а стало быть, здоров, и мать забыл, значит, неприлично и стыдно матери
у порога
стоять и ласки, как подачки, выпрашивать».
А на
дворе,
у крыльца, на котором
стояли три женские фигуры, невнятно пробормотал...
Из окон флигеля выплывал дым кадила, запах тубероз; на
дворе стояла толпа благочестивых зрителей и слушателей;
у решетки сада прижался Иван Дронов, задумчиво почесывая щеку краем соломенной шляпы.
Клим
постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает
у матери,
у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по
двору, Варавка
стоял у окна, держа себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Когда он вошел во
двор дома,
у решетки сада
стояла Елизавета Львовна.
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев, в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и
двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она,
стоя у стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
Похолодев от испуга, Клим
стоял на лестнице,
у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад, на
двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
Дня через три, вечером, он
стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во
двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
По
двору один за другим, толкаясь, перегоняя друг друга, бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое;
у калитки ворот
стоял дворник Николай с железным ломом в руках, глядя в щель на улицу, а среди
двора — Анфимьевна крестилась в пестрое небо.
В углу
двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей,
стоял, умирая без солнца, большой вяз,
у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и разными цветами, отгороженной от
двора большой решеткой и обращенной к цветнику и саду,
стояла девушка лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала птицам.
У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
Распорядившись утром по хозяйству, бабушка, после кофе,
стоя сводила
у бюро счеты, потом садилась
у окон и глядела в поле, следила за работами, смотрела, что делалось на
дворе, и посылала Якова или Василису, если на
дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось.
Я ходил часто по берегу, посещал лавки, вглядывался в китайскую торговлю, напоминающую во многом наши гостиные
дворы и ярмарки, покупал разные безделки, между прочим чаю — так, для пробы. Отличный чай, какой
у нас
стоит рублей пять, продается здесь (это уж из третьих или четвертых рук) по тридцати коп. сер. и самый лучший по шестидесяти коп. за английский фунт.
Над толпой
у двора старосты
стоял говор, но как только Нехлюдов подошел, говор утих, и крестьяне, так же как и в Кузминском, все друг за другом поснимали шапки. Крестьяне этой местности были гораздо серее крестьян Кузминского; как девки и бабы носили пушки в ушах, так и мужики были почти все в лаптях и самодельных рубахах и кафтанах. Некоторые были босые, в одних рубахах, как пришли с работы.
Симонсон, в гуттаперчевой куртке и резиновых калошах, укрепленных сверх шерстяных чулок бечевками (он был вегетарианец и не употреблял шкур убитых животных), был тоже на
дворе, дожидаясь выхода партии. Он
стоял у крыльца и вписывал в записную книжку пришедшую ему мысль. Мысль заключалась в следующем...
Остальные женщины, — все простоволосые и в одних сурового полотна рубахах, — некоторые сидели на нарах и шили, некоторые
стояли у окна и смотрели на проходивших по
двору арестантов.
Кроме этих семи женщин, еще четыре
стояли у одного из открытых окон и, держась за железную решетку, знаками и криками переговаривались с проходившими по
двору теми самыми арестантами, с которыми столкнулась Маслова
у входа.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже
стояло человек пять парней, продающих разную разность
у колонн Гостиного
двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то
у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Приближаясь, увидел он множество народа; крестьяне и дворовые люди толпились на барском
дворе. Издали услышал Владимир необыкновенный шум и говор.
У сарая
стояли две тройки. На крыльце несколько незнакомых людей в мундирных сертуках, казалось, о чем-то толковали.
— А кому же как не ему и быть
у нас господином, — прервала Егоровна. — Напрасно Кирила Петрович и горячится. Не на робкого напал: мой соколик и сам за себя
постоит, да и, бог даст, благодетели его не оставят. Больно спесив Кирила Петрович! а небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: вон, старый пес! — долой со
двора!
Ей показалось, что все люди разбегались, дом был в движении, на
дворе было много народа,
у крыльца
стояла тройка, издали услышала она голос Кирила Петровича и спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее не было замечено.
Сверх того, я видел, что
у ворот конного
двора стоит наша коляска с поднятым фордеком и около нее сидит наш кучер Алемпий, пускает дым из трубки-носогрейки и разговаривает с сгорбленным стариком в синем, вылинявшем от употребления крашенинном сюртуке.
Бьет восемь, на
дворе начинает чувствоваться зной. Дети собрались в столовой, разместились на определенных местах и пьют чай. Перед каждым
стоит чашка жидкого чая, предварительно подслащенного и подбеленного снятым молоком, и тоненький ломоть белого хлеба. Разумеется,
у любимчиков и чай послаще, и молоко погуще. За столом председательствует гувернантка, Марья Андреевна, и уже спозаранку выискивает, кого бы ей наказать.
Требовалось сравнить, все ли тут так же прочно, солидно и просторно, как
у нас, в Малиновце; как устроены стойла для лошадей, много ли
стоит жеребцов, которых в стадо не гоняют, а держат постоянно на сухом корму; обширен ли скотный
двор, похожа ли савельцевская кухарка в застольной на нашу кухарку Василису и т. д.
