Неточные совпадения
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все
чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается,
как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу
домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам
собою вследствие недостатка питания.
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет
дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А
как, брат,
себя чувствуешь?
Самгин пошел одеваться, не потому, что считал нужными санитарные пункты, но для того, чтоб уйти из
дома, собраться с мыслями. Он
чувствовал себя ошеломленным, обманутым и не хотел верить в то, что слышал. Но, видимо, все-таки случилось что-то безобразное и
как бы направленное лично против него.
Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин
чувствовал себя возвышенно и
дома, рассказывая Безбедову о налете, вводил в рассказ комические черточки, говорил о недостоверности показаний очевидцев и сам с большим интересом слушал свой рассказ.
«Дико ей здесь», — подумал Самгин, на этот раз он
чувствовал себя чужим в
доме,
как никогда раньше.
Дождь хлынул около семи часов утра. Его не было недели три, он явился с молниями, громом, воющим ветром и повел
себя,
как запоздавший гость, который,
чувствуя свою вину, торопится быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и
дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
После пяти, шести свиданий он
чувствовал себя у Маргариты более
дома, чем в своей комнате. У нее не нужно было следить за
собою, она не требовала от него ни ума, ни сдержанности, вообще — ничего не требовала и незаметно обогащала его многим, что он воспринимал
как ценное для него.
На улице Самгин
почувствовал себя пьяным.
Дома прыгали, точно клавиши рояля; огни, сверкая слишком остро,
как будто бежали друг за другом или пытались обогнать черненькие фигурки людей, шагавших во все стороны. В санях, рядом с ним, сидела Алина, теплая, точно кошка. Лютов куда-то исчез. Алина молчала, закрыв лицо муфтой.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще
чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он,
как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь
дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
Мы очень разнообразили время в своем клубе: один писал, другой читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались к камину, потому что
как ни красиво было небо,
как ни ясны ночи, а зима давала
себя чувствовать, особенно в здешних
домах.
Прежние знакомые Зоси остались все те же и только с половины Ляховского перекочевали на половину Привалова; Половодов, «Моисей», Лепешкин, Иван Яковлич
чувствовали себя под гостеприимной приваловской кровлей
как дома.
Трудовая, почти бедная обстановка произвела на Василия Назарыча сильное впечатление, досказав ему то, чего он иногда не понимал в дочери. Теперь,
как никогда, он
чувствовал, что Надя не вернется больше в отцовский
дом, а будет жить в том мирке, который создала
себе сама.
Всю дорогу Веревкин болтал,
как школьник. Это веселое настроение подействовало заразительно и на Привалова. Только когда они проезжали мимо бахаревского
дома, Привалову сделалось как-то немного совестно — совестно без всякой видимой причины. Он заранее
чувствовал на
себе полный немого укора взгляд Марьи Степановны и мысленно сравнил Надю с Антонидой Ивановной, хотя это и были несравнимые величины.
Но и тут,
как и всегда и везде, я не
почувствовал себя вполне
дома.
После того,
как я
почувствовал, что ослабляется интенсивность наших интерконфессиональных собраний с католиками и протестантами, я взял на
себя инициативу другого рода собраний, у нас на
дому.
«Среды» Шмаровина были демократичны. Каждый художник, состоявший членом «среды»,
чувствовал себя здесь
как дома, равно
как и гости. Они пили и ели на свой счет, а хозяин
дома, «дядя Володя», был, так сказать, только организатором и директором-распорядителем.
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался,
как ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов
чувствовал себя в классной больше
дома, чем в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности,
как на отвоеванную у болезни жертву.
Стабровский очень был обрадован, когда «слявяночка» явилась обратно, счастливая своим молодым самопожертвованием. Даже Дидя, и та была рада, что Устенька опять будет с ней. Одним словом, все устроилось
как нельзя лучше, и «славяночка» еще никогда не
чувствовала себя такою счастливой. Да, она уже была нужна, и эта мысль приводила ее в восторг. Затем она так любила всю семью Стабровских, мисс Дудль, всех. В этом именно
доме она нашла то, чего ей не могла дать даже отцовская любовь.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского
дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом,
как один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока,
как к дикарям, и
чувствовал себя на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
— Вы меня гоните, Болеслав Брониславич, — ответила Устенька. — То есть я не так выразилась. Одним словом, я не желаю сама уходить из
дома, где
чувствую себя своей. По-моему, я именно сейчас могу быть полезной для Диди,
как никто. Она только со мной одной не раздражается, а это самое главное,
как говорит доктор. Я хочу хоть чем-нибудь отплатить вам за ваше постоянное внимание ко мне. Ведь я всем обязана вам.
