Неточные совпадения
«Онегин, я тогда моложе,
Я
лучше, кажется, была,
И я любила вас; и что же?
Что в сердце вашем я нашла?
Какой ответ? одну суровость.
Не правда ль? Вам была не новость
Смиренной девочки любовь?
И нынче — Боже! — стынет
кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь… Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной.
Я благодарна всей душой…
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая
кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и
лучше веселился человек…
Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью,
лучше раз напиться живой
кровью, а там что бог даст!
— О прошлом вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте я вам перевяжу теперь ногу; рана ваша — не опасная, а все
лучше остановить
кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в чувство.
— Студенческое движение насквозь эмоционально, тут просто «
кровь кипит, сил избыток». Но не следует упускать из вида, что тут скрыта серьезная опасность: романтизм народников как нельзя
лучше отвечает настроению студенчества. И, так как народники снова мечтают о терроре… — осторожно намекал он.
— Не жалуйся, кум, не греши: капитал есть, и
хороший… — говорил опьяневший Тарантьев с красными, как в
крови, глазами. — Тридцать пять тысяч серебром — не шутка!
— А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а
кровь в яд-мышьяк обратится… А ты еще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да
лучше поди ночью на Николаевскую дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
— Ах, Сережа, Сережа… — шептал Бахарев, качая головой. — Добрая у тебя душа-то… золотая…
Хорошая ведь в тебе кровь-то. Это она сказывается. Только… мудреное ты дело затеваешь, небывалое… Вот я — скоро и помирать пора, а не пойму хорошенько…
— Жюли, это сказал не Карасен, — и
лучше зови его: Карамзин, — Карамзин был историк, да и то не русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, — его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью
кровь, называются самоеды.
— Э, брат, не аристократничай, — возразил добродушно Михалевич, — а
лучше благодари бога, что и в твоих жилах течет честная плебейская
кровь. Но я вижу, тебе нужно теперь какое-нибудь чистое, неземное существо, которое исторгло бы тебя из твоей апатии…
— А вот это к ночи прими, — наставительно повторяла старуха, —
кровь разбивает…
Хорошее пособие от бессонницы, али кто нехорошо задумываться начинает.
— А это штука еще
лучше! — произнес доктор как бы про себя и потом снова задиктовал: — Правое ухо до половины оторвано; на шее — три пятна с явными признаками подтеков
крови; на груди переломлено и вогнуто вниз два ребра; повреждены легкие и сердце. Внутренности и вскрывать нечего. Смерть прямо от этого и последовала, — видите все это?
— Женат, четверо детей. Жена у него, в добрый час молвить,
хорошая женщина! Уж так она мне приятна! так приятна! и покорна, и к дому радельна, словом сказать, для родителев
лучше не надо! Все здесь, со мною живут, всех у себя приютил! Потому, хоть и противник он мне, а все родительское-то сердце болит! Не по нем, так по присным его!
Кровь ведь моя! ты это подумай!
Вообще я знаю очень много примеров подобного рода логики. Есть у меня приятель судья, очень
хороший человек. Пришла к нему экономка с жалобой, что такой-то писец ее изобидел: встретившись с ней на улице, картуза не снял. Экономка — бабенка здоровая,
кровь с молоком; судья человек древний и экономок любит до смерти. Подать сюда писца.
«Чего же мне
лучше этого случая ждать, чтобы жизнь кончить? благослови, господи, час мой!» — и вышел, разделся, «Отчу» прочитал, на все стороны начальству и товарищам в землю ударил и говорю в себе: «Ну, Груша, сестра моя названая, прими за себя
кровь мою!» — да с тем взял в рот тонкую бечеву, на которой другим концом был канат привязан, да, разбежавшись с берегу, и юркнул в воду.
Его прислала на именины к князю мать, желавшая, чтоб он бывал в
хороших обществах, и Кадников, завитой, в новой фрачной паре, был что-то очень уж развязен и с глазами, налившимися
кровью.
— Запнулся! — захохотал Ставрогин. — Нет, я вам скажу
лучше присказку. Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Всё это чиновничество и сентиментальность — всё это клейстер
хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою
кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. Ха-ха-ха!
— Вы ошибаетесь!.. Это не предрассудок! Тогда какое же это будет дворянское сословие, когда в него может поступить каждый, кто получит крест, а кресты стали давать нынче за деньги… Признаюсь, я не понимаю правительства, которое так поступает!.. Иначе уж
лучше совсем уничтожить дворянское сословие, а то где же тут будет какая-нибудь преемственность
крови?.. Что же касается до вашего жертвователя, то я не знаю, как на это взглянет дворянство, но сам я лично положу ему налево.
— Замолчи, отец! — сказал, вставая, Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей
крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а скажи
лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
— Вот
хорошая книга, — говорила она, предлагая мне Арсена Гуссэ «Руки, полные роз, золота и
крови», романы Бэло, Поль де Кока, Поль Феваля, но я читал их уже с напряжением.
