Неточные совпадения
— Знаешь, эти маленькие
японцы действительно — язычники, они стыдятся страдать. Я
говорю о раненых, о пленных. И — они презирают нас. Мы проиграли нашу игру на Востоке, Клим, проиграли! Это — общее мнение. Нам совершенно необходимо снова воевать там, чтоб поднять престиж.
— Вчера этот господин убеждал нас, что сибирские маслоделы продают масло
японцам, заведомо зная, что оно пойдет в Германию, —
говорил он, похлестывая стеком по сапогу. — Сегодня он обвинил меня и капитана Загуляева в том, что мы осудили невинных…
Мы спрашиваем об этом здесь у
японцев, затем и пришли, да вот не можем добиться ответа. Чиновники
говорят, что надо спросить у губернатора, губернатор пошлет в Едо, к сиогуну, а тот пошлет в Миако, к микадо, сыну неба: сами решите, когда мы дождемся ответа!
Наконец мы вошли на первый рейд и очутились среди островов и холмов. Здесь застал нас штиль, и потом подул противный ветер; надо было лавировать. «Куда ж вы? —
говорили японцы, не понимая лавировки, — вам надо сюда, налево». Наконец вошли и на второй рейд, на указанное место.
Мы после узнали, что для изготовления этого великолепного обеда был приглашен повар симабарского удельного князя. Симабара — большой залив по ту сторону мыса Номо, милях в двадцати от Нагасаки. Когда князь Симабара едет ко двору, повар,
говорили японцы, сопутствует ему туда щеголять своим искусством.
Накамура, как медведь, неловко влезал на место, где сидели полномочные, сжимал, по привычке многих
японцев, руки в кулаки и опирал их о колени, морщил лоб и
говорил с важностью.
Нас попросили отдохнуть и выпить чашку чаю в ожидании, пока будет готов обед. Ну, слава Богу! мы среди живых людей: здесь едят. Японский обед! С какой жадностью читал я, бывало, описание чужих обедов, то есть чужих народов, вникал во все мелочи,
говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать у китайцев, у
японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что будет, как подадут, как сядут — все это занимало нас.
Сначала вошли на палубу переводчики. «Оппер-баниосы», —
говорили они почтительным шепотом, указывая на лодки, а сами стали в ряд. Вскоре показались и вошли на трап, потом на палубу двое
японцев, поблагообразнее и понаряднее прочих. Переводчики встретили их, положив руки на колени и поклонившись почти до земли. За ними вошло человек двадцать свиты.
Еще Гвальтьери,
говоря о
японцах, замечает, что наша вежливость у них — невежливость, и наоборот.
Ездят они туда не с пустыми руками, но и не с данью, а с подарками — так сказал нам миссионер, между тем как сами они отрекаются от дани
японцам, а
говорят, что они в зависимости от китайцев.
Только
японцы оскорбляются, когда иностранцы, по невежеству и варварству, как
говорят они, смешивают их с китайцами.
Кажется, они
говорят это по наущению
японцев; а может быть, услышав от американцев, что с
японцами могут возникнуть у них и у европейцев несогласия, ликейцы, чтоб не восстановить против себя ни тех ни других, заранее отрекаются от
японцев.
С ним заговорили по-французски, но он просил
говорить не иначе как по-голландски, опасаясь
японцев.
А иногда два
японца, при встрече, так и разойдутся в этом положении, то есть согнувшись, если не нужно остановиться и
поговорить.
А нечего делать
японцам против кораблей: у них, кроме лодок, ничего нет. У этих лодок, как и у китайских джонок, паруса из циновок, очень мало из холста, да еще открытая корма: оттого они и ходят только у берегов. Кемпфер
говорит, что в его время сиогун запретил строить суда иначе, чтоб они не ездили в чужие земли. «Нечего, дескать, им там делать».
