Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой,
что лет уже по семи лежит в бочке,
что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в
чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины.
Что делать? и на Онуфрия несешь.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто, я не челобитчик. Хлопотать я не люблю, да и боюсь. Сколько меня соседи
ни обижали, сколько убытку
ни делали, я
ни на кого не бил челом, а всякий убыток,
чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.
Вереницею прошли перед ним: и Клементий, и Великанов, и Ламврокакис, и Баклан, и маркиз де Санглот, и Фердыщенко, но
что делали эти люди, о
чем они думали, какие задачи преследовали — вот этого-то именно и нельзя было определить
ни под каким видом.
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает.
Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит,
что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор,
сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
Прямая линия соблазняла его не ради того,
что она в то же время есть и кратчайшая — ему нечего было
делать с краткостью, — а ради того,
что по ней можно было весь век маршировать и
ни до
чего не домаршироваться.
Как бы то
ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно то,
что он ввел медоварение и пивоварение и
сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает,
что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
За
что ни возьмется, он всё
делает отлично.
Всё,
что бы она
ни сделала, она знала, будет замечено мужем, и всё перетолковано в дурную сторону.
И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность того,
что он
делал,
ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда,
делая то,
чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
—
Ни то,
ни другое,
ни третье. Я пробовал и вижу,
что ничего не могу
сделать, — сказал Левин.
Лошадь не была еще готова, но, чувствуя в себе особенное напряжение физических сил и внимания к тому,
что предстояло
делать, чтобы не потерять
ни одной минуты, он, не дожидаясь лошади, вышел пешком и приказал Кузьме догонять себя.
В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в это время
ни о
чем другом не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской войне. Всё то,
что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало о сочувствии к Славянам.
И хотя она убедилась,
что начинается охлаждение, ей всё-таки нечего было
делать, нельзя было
ни в
чем изменить своих отношений к нему.
Как
ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было
сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил
ни формы,
ни времени, как и когда его
сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря о разных пустяках и не будучи в силах спросить,
что хотел.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той,
что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они
ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие
чего он никогда не увлекался и не
делал ошибок.
Он был убежден несомненно,
что ничего
сделать нельзя
ни для продления жизни,
ни для облегчения страданий.
Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том,
что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить,
делает еще более тяжелым.
Ни тот,
ни другой не высказывали причины своего раздражения, но они считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это друг другу.
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как
ни неприятно было княгине как будто
делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить,
что не было ничего худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
— Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ.
Что ж
делать, ты мне скажи,
что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь,
что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты
ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и,
сделав усилие над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова, которые
ни к
чему не обязывали его; он сказал,
что завтра сообщит ей свое решение.
— Они с Гришей ходили в малину и там… я не могу даже сказать,
что она
делала. Тысячу раз пожалеешь miss Elliot. Эта
ни за
чем не смотрит, машина… Figurez vous, que la petite… [Представьте себе,
что девочка…]
Лошадей запускали в пшеницу, потому
что ни один работник не хотел быть ночным сторожем, и, несмотря на приказание этого не
делать, работники чередовались стеречь ночное, и Ванька, проработав весь день, заснул и каялся в своем грехе, говоря: «воля ваша».
Он видел,
что мало того, чтобы сидеть ровно, не качаясь, — надо еще соображаться,
ни на минуту не забывая, куда плыть,
что под ногами вода, и надо грести, и
что непривычным рукам больно,
что только смотреть на это легко, а
что делать это, хотя и очень радостно, но очень трудно.
И она стала говорить с Кити. Как
ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было
сделать эту неловкость,
чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив,
что он молчит, обратилась к нему.
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть.
Что там
ни толкуй, а всё не чужие. Ну, выпей же. Расскажи,
что ты
делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
Как
ни часто и много слышали оба о примете,
что кто первый ступит на ковер, тот будет главой в семье,
ни Левин,
ни Кити не могли об этом вспомнить, когда они
сделали эти несколько шагов.
Он чувствовал себя невиноватым за то,
что не выучил урока; но как бы он
ни старался, он решительно не мог этого
сделать: покуда учитель толковал ему, он верил и как будто понимал, но, как только он оставался один, он решительно не мог вспомнить и понять,
что коротенькое и такое понятное слово «вдруг» есть обстоятельство образа действия.
— Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли, — заговорила она со слезами оскорбления и гнева. — Я ничего,
ни слабости, ничего… Я чувствую,
что мой долг быть с мужем, когда он в горе, но ты хочешь нарочно
сделать мне больно, нарочно хочешь не понимать…
И
ни то,
ни другое не давало не только ответа, но
ни малейшего намека на то,
что ему, Левину, и всем русским мужикам и землевладельцам
делать с своими миллионами рук и десятин, чтоб они были наиболее производительны для общего благосостояния.
— Может быть, — сказал он, пожимая локтем её руку. — Но лучше, когда
делают так,
что, у кого
ни спроси, никто не знает.
Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного ему положения, надеясь,
что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось,
что он был слишком смел, и его оставили; и, волей-неволей
сделав себе положение человека независимого, он носил его, весьма тонко и умно держа себя, так, как будто он
ни на кого не сердился, не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб его оставили в покое, потому
что ему весело.
Я счастлив, и счастье мое не может быть
ни больше,
ни меньше,
что бы вы
ни делали», думал он.
— Я несогласен,
что нужно и можно поднять еще выше уровень хозяйства, — сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и у меня есть средства, а я ничего не мог
сделать. Банки не знаю кому полезны. Я, по крайней мере, на
что ни затрачивал деньги в хозяйстве, всё с убытком: скотина — убыток, машина — убыток.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы
ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же не защищать человека, когда знаешь,
что он половину зол
делает от грубости и неведенья? Ведь мы
делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту бываем причиной несчастья другого, даже и не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство
сделали также большую несправедливость.
И уж как
ни старались потом мужья и родственники примирить их, но нет, оказалось,
что все можно
сделать на свете, одного только нельзя: примирить двух дам, поссорившихся за манкировку визита.
—
Что ж могу я
сделать? Я должен воевать с законом. Положим, если бы я даже и решился на это, но ведь князь справедлив, — он
ни за
что не отступит.
Впрочем, приезжий
делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил
ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более,
чем одно простое любопытство.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это
делаю для спасения души, потому
что в убеждении,
что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь,
что как я
ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога. Скажу вам,
что я молюсь, — даже и без веры, но все-таки молюсь. Слышится только,
что есть господин, от которого все зависит, как лошадь и скотина, которою пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам — это другое. В первом случае я вижу,
что я все-таки
делаю. Говорю вам,
что я готов пойти в монастырь и самые тяжкие, какие на меня
ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен,
что не мое дело рассуждать,
что взыщется <с тех>, которые заставили меня
делать; там я повинуюсь и знаю,
что Богу повинуюсь.
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь
ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве,
что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию
сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет
сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.
Как
ни придумывал Манилов, как ему быть и
что ему
сделать, но ничего другого не мог придумать, как только выпустить изо рта оставшийся дым очень тонкою струею.
Странно то,
что я как теперь вижу все лица дворовых и мог бы нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения: может быть, оттого,
что во все это время я
ни разу не мог собраться с духом взглянуть на нее. Мне казалось,
что, если бы я это
сделал, ее и моя горесть должны бы были дойти до невозможных пределов.
Попробовали
сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в город
ни с
чем.
— Я угощаю вас, паны-братья, — так сказал Бульба, — не в честь того,
что вы
сделали меня своим атаманом, как
ни велика подобная честь, не в честь также прощанья с нашими товарищами: нет, в другое время прилично то и другое; не такая теперь перед нами минута.
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ,
что ему надо на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай
делал такое, какого еще не
делал ни один человек на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
Скажи мне
сделать то,
чего не в силах
сделать ни один человек, — я
сделаю, я погублю себя.
Старуха же уже
сделала свое завещание,
что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось
ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н—й губернии, на вечный помин души.
Мучительная, темная мысль поднималась в нем — мысль,
что он сумасшествует и
что в эту минуту не в силах
ни рассудить,
ни себя защитить,
что вовсе, может быть, не то надо
делать,
что он теперь
делает…
Я уверена,
что он и теперь вдруг что-нибудь может
сделать с собой такое,
чего ни один человек никогда и не подумает
сделать…
Борис. Да
ни на каком: «Живи, говорит, у меня,
делай,
что прикажут, а жалованья,
что положу». То есть через год разочтет, как ему будет угодно.