Неточные совпадения
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках,
чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к
букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
У меня долго хранились дедовы святцы, с разными надписями его рукою; в них, между прочим, против дня Иоакима и Анны было написано рыжими
чернилами и прямыми
буквами: «Избавили от беды милостивци».
Майданов декламировал нам отрывки из поэмы своей «Убийца» (дело происходило в самом разгаре романтизма), которую он намеревался издать в
черной обертке с заглавными
буквами кровавого цвета; у приказного от Иверских ворот украли с колен шапку и заставили его, в виде выкупа, проплясать казачка; старика Вонифатия нарядили в чепец, а княжна надела мужскую шляпу…
Как если бы
черные, точные
буквы на этой странице — вдруг сдвинулись, в испуге расскакались какая куда — и ни одного слова, только бессмыслица: пуг-скак-как-. На улице — вот такая же рассыпанная, не в рядах, толпа — прямо, назад, наискось, поперек.
Когда
буквы просохли, он осторожно разглаживает листик Сониным утюгом. Но этого еще мало. Надо теперь обыкновенными
чернилами, на переднем листе написать такие слова, которые, во-первых, были бы совсем невинными и неинтересными для чужих контрольных глаз, а во-вторых, дали бы Зиночке понять о том, что надо подогреть вторую страницу.
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич, приехав в Петербург, после долгого небывания в нем, счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его
буква в
букву по рецепту «Сына отечества» [«Сын Отечества» — журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик — не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще
чернее и корявее; надетые на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
— Никите Семенычу! — отвечал Сергей Степаныч. — Хотя, в сущности, это вовсе не диктовка, а Батенев его расспрашивает и сам уже излагает, начертывая
буквы крупно мелом на
черной доске, дабы князь мог прочитать написанное.
От множества мягкой и красивой мебели в комнате было тесно, как в птичьем гнезде; окна закрывала густая зелень цветов, в сумраке блестели снежно-белые изразцы печи, рядом с нею лоснился
черный рояль, а со стен в тусклом золоте рам смотрели какие-то темные грамоты, криво усеянные крупными
буквами славянской печати, и под каждой грамотой висела на шнуре темная, большая печать. Все вещи смотрели на эту женщину так же покорно и робко, как я.
Пальцы дрожали, перо прыгало, и вдруг со лба упала на бумагу капля пота. Писатель горестно ахнул:
чернила расплывались, от
букв пошли во все стороны лапки. А перевернув страницу, он увидал, что фуксин прошёл сквозь бумагу и слова «деяния же его» окружились синим пятном цвета тех опухолей, которые появлялись после праздников под глазами рабочих. Огорчённый, он решил не трогать эту тетрадку, спрятал её и сшил другую.
Потом он долго, до света, сидел, держа в руках лист бумаги, усеянный мелкими точками
букв, они сливались в
чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда небо стало каким-то светло-зелёным, в саду проснулись птицы, а от забора и деревьев поползли тени, точно утро, спугнув, прогоняло остатки не успевшей спрятаться ночи, — он медленно, строку за строкой стал разбирать многословное письмо.
Иль, может быть, не сны одни мне снятся, а в самом деле, для нее не нужны двери и, измененная, она владеет средством с струею воздуха влетать сюда, здесь быть со мной и снова носиться и даже
черные фигурки
букв способна различать…
Их одежды были изображения их душ:
черные, изорванные. Лучи заката останавливались на головах, плечах и согнутых костистых коленах; углубления в лицах казались
чернее обыкновенного; у каждого на челе было написано вечными
буквами нищета! — хотя бы малейший знак, малейший остаток гордости отделился в глазах или в улыбке!
Наконец поток мой иссяк, и застенчивым движением я вынул из кармана справочник в красном переплете с золотыми
буквами. Верный друг мой, с которым я не расставался на первых шагах моего трудного пути. Сколько раз он выручал меня, когда проклятые рецептурные вопросы разверзали
черную пропасть передо мной! Я украдкой, в то время как пациент одевался, перелистывал странички и нашел то, что мне было нужно.
Первый урок у Никитина был по русскому языку во втором классе. Когда он ровно в девять часов вошел в этот класс, то здесь, на
черной доске, были написаны мелом две большие
буквы: М. Ш. Это, вероятно, значило: Маша Шелестова.
Внизу крупными и неровными
буквами чернела подпись: «Проси прощенья, щенок», — и ответ: «Не попрошу, хоть тресни».
