Неточные совпадения
Тут только Левин вспомнил заглавие фантазии и поспешил
прочесть в русском
переводе стихи Шекспира, напечатанные на обороте афиши.
Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов любезную небрежность?
Кто ей внушал умильный вздор,
Безумный сердца разговор,
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять. Но вот
Неполный, слабый
перевод,
С живой картины список бледный,
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц...
Он
прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских
переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не
читал их.
По утрам я
читал, упражнялся в
переводах, а иногда и в сочинении стихов.
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и
читал он по преимуществу беллетристику русскую и
переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала...
Райский нашел тысячи две томов и углубился в чтение заглавий. Тут были все энциклопедисты и Расин с Корнелем, Монтескье, Макиавелли, Вольтер, древние классики во французском
переводе и «Неистовый Орланд», и Сумароков с Державиным, и Вальтер Скотт, и знакомый «Освобожденный Иерусалим», и «Илиада» по-французски, и Оссиан в
переводе Карамзина, Мармонтель и Шатобриан, и бесчисленные мемуары. Многие еще не разрезаны: как видно, владетели, то есть отец и дед Бориса, не успели
прочесть их.
Так было до воскресенья. А в воскресенье Райский поехал домой, нашел в шкафе «Освобожденный Иерусалим» в
переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег
читать до темноты. А в понедельник утром унес книгу в училище и тайком, торопливо и с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.
— Нет, не то чтобы
читал… Я, впрочем, «Кандида»
читал, в русском
переводе… в старом, уродливом
переводе, смешном… (Опять, опять!)
У Кирсанова было иначе: он немецкому языку учился по разным книгам с лексиконом, как Лопухов французскому, а по — французски выучился другим манером, по одной книге, без лексикона: евангелие — книга очень знакомая; вот он достал Новый Завет в женевском
переводе, да и
прочел его восемь раз; на девятый уже все понимал, — значит, готово.
Гюго,
прочитав «Былое и думы» в
переводе Делаво, писал мне письмо в защиту французских юношей времени Реставрации.
Но Евангелие я
читал много и с любовью, по-славянски и в лютеровском
переводе.
Один, с старой кухаркой, взятой им из богадельни (он никогда женат не был), проживал он в О… в небольшом домишке, недалеко от калитинского дома; много гулял,
читал библию, да собрание протестантских псалмов, да Шекспира в шлегелевском
переводе.
Он
читал газеты, слушал лекции в Sorbonne и Collége de France, следил за прениями палат, принялся за
перевод известного ученого сочинения об ирригациях.
Читаю на русском
перевод «Хижины дяди Тома» при первом номере «Современника».
Перевод «Русского вестника» лучше, но хорошо, что и этот выдан вдруг сполна. Там публика должна ждать несколько месяцев. Я думаю, помещики и помещицы некоторые увидят, что кивают на Петра. [То есть русские издатели романа Бичер-Стоу имеют в виду отечественных помещиков-крепостников.]
Белоярцев купил два вновь вышедшие в русском
переводе географические сочинения и заговорил, что намерен
читать курс географии для женщин.
— Есть! Есть отличнейший
перевод Гнедича, я тебе достану и
прочту, — отвечал Павел и, в самом деле, на другой же день побежал и достал «Илиаду» в огромном формате. Клеопатру Петровну один вид этой книги испугал.
— Не думаю, — отвечал Павел и начал
читать ясно, отчетливо, как бы по отличному
переводу.
Первые русские
переводы «Идиллий» Василия Левшина, М. 1787, и И. Тимковского, М. 1802–1803] — «Gut!» [Хорошо! (нем.)] — сказал немец и с наслаждением
прочел идиллию о разбитом кувшине.
Зашел посмотреть Даннекерову Ариадну, которая ему понравилась мало, посетил дом Гете, из сочинений которого он, впрочем,
прочел одного «Вертера» — и то во французском
переводе; погулял по берегу Майна, поскучал, как следует добропорядочному путешественнику; наконец, в шестом часу вечера, усталый, с запыленными ногами, очутился в одной из самых незначительных улиц Франкфурта.