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло: в генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас
чувствовал себя как бы
дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук, от легкой и в то же время
как бы усталой походки, от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой,
как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
С оника, после многолетней разлуки, проведенной в двух различных мирах, не понимая ясно ни чужих, ни даже собственных мыслей, цепляясь за слова и возражая одними словами, заспорили они о предметах самых отвлеченных, — и спорили так,
как будто дело шло о жизни и смерти обоих: голосили и вопили так, что все люди всполошились в
доме, а бедный Лемм, который с самого приезда Михалевича заперся у
себя в комнате,
почувствовал недоуменье и начал даже чего-то смутно бояться.
Петрунька
чувствовал себя очень скверно и целые дни прятался от сердитой баушки,
как пойманный зверек. Он только и ждал того времени, когда Наташка укладывала его спать с
собой. Наташка целый день летала по всему
дому стрелой, так что ног под
собой не слышала, а тут находила и ласковые слова, и сказку, и какие-то бабьи наговоры, только бы Петрунька не скучал.
Это происшествие неприятно взволновало Петра Елисеича, и он сделал выговор Домнушке, зачем она подняла рев на целый
дом. Но в следующую минуту он раскаялся в этой невольной жестокости и еще раз
почувствовал себя тяжело и неприятно,
как человек, поступивший несправедливо. Поведение Катри тоже его беспокоило. Ему показалось, что она начинает третировать Нюрочку, чего не было раньше. Выждав минуту, когда Нюрочки не было в комнате, он сделал Катре замечание.
Когда люди входили в
дом Петра Лукича Гловацкого, они
чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только
чувствовали витающее здесь согласие, но
как бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь люди
чувствовали то же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая
собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к
себе на квартиру, которая была по-прежнему в
доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время
как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не
чувствуя.
Я
чувствовал: бледнею — и вот сейчас все увидят это… Но граммофон во мне проделывал 50 установленных жевательных движений на каждый кусок, я заперся в
себя,
как в древнем непрозрачном
доме — я завалил дверь камнями, я завесил окна…
С тех пор, однако ж,
как двукратно княгиня Чебылкина съездила с дочерью в столицу, восторги немного поохладились: оказывается, «qu'on n'y est jamais chez soi», [что там никогда не
чувствуешь себя дома (франц.)] что «мы отвыкли от этого шума», что «le prince Курылкин, jeune homme tout-à-fait charmant, — mais que ça reste entre nous — m'a fait tellement la cour, [Князь Курылкин, совершенно очаровательный молодой человек — но пусть это останется между нами — так ухаживал за мной (франц.).] что просто совестно! — но все-таки
какое же сравнение наш милый, наш добрый, наш тихий Крутогорск!»
Дома, в своих захолустьях, они с утра до вечера суетятся и хлопочут: покупают новые умывальники для больниц, чинят паромы, откладывают до будущей сессии вопрос о мелком поземельном кредите, о прекращении эпизоотии, об оздоровлении крестьянских жилищ и проч., и так
как все это им удается, то они
чувствуют себя совершенно довольными.
И
дома живучи, я не знал, куда уйти от тоски, но
как только пропал из глаз вержболовский ручей, так я окончательно
почувствовал себя отданным в жертву унынию.
Он прекрасный человек и был очень ласков ко мне, — говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я говорю не вследствие того, чтобы я
чувствовал себя униженным перед князем, — но, — продолжал я, — мысль о том, что на меня могут смотреть,
как на княжну, которая живет у него в
доме и подличает перед ним, — ужасная мысль.
Ежели папа не было
дома, он даже к обеду приходил с книгой, продолжая читать ее и не разговаривая ни с кем из нас, отчего мы все
чувствовали себя перед ним
как будто виноватыми.
Сени и лестницу я прошел, еще не проснувшись хорошенько, но в передней замок двери, задвижка, косая половица, ларь, старый подсвечник, закапанный салом по-старому, тени от кривой, холодной, только что зажженной светильни сальной свечи, всегда пыльное, не выставлявшееся двойное окно, за которым,
как я помнил, росла рябина, — все это так было знакомо, так полно воспоминаний, так дружно между
собой,
как будто соединено одной мыслью, что я вдруг
почувствовал на
себе ласку этого милого старого
дома.