Пусть
лучше будет празднен храм, я не смущуся сего: я изнесу на главе моей тело и
кровь Господа моего в пустыню и там пред дикими камнями в затрапезной ризе запою: «Боже, суд Твой Цареви даждь и правду Твою сыну Цареву», да соблюдется до века Русь, ей же благодеял еси!
Дни два ему нездоровилось, на третий казалось
лучше; едва переставляя ноги, он отправился в учебную залу; там он упал в обморок, его перенесли домой, пустили ему
кровь, он пришел в себя, был в полной памяти, простился с детьми, которые молча стояли, испуганные и растерянные, около его кровати, звал их гулять и прыгать на его могилу, потом спросил портрет Вольдемара, долго с любовью смотрел на него и сказал племяннику: «Какой бы человек мог из него выйти… да, видно, старик дядя
лучше знал…
Лицо у Михалки было красное и опухшее, глаза налиты
кровью, волосы взъерошены; Володька Пятов был не
лучше и только ухмылялся в ожидании предстоящего боя со старухой.
Фофан меня лупил за всякую малость. Уже просто человек такой был, что не мог не зверствовать. И вышло от этого его характера вот какое дело. У берегов Японии, у островов каких-то, Фофан приказал выпороть за что-то молодого матроса, а он болен был, с мачты упал и
кровью харкал. Я и вступись за него, говорю, стало быть, Фофану, что
лучше меня, мол, порите, а не его, он не вынесет… И взбеленился зверяга…
— Вот то-то, отец родной, говорила я тебе об этом… все: нет да нет… Что ждать-то, право-ну!.. Сходи-кась завтра в Сосновку, отвори кровь-то; право слово, отпустит… А то ждешь, ждешь; нонче нет, завтра нет… ну, что
хорошего? Вестимо, нет тебе от нее спокою… Полно, кормилец… право-ну, сходи!..
Размышлять о значении, об обязанностях супружества, о том, может ли он, столь безвозвратно покоренный, быть
хорошим мужем, и какая выйдет из Ирины жена, и правильны ли отношения между ними — он не мог решительно;
кровь его загорелась, и он знал одно: идти за нею, с нею, вперед и без конца, а там будь что будет!
Она умела одеться так, что ее красота выигрывала, как доброе вино в стакане
хорошего стекла: чем прозрачнее стекло — тем
лучше оно показывает душу вина, цвет всегда дополняет запах и вкус, доигрывая до конца ту красную песню без слов, которую мы пьем для того, чтоб дать душе немножко
крови солнца.
Ах, да и дамочки нынче какие-то кровопийственные стали. Нагуливают себе атуры, потрясают бедрами — и, представьте, всё с целями внутренней политики! Прежде, бывало, придет краснощекий Амалат-бек, наговорит с три короба des jolis riens [приятных пустяков (франц.)] и вдруг… А теперь дамочка Амалат-беку своему прежде всего говорит: сначала проливай
кровь, а потом посмотрим… Право, мне кажется, что прежде
лучше было.
Никакие усилия уже не могут согреть вашей проклятой холодной
крови, и это вы знаете
лучше, чем я.
— Брезгует мною, дворянин. Имеет право, чёрт его возьми! Его предки жили в комнатах высоких, дышали чистым воздухом, ели здоровую пищу, носили чистое бельё. И он тоже. А я — мужик; родился и воспитывался, как животное, в грязи, во вшах, на чёрном хлебе с мякиной. У него
кровь лучше моей, ну да. И
кровь и мозг.
Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей
крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень
хорошей работы, масляной картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака, мать Исава и Иакова.], которая, как водится, нарисована была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом до самой талии.
Вы мне про эти дела и выборы наши
лучше не говорите — вот они где у меня, в сердце моем сидят и
кровь мою сосут!..
—
Хороший мальчик! — повторил Телепнев и в ужасе поднял обе руки. — Нет, подумать только, подумать только!
Хороший мальчик — и вдруг разбой, гр-р-рабительство, неповинная
кровь! Ну пойди там с бомбой или этим… браунингом, ну это делается, и как ни мерзко, но!.. Ничего не понимаю, ничего не понимаю, уважаемая, стою, как последний дурак, и!..
Между тем заботы службы, новые лица, новые мысли победили в сердце Юрия первую любовь, изгладили в его сердце первое впечатление… слава! вот его кумир! — война вот его наслаждение!.. поход! — в Турцию… о как он упитает
кровью неверных свою острую шпагу, как гордо он станет попирать разрубленные низверженные чалмы поклонников корана!.. как счастлив он будет, когда сам Суворов ударит его по плечу и молвит: молодец! хват…
лучше меня! помилуй бог!..
Совершенно другое дело светская красавица: уже несколько поколений предки ее жили, не работая руками; при бездейственном образе жизни
крови льется в оконечности мало; с каждым новым поколением мускулы рук и ног слабеют, кости делаются тоньше; необходимым следствием всего этого должны быть маленькие ручки и ножки — они признак такой жизни, которая одна и кажется жизнью для высших классов общества, — жизни без физической работы; если у светской женщины большие руки и ноги, это признак или того, что она дурно сложена, или того, что она не из старинной
хорошей фамилии.
