Неточные совпадения
Он чувствовал, что нет больше той Наташи, которая когда-то была так близка ему, а есть только
раба чуждого ему и неприятного
черного волосатого мужа.
Все это и именно это поняли народы, поняли массы, поняла
чернь — тем ясновидением, тем откровением, которым некогда римские
рабы поняли непонятную тайну пришествия Христова, и толпы страждущих и обремененных, женщин и старцев — молились кресту казненного. Понять значит для них уверовать, уверовать — значит чтить, молиться.
— Христос-то для черняди с небеси сходил, — говорила Аннушка, — чтобы
черный народ спасти, и для того благословил его рабством. Сказал:
рабы, господам повинуйтеся, и за это сподобитесь венцов небесных.
Горяча ты, пуля, и несешь ты смерть, но не ты ли была моей верной
рабой? Земля
черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна ты, смерть, но я был твоим господином. Мое тело возьмет земля, мою душу примет небо».
Человек древнего мира мог считать себя вправе пользоваться благами мира сего в ущерб другим людям, заставляя их страдать поколениями, потому что он верил, что люди рождаются разной породы,
черной и белой кости, Яфетова и Хамова отродья. Величайшие мудрецы мира, учители человечества Платон, Аристотель не только оправдывали существование
рабов и доказывали законность этого, но даже три века тому назад люди, писавшие о воображаемом обществе будущего, утопии, не могли представить себе его без
рабов.
Конечно, царь: сильна твоя держава,
Ты милостью, раденьем и щедротой
Усыновил сердца своих
рабов.
Но знаешь сам: бессмысленная
черньИзменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится бесстыдная отвага.
Так если сей неведомый бродяга
Литовскую границу перейдет,
К нему толпу безумцев привлечет
Димитрия воскреснувшее имя.
В то время он успел оправдаться; но при Феодоре снова обвинили его в сношениях с нечистыми духами, по доносу какого-то
раба, и допрашивали о лечебнике, писанном цифирью, и о какой-то
черной книге.
Репутация верного
раба Мишки сразу пошатнулась, и он имел тысячу случаев, убеждавших его в
черной неблагодарности недавних доброхотов и вообще клиентов.
«Стану я,
раб божий (имя рек), благословясь и пойду перекрестясь во сине море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит божий престол, на этом престоле сидит пресвятая матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо; как отскакнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряните от
раба божия (имя рек), родимые огневицы и родимые горячки, с буйной головушки, с ясных очей, с
черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца, с
черной с печени, с белого легкого, с рученек, с ноженек.
В Архангельской губернии читается: «Встану я,
раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из дверей в двери, из дверей в ворота, в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо; со ясна неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: „Куда полетела, огненна стрела?“ — „В темные леса, в зыбучие болота, в сыроё кореньё!“ — „О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на святой Руси красна девица (имярек), полетай ей в ретивое сердце, в
черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в
черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых Днях, отныне и до века“».
Господи — помилуй!
Мы — твои
рабы!
Где же взять нам силы
Против злой судьбы
И нужды проклятой?
В чем мы виноваты?
Мы тебе — покорны,
Мы с тобой — не спорим,
Ты же смертью
чернойИ тяжелым горем
Каждый день и час
Убиваешь нас!
Стяжав от всего почти дворянства имя прекраснейшего человека, Гаврилов в самом деле, судя по наружности, не подпадал никакого рода укору не только в каком-нибудь
черном, но даже хоть сколько-нибудь двусмысленно-честном поступке, а между тем, если хотите, вся жизнь его была преступление: «
Раб ленивый», ни разу не добыв своим плечиком копейки, он постоянно жил в богатстве, мало того: скопил и довел свое состояние до миллиона, никогда ничем не жертвуя и не рискуя; какой-нибудь плантатор южных штатов по крайней мере борется с природою, а иногда с дикими племенами и зверями, наконец, улучшает самое дело, а тут ровно ничего!
Вошли. Всех обдало мраком и сыростью. Засветили несколько свечек. Иосафу и другому еще студенту, второму басу после него, поручили исполнять обязанность дьячков. Священник надел
черные ризы и начал литию. После возгласу его: «Упокой, господи, душу усопшего
раба Александра», Ферапонтов и товарищ его громко, так что потряслись церковные своды, запели: «Вечная память, вечная память!» Прочие студенты тоже им подтягивали, и все почти навзрыд плакали.
Единая мысль разбилась на тысячу мыслей, и каждая из них была сильна, и все они были враждебны. Они кружились в диком танце, а музыкою им был чудовищный голос, гулкий, как труба, и несся он откуда-то из неведомой мне глубины. Это была бежавшая мысль, самая страшная из змей, ибо она пряталась во мраке. Из головы, где я крепко держал ее, она ушла в тайники тела, в
черную и неизведанную его глубину. И оттуда она кричала, как посторонний, как бежавший
раб, наглый и дерзкий в сознании своей безопасности.
— Обняла, — говорю, — земля человека
чёрными лапами своими и выжимает из него живую свободную душу, и вот видим мы пред собою жадного
раба…
В старину люди верили в то, что люди рождаются разной породы,
черной и белой кости, Иафетова и Хамова отродья, и что одни люди должны быть господами, а другие
рабами. Люди признавали такое деление людей на господ и
рабов, потому что верили что такое деление установлено богом. Грубое и губительное суеверие это, хотя и в другом виде, признается и до сих пор.
Старый
раб, услыхав о событии, проник сюда с книгой, которая была старше его самого, и, прилепив к медной пряжке
черного переплета грошовую желтую свечку, стал у мраморного подоконника и зашамшал беззубым ртом: «Блажен муж иже не иде на совет нечестивых».
И между тем статен, величав; как встрепенется из дремоты своей, как тряхнет
черными кудрями, виден забывшийся господин, а не
раб.
Татьяну Берестову похоронили на кладбище, тоже расположенном при церкви, и над ее могилой водрузили большой
черный деревянный крест с белой надписью, просто гласившей с одной стороны креста: «Здесь лежит тело
рабы Божьей Татьяны Никитиной Берестовой», а с другой: «Упокой, Господи, душу ее в селениях праведных».
Нефора, разумеется, удивила всех
рабов и рабынь своим возвращением в таком плачевно-бедственном виде и была в ужасном расстройстве; она сейчас же вымылась и слегла в постель, а ночью у нее началась горячка: она срывалась с кровати и начинала неистово бегать и плакать, рвала на себе свои прекрасные
черные кудри, царапала щеки и, забыв осторожность, кричала...
«Государь ты наш, Иван Васильевич!
Не кори ты
раба недостойного:
Сердца жаркого не залить вином,
Думу
черную — не запотчевать!
А прогневал я тебя — воля царская:
Прикажи казнить, рубить голову,
Тяготит она плечи богатырские
И сама к сырой земле она клонится».