Рождество у нас прошло, как будто мы были в России. Проводив
японцев, отслушали всенощную, вчера обедню и молебствие, поздравили друг друга, потом обедали у адмирала. После играла музыка. Эйноске, видя всех в парадной форме, спросил, какой праздник. Хотя с ними избегали
говорить о христианской религии, но я сказал ему (надо же приучать их понемногу ко всему нашему): затем сюда приехали.
Мы целый месяц здесь: знаем подробно японских свиней, оленей, даже раков, не
говоря о самих
японцах, а о Японии еще ничего сказать не могли.
«А что, если б у
японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», —
говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Назначать время свидания предоставлено было адмиралу. Один раз он назначил чрез два дня, но, к удивлению нашему,
японцы просили назначить раньше, то есть на другой день. Дело в том, что Кавадзи хотелось в Едо, к своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа в Едо», —
говорил он не раз.
Татарский пролив и племенная, нередкая в истории многих имеющих один корень народов вражда могла разделить навсегда два племени, из которых в одно, китайское, подмешались, пожалуй, и манчжуры, а в другое, японское, — малайцы, которых будто бы
японцы,
говорит Кемпфер, застали в Нипоне и вытеснили вон.
Да я ли один скучаю? Вон Петр Александрович сокрушительно вздыхает, не зная, как он будет продовольствовать нас: дадут ли
японцы провизии, будут ли возить свежую воду; а если и дадут, то по каким ценам? и т. п. От презервов многие «воротят носы»,
говорит он.
Я только что проснулся, Фаддеев донес мне, что приезжали голые люди и подали на палке какую-то бумагу. «Что ж это за люди?» — спросил я. «
Японец, должно быть», — отвечал он.
Японцы остановились саженях в трех от фрегата и что-то
говорили нам, но ближе подъехать не решались; они пятились от высунувшихся из полупортиков пушек. Мы махали им руками и платками, чтоб они вошли.
Японцы первые стали исследовать Сахалин, начиная с 1613 г., но в Европе придавали этому так мало значения, что когда впоследствии русские и
японцы решали вопрос о том, кому принадлежит Сахалин, то о праве первого исследования
говорили и писали только одни русские.
Иду в собрание, долго обедаю там и слушаю, как за соседним столом
говорят о золоте, о понтах, о фокуснике, приезжавшем в Николаевск, о каком-то
японце, дергающем зубы не щипцами, а просто пальцами.
Кормиться, подобно гилякам, одною рыбой и мясом они уже не могли, — нужен был рис, и вот, несмотря на свое нерасположение к
японцам, побуждаемые голодом, начали они, как
говорят, выселяться на Матсмай.
Но все-таки в своей щедрости мы, кажется, хватили через край; можно было бы «из уважения», как
говорят мужики, отдать
японцам пять-шесть Курильских островов, ближайших к Японии, а мы отдали 22 острова, которые, если верить
японцам, приносят им теперь миллион ежегодного дохода.]
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как
говорят, у
японцев в этом роде бывает, —
говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и
говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отмстил. Странные бывают на свете характеры, Афанасий Иванович!
— Сво-олочи! — протянула кухарка. — Вчера, на базаре, тоже какой-то насчёт
японцев проповедь
говорил… Старичок один послушал его, да как начал сам — и про генералов и про министров, — без стеснения! Нет, народ не обманешь!
—
Говорят —
японцы это устроили…
— А может, ты и правда
японец? Они
говорят, что ты был на войне, — это правда? Ой, мамочка, я боюсь щекотки. А что, страшно на войне?
— Ужасное известие. Вы верите? Что? Если даже и правда, не надо отчаиваться. Знаете, как мы, русские,
говорим: бог не выдаст, свинья не съест. То есть я хочу сказать, что свинья — это, конечно,
японцы.
Раньше
говорили, что
японцы — природные моряки, что мы их будем бить на суше; потом стали
говорить, что
японцы привыкли к горам, что мы их будем бить на равнине. Теперь
говорили, что
японцы привыкли к лету и мы будем их бить зимою. И все старались верить в зиму.