— Нисколько!.. По-моему, ей следует
читать жития святых женщин… и, пожалуй, пусть
прочтет мой
перевод […мой
перевод. — Речь идет о
переводе приписываемого перу Фомы Кемпийского (Гемеркена, 1379—1471) сочинения «Подражание Христу», вышедшем в 1819 году и выдержавшем ряд изданий.] Фомы Кемпийского: «О подражании Христу»…
«Имею удовольствие препроводить Вам при сем жития святых и книгу Фомы Кемпийского «О подражании Христу».
Читайте все сие со вниманием: тут Вы найдете вехи, поставленные нам на пути к будущей жизни, о которой Вы теперь болеете Вашей юной душой. Еще посылаю Вам книгу, на русском языке, Сен-Мартена об истине и заблуждениях.
Перевод очень верный. Если что будет затруднять Вас в понимании, спрашивайте меня. Может быть, при моей душевной готовности помогать Вам, я и сумею растолковать».
— Что это такое, скажите вы мне, — говорила она с настойчивостью и начала затем
читать текст старинного
перевода книги Сен-Мартена: «Мне могут сделать возражение, что человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и не суть простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их началами действий и началом, находящимся в человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно.
Инсаров
прочел ему свой
перевод двух или трех болгарских песен и пожелал узнать его мнение.
Двумя грязными двориками, имевшими вид какого-то дна не вовсе просохнувшего озера, надобно было дойти до маленькой двери, едва заметной в колоссальной стене; оттуда вела сырая, темная, каменная, с изломанными ступенями, бесконечная лестница, на которую отворялись, при каждой площадке, две-три двери; в самом верху, на финском небе, как выражаются петербургские остряки, нанимала комнатку немка-старуха; у нее паралич отнял обе ноги, и она полутрупом лежала четвертый год у печки, вязала чулки по будням и
читала Лютеров
перевод Библии по праздникам.
Подхожу ближе и
читаю: «Идиот», и далее: «Тайны Гайдельбергского замка», драма в пяти действиях,
перевод с немецкого».
Переводили повести Мармонтеля, не переведенные Карамзиным, сочиняли стихами и прозою и втроем
читали друг другу свои
переводы и сочинения.
Воспитатель мой с неудовольствием велел мне положить ее и заняться переписыванием набело одного из моих прежних, уже исправленных им,
переводов, а сам принялся
читать.
Мы собирались каждую неделю по субботам и
читали свои сочинения и
переводы в стихах и прозе.
Не только статьи, но мне тяжело
читать даже
переводы, которые делают или редактируют русские серьезные люди.
Тем сильнее было мое смущение, когда, после небольшого всеобщего молчания, хозяйка напомнила мое обещание
прочесть начало
перевода.
Начались экзамены. Получить у священника протоиерея Терновского хороший балл было отличной рекомендацией, а я еще по милости Новосельских семинаристов был весьма силен в катехизисе и получил пять. Каково было мое изумление, когда на латинском экзамене, в присутствии главного латиниста Крюкова и декана Давыдова, профессор Клин подал мне для
перевода Корнелия Непота. Чтобы показать полное пренебрежение к задаче, я, не
читая латинского текста, стал переводить и получил пять с крестом.
Странно, для того, чтобы хоть чем-нибудь заняться, я беру в здешней паршивой библиотеке для чтения романы Поль-де-Кока (в немецком
переводе!), которых я почти терпеть не могу, но
читаю их и — дивлюсь на себя: точно я боюсь серьезною книгою или каким-нибудь серьезным занятием разрушить обаяние только что минувшего.
Николев был очень доволен собою и говорил, что давно так хорошо не играл; он сделался веселее, разговорчивее и ласковее; заставил меня
прочесть один монолог из переводимого мною тогда «Филоктета», похвалил и
перевод и чтение и, услышав от Шушерина, что я перевел стихами комедию Мольера «Школа мужей», потребовал, чтоб я непременно
прочел ему свой
перевод.
Перед французами он дал этот экземпляр
прочесть Ильину, который не слыхал моего
перевода.