Однажды отец с матерью долго ночью засиделись
у Рыхлинских. Наконец сквозь дремоту я услышал грохот нашей брички во
дворе, а через некоторое время совсем проснулся от необычайного ощущения: отец и мать, оба одетые,
стояли в спальне и о чем-то горячо спорили, забыв, очевидно, и о позднем часе, и о спящих детях. Разговор шел приблизительно такой...
И вот в связи с этим мне вспоминается очень определенное и яркое настроение. Я
стою на
дворе без дела и без цели. В руках
у меня ничего нет. Я без шапки.
Стоять на солнце несколько неприятно… Но я совершенно поглощен мыслью. Я думаю, что когда стану большим, сделаюсь ученым или доктором, побываю в столицах, то все же никогда, никогда не перестану верить в то, во что так хорошо верит мой отец, моя мать и я сам.
Были каникулы. Гимназия еще
стояла пустая, гимназисты не начинали съезжаться.
У отца знакомых было немного, и потому наши знакомства на первое время ограничивались соседями — чиновниками помещавшегося тут же во
дворе уездного суда…
Михей Зотыч побежал на постоялый
двор, купил ковригу хлеба и притащил ее в башкирскую избу. Нужно было видеть, как все кинулись на эту ковригу, вырывая куски друг
у друга. Люди обезумели от голода и бросались друг на друга, как дикие звери. Михей Зотыч
стоял, смотрел и плакал… Слаб человек, немощен, а велика его гордыня.
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь
стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный
двор и остановились
у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Когда я снова выскочил во
двор, дед
стоял у калитки, сняв картуз, и крестился, глядя в небо. Лицо
у него было сердитое, ощетинившееся, и одна нога дрожала.
Мы, весь дом,
стоим у ворот, из окна смотрит синее лицо военного, над ним — белокурая голова его жены; со
двора Бетленга тоже вышли какие-то люди, только серый, мертвый дом Овсянникова не показывает никого.
Дед, темный и немой,
стоял у окна, вслушиваясь в работу людей, разорявших его добро; бабушка бегала где-то по
двору, невидимая в темноте, и умоляюще взывала...
На
дворе господского дома
у крыльца
стоял выездной экипаж, дожидавшийся «самого».
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На
дворе у Тита всегда
стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
На
дворе вечерело. Няня отправилась ставить самовар. Лиза
стояла у окна. Заложив назад свои ручки, она глядела на покрывавшееся вечерним румянцем небо и о чем-то думала; а кругом тишь ненарушимая.
В Чурасове крестьянские избы, крытые дранью, с большими окнами,
стояли как-то высоко и весело; вокруг них и на улице снег казался мелок: так все было уезжено и укатано; господский
двор вычищен, выметен, и дорога
у подъезда усыпана песком; около двух каменных церквей также все было прибрано.
Обстоятельство это легко объяснялось тем, что почтеннейший подрядчик взялся исправить на весь Охотный ряд капустные кадки, которые, по крайней мере в количестве пятисот,
стояли у него на
дворе и благоухали.
Вихров дал ей денег и съездил как-то механически к господам,
у которых дроги, — сказал им, что надо, и возвратился опять в свое Воздвиженское. Лежащая на столе, вся в белом и в цветах, Клеопатра Петровна ни на минуту не оставляла его воображения. На другой день он опять как-то машинально поехал на вынос тела и застал, что священники были уже в домике, а на
дворе стояла целая гурьба соборных певчих. Катишь желала как можно параднее похоронить свою подругу. Гроб она также заказала пренарядный.
Другой же братишка его,
постояв немного
у притолки, вышел на
двор и стал рассматривать экипаж и лошадей Александры Григорьевны, спрашивая
у кучера — настоящий ли серебряный набор на лошадях или посеребренный — и что все это
стоит?
Между тем как я предавался этим размышлениям, лошади как-то сами собой остановились. Выглянувши из тарантаса, я увидел, что мы
стоим у так называемого постоялого
двора, на дверях которого красуется надпись:"распивочно и навынос". Ямщик разнуздывает лошадей, которые трясут головами и громыхают бубенчиками.
Холодность эта мало-помалу перешла и на Агнушку, особливо с тех пор, как генерал, однажды
стоя у окна, увидал, что Агнушка, озираясь, идет со скотного
двора и что-то хоронит под фартуком.
Через полчаса, согнутая тяжестью своей ноши, спокойная и уверенная, она
стояла у ворот фабрики. Двое сторожей, раздражаемые насмешками рабочих, грубо ощупывали всех входящих во
двор, переругиваясь с ними. В стороне
стоял полицейский и тонконогий человек с красным лицом, с быстрыми глазами. Мать, передвигая коромысло с плеча на плечо, исподлобья следила за ним, чувствуя, что это шпион.
Он показал пальцем за печку, где
стоял на полу бюст Пушкина, приобретенный как-то Ромашовым
у захожего разносчика. Этот бюст, кстати, изображавший, несмотря на надпись на нем, старого еврейского маклера, а не великого русского поэта, был так уродливо сработан, так засижен мухами и так намозолил Ромашову глаза, что он действительно приказал на днях Гайнану выбросить его на
двор.
Стоит только сходить за четыре версты — ноги-то свои, не купленные! — за курицей, за сигом,
стоит выждать часа два
у окна, пока появится во
дворе знакомый разносчик, — и дело в шляпе.