— Так-с; ну, вам
лучше знать. А у Евлампии, доложу вам, — что у меня, что у ней: нрав все едино. Казацкая
кровь — а сердце, как уголь горячий!
Тетерев.
Лучше пить водку, чем
кровь людей… тем паче, что
кровь теперешних людей — жидка, скверна и безвкусна… Здоровой, вкусной
крови осталось мало, — всю высосали…
— Да, — продолжал Аян, — нехорошо, если прольется
кровь.
Лучше вы сделаете, если разойдетесь. И нечего там трогать курки. Ведь все вы мои друзья — по крайней мере, мне кажется, что у меня нет врагов. Я ничего не хочу сказать, кроме того, что сказал.
— На современность нам смотреть нечего, — отвечал другой: — мы живем вне современности, но евреи прескверные строители, а наши инженеры и без того гадко строят. А вот война… военное дело тоже убыточно, и чем нам лить на полях битвы русскую
кровь, гораздо бы
лучше поливать землю
кровью жидовскою.
Благодарю! твои слова напитка
лучше!..
Когда о мне жалеет женщина,
Я чувствую двойное облегченье!
Послушай: что я сделал этим людям,
Которые меня убить хотели?
Что не разбойники они, то это верно.
Они с меня не сняли ничего
И бросили в
крови вблизи дороги… //…О, это всё коварство!.. я предвижу,
Что это лишь начало… а конец!..
Конец… (вздрагивает) что вздрогнул я? — что б ни было,
Я уступлю скорей судьбе, чем людям…
Оставь меня покуда!
Так уж
лучше сразу…» Посмотрел я на старика этого: ноги у него в
кровь изодраны, одежонка рваная, промок, дрожит весь; борода лохматая, лицо худое, а глаза горят, все равно как угли.
— Потом-с, — снова продолжал Бжестовский, — приезжают они сюда. Начинает он пить — день… неделю… месяц… год. Наконец, умирает, — и вдруг она узнает, что доставшееся ей после именьице, и именьице действительно очень
хорошее, которое она, можно сказать,
кровью своей купила, идет с молотка до последней нитки в продажу. Должно ли, спрашиваю я вас, правительство хоть сколько-нибудь вникнуть в ее ужасное положение?.. Должно или нет?
— Ну, взяли меня на службу, отбыл три года,
хороший солдат. И — снова работаю десять лет. И кляну землю: ведьма, горе моё,
кровь моя — роди! Ногами бил её, ей-богу! Всю мою силу берёшь, клятая, а что мне отдала, что?
— Сообразительность, посмотришь! — усмехнулся Чубиков. — Так и режет, так и режет! И когда вы отучитесь лезть со своими рассуждениями? Чем рассуждать, вы бы
лучше взяли для анализа немного травы с
кровью!
«Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим — музыка плывет по степи.
Хорошая музыка!
Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так — царями над всей землей, сокол!
— Не лгу я! Вы проливали крокодиловы слезы на наши улики, издевались над ними… Бывали минуты, когда мне хотелось верить более вам, чем уликам… о, вы
хороший актер!.. Но теперь я не поверю вам, даже если из ваших глаз вместо этих актерских, фальшивых слез потечет
кровь! Говорите, вы убили Кузьму?
Высокий рост, необыкновенно соразмерная, гармоническая стройность; упругость и гибкость всех членов и сильного стана; лицо, полное игры и жизни, с таким румянцем и таким цветом, который явно говорил, что в этом организме много сил, много
крови и что организм этот создан не севером, а развился под более благодатным солнцем: блестящие карие глаза под энергически очерченными бровями и совершенно пепельные, роскошные волосы — все это, в соединении с необыкновенно симпатичной улыбкой и чисто славянским типом лица, делало эту женщину не то что красавицей, но
лучше, поразительнее красавицы: оно отличало ее чем-то особым и говорило про фанатическую энергию характера, про физическую мощь и в то же время — сколь ни редко такое сочетание — про тонкую и старую аристократическую породу.
— Да не в том сила-с! Каждый занимается чем может: кто от откупов наживается, плоть и
кровь народную высасывает, а кто литературным трудом добывает; дело это, значит, от талантов и от способностей. А вы скажите-ка мне
лучше, узнаете ли вы кого-нибудь в господине Низкохлебове?
И другое иногда приходило на разум Марку Данилычу: «Девка на возрасте,
кровь играет, замуж бы ей поскорей…» И приезжали женихи, все люди
хорошие, богатые, а из себя красавцы — двое из Москвы, один из Ярославля, один из Мурома…
О, какое это было сладостное воспоминание! я почувствовал в сердце болезненно-сладкий укол, который, подыскивая сравнение, могу приравнивать к прикосновению гальванического тока; свежая, я
лучше бы хотел сказать: глупая молодая
кровь ртутью пробежала по моим жилам, я почувствовал, что я люблю и, по всей вероятности, сам взаимно любим…