Эта бабочка средней величины, крылушки у ней по краям вырезаны уголками или городками; цветом желтовато-красная, с
черными клетками и пятнушками, на нижних крыльях, по темному полю, с испода, очень ярко означена белым цветом
буква С, и возле нее белая же точка.
Черно-синие сосны — светло-синяя луна — черно-синие тучи — светло-синий столб от луны — и по бокам этого столба — такой уж
черной синевы, что ничего не видно — море. Маленькое, огромное, совсем
черное, совсем невидное — море. А с краю, на тучах, которыми другой от нас умчался гений, немножко задевая око луны — лиловым чернилом, кудрявыми, как собственные волосы,
буквами: «Приезжайте скорее. Здесь чудесно».
Все новые битвы, новые смерти и страдания. Прочитав газету, я не в состоянии ни за что взяться: в книге вместо
букв — валящиеся ряды людей; перо кажется оружием, наносящим белой бумаге
черные раны. Если со мной так будет идти дальше, право, дело дойдет до настоящих галлюцинаций. Впрочем, теперь у меня явилась новая забота, немного отвлекшая меня от одной и той же гнетущей мысли.
— Видите ли-с, — продолжал он, — я хотел обратиться к вам по-дружески… извините за вольность… хотел испросить у вас, чтоб вы ходили — по той стороне и со стороны переулка, где
черный выход, эдак, покоем, описывая
букву П, то есть. Я тоже, с своей стороны, буду ходить-с у главного подъезда, так что мы не пропустим; а я все боялся один пропустить; я не хочу пропустить. Вы, как увидите ее, то остановите и закричите мне…Но я сумасшедший! Только теперь вижу всю глупость и неприличие моего предложения!
Белые меловые
буквы красиво, но мрачно выделялись на
черном фоне, и, когда больной лежал навзничь, закрыв глаза, белая надпись продолжала что-то говорить о нем, приобретала сходство с надмогильными оповещениями, что вот тут, в этой сырой или мерзлой земле, зарыт человек.
— Вот такая огромная, — показывал он руками, — и по всей
буквы,
буквы. Какие
черные, какие с золотой тенью. Редкость, ей-богу!
Вошли рядом две сгорбленные древние старушки в
черной одежде, расшитой красными крестами и
буквами молитвы «Святый Боже».
Этот был всех показнее и всех больше, и на нем во весь фронтон была прибита большая железная вывеска, на которой по
черному полю золотыми
буквами крупно и четко выведено...
Два десятка ручонок маленьких, худеньких и красных с неизбежными пятнами
чернил (стрижки пишут уже
буквы и склады у Елены Дмитриевны на ее уроках грамоты) поднимаются над головами.
Двенадцатичасовой переезд на «чугунке»… Новые лица… Тетя Леля… Доктор… Сад… Плачущая Феничка… Котята… И эти
буквы, белые, как молоко, на
черном поле доски…
Форов, недолго думал, спрыгнул в канаву и тотчас же оттуда выпрыгнул, держа в дрожащей руке окровавленную бритву с серебряною
буквой Б на
черном костяном черенке.
В его понятии звук тесно соприкасался с формой и цветом, так что, раскрашивая
буквы, он всякий раз неизменно звук Л красил в желтый цвет, M — в красный, А — в
черный и т. д.
Вечером я сложил полулист хорошей, министерской бумаги пополам в на заглавной странице — большими красивыми печатными
буквами вывел
чернилами...
На пирамиде, стоявшей с правой стороны, виден был герб Потемкина, осененный двумя знаменами великого гетмана; на
черной доске изображена была белыми
буквами следующая надпись...
Гиршфельд подошел к бюро, отпер его, вынул объемистую папку бумаг в изящной синей обложке, на которой крупными
буквами было напечатано: «Дело присяжного поверенного Николая Леопольдовича Гиршфельда. По опеке князя Владимира Александровича Шестова». Последняя строка была написана
чернилами.
Быстро добежав до Невского проспекта, он вошел под первую вывеску, на которой золотыми
буквами на
черном фоне значилось: «Готовое платье».
Еще в 1697 году («25-го марта» — это число было у него записано красными
чернилами и огромными
буквами в календаре), смешавшись в толпе лиф-ляндских дворян, прибывших встретить русского монарха на границе своей в Нейгаузене, он видел там лично этого великого мужа, ехавшего собирать с Европы дань просвещения, чтобы обогатить ею свое государство.