Шаховского; рассказал, с каким успехом я
читал его
перевод в доме Державина, как был доволен Гаврила Романович и как велел его благодарить; рассказал даже и то, что после первого представления «Мизантропа», во время антракта перед какой-то другой пиесой, я пошел в ложу к Державину, который при других сказал мне, что он «больше оценил достоинство
перевода, когда я
читал „Мизантропа“ у него в гостиной, и что после моего чтения он остался недоволен игрою актеров».
Шушерин присутствовал также при чтении моего
перевода Мольеровой комедии «Школа мужей», которую я должен был, наконец,
прочесть Николеву, по настоятельному его требованию.
Шаховскому, прибавя, что Ф. Ф. Кокошкин, мастерское чтение и сценический талант которого, а также знание театрального искусства признаны всеми, не один раз
читал мне свой
перевод именно с тем намерением, чтоб я мог
прочесть его петербургским артистам и чтоб они из моего чтения поняли, чего желает в их игре переводчик «Мизантропа».
Никому из нас Писарев еще не
читал своего последнего
перевода, потому что торопился его переписать и послать в цензуру.
Кокошкин иногда
читал на этих вечерах свой
перевод Мольерова «Мизантропа» и просил замечаний.
Потом я
читал отрывки из моего
перевода, также весьма удачно и с большим успехом.
В этом же публичном заседании Общества я должен был
читать отрывки из моего
перевода осьмой сатиры Буало «На человека».
Я
читал наизусть отрывки из моего
перевода 8-й сатиры Буало;
прочел также мою русскую идиллию «Рыбачье горе», которую Писарев очень любил.
Между тем кончил я свой
перевод «Филоктета».
Прочитав его сначала у Кокошкина,
прочел и Николеву в присутствии Глинки и Шатрова. Тогда не скупы были на похвалы, и, право, смешно вспомнить, как они хвалили меня за этот
перевод! Даже замечаний делали мало, отговариваясь тем, что нечего замечать.
Шаховской сам
читал им
перевод «Мизантропа», и тот же Брянский сказывал мне, что они не могли удержаться от смеху, слушая Шаховского, который, браня Кокошкина почти после каждого стиха, до того горячился и до того был смешон, что никто не понимал ни одного слова из пиесы и что, наконец, Шаховской сам расхохотался…
К моему удивлению, Гаврило Степаныч порядочно знал политическую экономию,
читал Адама Смита, Милля, Маркса и постоянно жалел только о том, что, не зная новых языков, он не может пользоваться богатой европейской литературой по разным экономическим вопросам из первых рук, а не дожидаясь
переводов на русский язык; в статистике Гаврило Степаныч был как у себя дома,
читал Кетле и Кольба, а работы русского профессора Янсона он знал почти наизусть.
— Я недавно
читала, не помню чье, сочиненье, «Вечный Жид» [«Вечный жид» — роман французского писателя Эжена Сю, в
переводе на русский язык вышедший в 1844—1845 годах.] называется: как прелестно и бесподобно написано! — продолжала моя мучительница.
Я принялся переводить «Филоктета» без всяких претензий на литературное достоинство
перевода, только чтоб как-нибудь исполнить желание Шушерина, который сам признавался мне, что ничего, кроме золотой посредственности, от моего
перевода не ожидал; но,
прочитав его, Шушерин сказал, что это один из лучших
переводов того времени, и потому он захотел им похвастаться.
Внутренний голос говорил мне, как надо играть Леара, и я на первой пробе репетировал согласно с внутренним моим чувством; но все на меня восстали и нашли, что это тривиально, что Леар будет смешон, и сам переводчик говорил то же; оно, конечно, казалось так, потому что язык пиесы и игра всех актеров были несколько напыщенны, неестественны, и простота моей игры слишком бы от них отличалась; но я знал через добрых людей, что Шекспир изуродован в этом
переводе или в этой переделке, и сам
читал описание, с какою простотой игрывал эту роль Гаррик.
Вскоре Гнедич заехал к Шушерину и сказал ему, что переводит «Танкреда» и даже привез
прочесть начало своего
перевода, который по тогдашнему времени казался нам превосходным.
Мы выбрали для этого «Федру», всю роль которой я перевел для Шушерина (некоторые места даже стихами), хотя он и
читал «Федру» в старинном
переводе.