Неточные совпадения
Наконец, однако, сели обедать, но так как
со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который
хотя тоже
был пьян, но не гораздо.
Хотя по нескошенному
было мало надежды найти столько же, сколько по скошенному, Левин обещал Степану Аркадьичу сойтись с ним и пошел
со своим спутником дальше по прокошенным и непрокошенным полосам.
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче поеду в клуб и, может
быть, выйду нищим. Ведь кто
со мной садится — тоже
хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
— Вы найдете опору, ищите ее не во мне,
хотя я прошу вас верить в мою дружбу, — сказала она
со вздохом. — Опора наша
есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и поможет вам.
— Я бы не удивилась, если бы вы и не
хотели встретиться
со мною. Я ко всему привыкла. Вы
были больны? Да, вы переменились, — сказала Анна.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит
со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он
хотел сказать,
было не понято его братом. Он не знал только, почему это
было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что
хотел, потому ли, что брат не
хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
— Если свет не одобряет этого, то мне всё равно, — сказал Вронский, — но если родные мои
хотят быть в родственных отношениях
со мною, то они должны
быть в таких же отношениях с моею женой.
— Если тебе хочется, съезди, но я не советую, — сказал Сергей Иванович. — То
есть, в отношении ко мне, я этого не боюсь, он тебя не поссорит
со мной; но для тебя, я советую тебе лучше не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как
хочешь.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор
со Свияжским,
хотя и много умного
было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и
со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли,
хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не
будет драться.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет
со мною, что у меня
будут наследники, — а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не
будут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать не
хочет. Ведь это ужасно!
Она не отвечала. Пристально глядя на него, на его лицо, руки, она вспоминала
со всеми подробностями сцену вчерашнего примирения и его страстные ласки. «Эти, точно такие же ласки он расточал и
будет и
хочет расточать другим женщинам!» думала она.
Левину не хотелось
есть, он не курил; сходиться
со своими, то
есть с Сергеем Ивановичем, Степаном Аркадьичем, Свияжским и другими, не
хотел, потому что с ними вместе в оживленной беседе стоял Вронский в шталмейстерском мундире.
Во время его губернаторства тетка Анны, богатая губернская барыня, свела
хотя немолодого уже человека, но молодого губернатора
со своею племянницей и поставила его в такое положение, что он должен
был или высказаться или уехать из города.
— Нет, вы не
хотите, может
быть, встречаться
со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
— Нет, вы не ошиблись, — сказала она медленно, отчаянно взглянув на его холодное лицо. — Вы не ошиблись. Я
была и не могу не
быть в отчаянии. Я слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте
со мной что
хотите.
— Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли, — заговорила она
со слезами оскорбления и гнева. — Я ничего, ни слабости, ничего… Я чувствую, что мой долг
быть с мужем, когда он в горе, но ты
хочешь нарочно сделать мне больно, нарочно
хочешь не понимать…
Для Сергея Ивановича меньшой брат его
был славный малый, с сердцем поставленным хорошо (как он выражался по — французски), но с умом
хотя и довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий.
Со снисходительностью старшего брата, он иногда объяснял ему значение вещей, но не мог находить удовольствия спорить с ним, потому что слишком легко разбивал его.
Левин ничего не отвечал теперь — не потому, что он не
хотел вступать в спор
со священником, но потому, что никто ему не задавал таких вопросов, а когда малютки его
будут задавать эти вопросы, еще
будет время подумать, что отвечать.
Чичиков,
со своей стороны,
был очень рад, что поселился на время у такого мирного и смирного хозяина. Цыганская жизнь ему надоела. Приотдохнуть,
хотя на месяц, в прекрасной деревне, в виду полей и начинавшейся весны, полезно
было даже и в геморроидальном отношении. Трудно
было найти лучший уголок для отдохновения. Весна убрала его красотой несказанной. Что яркости в зелени! Что свежести в воздухе! Что птичьего крику в садах! Рай, радость и ликованье всего! Деревня звучала и
пела, как будто новорожденная.
— Константин! пора вставать, — сказала хозяйка, приподнявшись
со стула. Платонов приподнялся, Костанжогло приподнялся, Чичиков приподнялся,
хотя хотелось ему все сидеть да слушать. Подставив руку коромыслом, повел он обратно хозяйку. Но голова его не
была склонена приветливо набок, недоставало ловкости в его оборотах, потому что мысли
были заняты существенными оборотами и соображениями.
— То
есть, если бы он не так
со мной поступил; но он
хочет, как я вижу, знаться судом. Пожалуй, посмотрим, кто выиграет. Хоть на плане и не так ясно, но
есть свидетели — старики еще живы и помнят.
Но молодой человек, как кажется,
хотел во что бы то ни стало развеселить меня: он заигрывал
со мной, называл меня молодцом и, как только никто из больших не смотрел на нас, подливал мне в рюмку вина из разных бутылок и непременно заставлял
выпивать.
Они вошли
со двора и прошли в четвертый этаж. Лестница чем дальше, тем становилась темнее.
Было уже почти одиннадцать часов, и
хотя в эту пору в Петербурге нет настоящей ночи, но на верху лестницы
было очень темно.