И Линевич
говорил, что не понимает, зачем батюшка-царь заключил мир; с такими молодцами он, Линевич, погнал бы
японцев от Сыпингая, как зайцев…
—
Японец, верно
говорю: первое — больно хорошо по-русски
говорит, а главное — великолепно знает расположение наших войск.
На столе разложены карты, полковник генерального штаба водит пальцем по карте и вполголоса
говорит двум генералам: «У нас 360 батальонов, а у
японцев только 270.
В штабе и лазарете
говорили о возможности близкого отступления. Рассказывали, что впереди на восемьдесят верст нигде не находят
японцев, что они где-то глубоким обходом идут на север. Рассказывали, что
японцы прислали нам приглашение разговеться у них на пасху в Харбине. Вспоминали, как они недавно приглашали нас на блины в Мукден… Решено, как передавали, бросить сыпингайские позиции и отступить за Сунгари, к Харбину.
— Ваше благородие! Правду
говорят, — опять нас
японец обошел? — таинственно обратился ко мне другой раненый.
Слухи о мире становились настойчивее. Сообщали, что
японцы уж начали было наступление — и вдруг остановили его. Солдаты ждали мира с каким-то почти болезненным напряжением и тоскою. Глаза их мрачно загорались. Они
говорили...
Ходили слухи, что разъезды наши нигде не могут найти
японцев. Все они куда-то бесследно исчезли.
Говорили, что они идут обходом по обе стороны железной дороги, что одна армия подходит с востока к Гирину, другая с запада к Бодунэ.
Говорят, что они прикалывают раненых и даже пленных, а раненый рядовой 6 роты 2 восточного стрелкового полка Осип Коченов рассказывал мне, что у его товарища, попавшего в плен,
японцы будто бы вырезали ремни из груди и спины и бросили его по дороге; его нашли и доставили на русские позиции.
— Непременно, ведь большинство выпускаемых
японцами снарядов, несмотря на их пресловутую «математическую» стрельбу, тратятся непроизводительно. Тоже следует сказать и о их ружейном огне. Они не жалеют патронов и во время похода осыпают огнём каждую показавшуюся им подозрительной сопку, каждый кустик, стреляют залпами по одиноким всадникам и пешим, не
говоря уже о разъездах в два-три человека, которых буквально засыпают пулями. Надо быть безумцами или иметь неистощимый запас патронов, чтобы делать это.
После боя, продолжавшегося несколько часов,
японцы принуждены были отступить, потеряв убитыми и ранеными, как
говорят, до 8.000 человек.
— Тут дело не в превосходстве орудий, не в знании артиллерийского дела, —
говорит один артиллерийский офицер, — у нас орудия тоже очень хорошие, и в знании и практике мы можем поспорить с
японцами, а в том, что последние обращают внимание на каждую мелочь служит им крупную службу.
Говорят, что
японцы, наступавшие по большой порт-артурской дороге, до того увлеклись, что десять человек с офицером влезли на вал крепости, оставив своих далеко позади.
— Разобрать бы надоть, а
японца и приколоть… —
говорит молодой солдатик.
Говорят, что это большой плюс для нас, так как
японцам невозможно будет по размокшим дорогам действовать со своими осадными орудиями, составляющими их главную силу.
Близость
японцев к Ляояну нельзя сказать, чтобы не продолжала тревожить ею русского населения, хотя тревога эта,
говорят, напрасна.
— Но всё же дождь нашему солдатику нипочём, вот
японцу так зарез… —
говорят вернувшиеся с позиций.
— Многие
японцы выучились
говорить по-русски и этим пользуются для введения русских в заблуждение…
Все эти тревожные слухи черпают свои основания из полученного известия, что известный «хунхуз» Тулихан, чем-то нами обиженный, перешёл на сторону
японцев и, как
говорят, собрал огромную шайку.