Ему вдруг почему-то вспомнилось, как давеча, за час до исполнения замысла над Дунечкой, он рекомендовал Раскольникову поручить ее охранению Разумихина. «В самом деле, я, пожалуй, пуще для своего собственного задора тогда это говорил, как и угадал Раскольников. А шельма, однако ж, этот Раскольников! Много на себе перетащил. Большою шельмой может
быть со временем, когда вздор повыскочит, а теперь слишком уж жить ему хочется! Насчет этого пункта этот народ — подлецы. Ну да черт с ним, как
хочет, мне что».
— Извините, сударь, — дрожа
со злости, ответил Лужин, — в письме моем я распространился о ваших качествах и поступках единственно в исполнении тем самым просьбы вашей сестрицы и мамаши описать им: как я вас нашел и какое вы на меня произвели впечатление? Что же касается до означенного в письме моем, то найдите хоть строчку несправедливую, то
есть что вы не истратили денег и что в семействе том,
хотя бы и несчастном, не находилось недостойных лиц?
«Если действительно все это дело сделано
было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно
была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его
хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе
со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Что бы
со мною ни
было, погибну я или нет, я
хочу быть один.
— Эх,
ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! — кричит он и что
есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела,
хотела было дернуть, но лом снова
со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.
Дико́й. Да что ты ко мне лезешь
со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не
хочу. Ты должен
был прежде узнать, в расположении я тебя слушать, дурака, или нет. Что я тебе — ровный, что ли? Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.
Дико́й. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю.
Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли,
со мной
будешь? Так ты знай, что ты червяк.
Захочу — помилую,
захочу — раздавлю.
Когда не
хочешь быть смешон,
Держися звания, в котором ты рождён.
Простолюдин
со знатью не роднися:
И если карлой сотворён,
То в великаны не тянися,
А помни свой ты чаще рост.
Паратов.
Хотите брудершафт
со мной
выпить?
Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына,
было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей
со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не
хотим. Дай бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника». Он встал и вышел из комнаты.
Моя искренность поразила Пугачева. «Так и
быть, — сказал он, ударя меня по плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что
хочешь. Завтра приходи
со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит».
— Здоров. Он
хотел было выехать
со мной к тебе навстречу, да почему-то раздумал.
— Да я полагаю, — ответил Базаров тоже
со смехом,
хотя ему вовсе не
было весело и нисколько не хотелось смеяться, так же как и ей, — я полагаю, следует благословить молодых людей. Партия во всех отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное, он один сын у отца, да и отец добрый малый, прекословить не
будет.
Неприятно
было тупое любопытство баб и девок, в их глазах он видел что-то овечье, животное или сосредоточенность полуумного, который
хочет, но не может вспомнить забытое. Тугоухие старики
со слезящимися глазами, отупевшие от старости беззубые, сердитые старухи, слишком независимые, даже дерзкие подростки — все это не возбуждало симпатий к деревне, а многое казалось созданным беспечностью, ленью.
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые
были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая на учеников, затем
со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый глаз; историк входил в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как будто
хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
— Когда я
пою — я могу не фальшивить, а когда говорю с барышнями, то боюсь, что это у меня выходит слишком просто, и
со страха беру неверные ноты. Вы так
хотели сказать?
«По глупости и
со скуки», — объяснил себе Самгин. Он и раньше не считал себя хозяином в доме,
хотя держался, как хозяин; не считал себя вправе и делать замечания Анфимьевне, но, забывая об этом, — делал. В это утро он
был плохо настроен.
— Я собрался обедать, — сказал Клим, заинтересованный ужимками Попова и соображая: «Должно
быть, не очень
хочет, чтоб тесть познакомился
со мной».
— Ну, милый Клим, — сказал он громко и храбро,
хотя губы у него дрожали, а опухшие, красные глаза мигали ослепленно. — Дела заставляют меня уехать надолго. Я
буду жить в Финляндии, в Выборге. Вот как. Митя тоже
со мной. Ну, прощай.
— Алеша-то Гогин, должно
быть, не знает, что арест на деньги наложен
был мною по просьбе Кутузова. Ладно, это я устрою, а ты мне поможешь, — к своему адвокату я не
хочу обращаться с этим делом. Ты — что же, — в одной линии
со Степаном?
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она
хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия
будет дочерью городского головы. Возможно, что,
со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
За чаем Клим говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который имеет свое мнение, но не
хочет навязывать его собеседнику. Но он все-таки сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к разуму сближает его
со Львом Толстым. Ему
было приятно, что Нехаева согласилась с ним.
Климу показалось, что мать ухаживает за Варавкой с демонстративной покорностью, с обидой, которую она не может или не
хочет скрыть. Пошумев полчаса,
выпив три стакана чая, Варавка исчез, как исчезает
со сцены театра, оживив пьесу, эпизодическое лицо.
Был ему по сердцу один человек: тот тоже не давал ему покоя; он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее — и Обломов
хотя был ласков
со всеми, но любил искренно его одного, верил ему одному, может
быть потому, что рос, учился и жил с ним вместе. Это Андрей Иванович Штольц.
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он
со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у тебя бы упрек не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня куда
хочешь. За тобой я, может
быть, пойду, а один не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно
будет!
— Pardon, [Извините (фр.).] некогда, — торопился Волков, — в другой раз! — А не
хотите ли
со мной
есть устриц? Тогда и расскажете. Поедемте, Миша угощает.