Всякий каторжник
чувствует, что он не у
себя дома, а
как будто в гостях.
С неделю времени Матвей не выходил из
дома,
чувствуя себя оглушённым,
как будто этот выстрел раздался в его груди, встряхнув в ней всё тревожное и неясное, что почти сложилось там в равнодушие человека, побеждённого жизнью без битвы с нею.
Дома, разморённый угнетающей жарою, разделся до нижнего белья, лёг на пол,
чувствуя себя обиженным, отвергнутым, больным, а перед глазами, поминутно меняясь, стояло лицо дяди Марка, задумчивое, сконфуженное и чужое,
как лицо попадьи.
Фомы Фомича, — которого я так желал видеть и который, я уже тогда же
чувствовал это, был полновластным владыкою всего
дома, — не было: он блистал своим отсутствием и
как будто унес с
собой свет из комнаты.
Мы едва дотащились до Симеониевской улицы. Порфир Порфирыч вздохнул свободнее, когда мы очутились за гостеприимной дверью. Трактир из приличных, хотя и средней руки. Пившие чай купцы подозрительно посмотрели на пальто моего спутника и его калоши. Но он уделил им нуль внимания, потому что
чувствовал себя здесь
как дома.
Обедали они у Тестова. Михаил Аверьяныч долго смотрел в меню, разглаживая бакены, и сказал тоном гурмана, привыкшего
чувствовать себя в ресторанах
как дома...
Но
как он ни старался вообразить
себя самого в темной могиле, вдали от
дома, брошенным, беспомощным и мертвым, это не удавалось ему; лично для
себя он не допускал возможности умереть и
чувствовал, что никогда не умрет…
Заскрипел самый передний воз, за ним другой, третий… Егорушка
почувствовал,
как воз, на котором он лежал, покачнулся и тоже заскрипел. Обоз тронулся. Егорушка покрепче взялся рукой за веревку, которою был перевязан тюк, еще засмеялся от удовольствия, поправил в кармане пряник и стал засыпать так,
как он обыкновенно засыпал у
себя дома в постели…
Он сидел теперь в гостиной, и эта комната производила странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя в ней были и кресла, и громадная лампа с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный сарай, и было очевидно, что в этой комнате мог
чувствовать себя дома только такой человек,
как доктор; другая комната, почти вдвое больше, называлась залой, и тут стояли одни только стулья,
как в танцклассе.
— Да! Знаешь — люди, которые работают, совершенно не похожи на нас, они возбуждают особенные мысли.
Как хорошо, должно быть,
чувствует себя каменщик, проходя по улицам города, где он строил десятки
домов! Среди рабочих — много социалистов, они, прежде всего, трезвые люди, и, право, у них есть свое чувство достоинства. Иногда мне кажется, что мы плохо знаем свой народ…
— Не могу! Я, брат, так
себя чувствую,
как будто у меня
дома жар-птица, — а клетка-то для неё слаба. Целые дни одна она там сидит… и кто её знает, о чём думает? Житьё ей серое наступило… я это очень хорошо понимаю… Если б ребёнок был…
И он потом, сделавшись коротким и близким приятелем в
доме княгини, никогда не принял
себе от нее ничего, ни в виде займа, ни в виде подарка.
Как с ним ни хитрили, чтоб обновить его костюм или помочь упряжной сбруишкой, — не решались ни к чему приступить, потому что
чувствовали, что его взаправду скорее перервешь, чем вывернешь. От бабушки принимали пособие все, но Дон-Кихот никогда и ничего решительно, и княгиня высоко ценила в нем эту черту.
В этом отношении граф Хвостиков представлял
собою весьма любопытное психическое явление: где бы он ни поселялся или, точнее сказать, где бы ни поставлена была для него кровать — в собственной ли квартире, в гостинице ли, или в
каком постороннем приютившем его
доме, — он немедля начинал в этом месте
чувствовать скуку непреодолимую и нестерпимое желание уйти куда-нибудь в гости!
—
Как вы
почувствуете себя хоть немного крепче, я перевезу вас к вашему отцу в мой
дом.
Сидя в гостях у брата, Пётр всегда с обидой и завистью
чувствовал себя более уютно, чем
дома, и это было так же непонятно,
как не понимал он, что нравится ему в Ольге?
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были
чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола;
как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном;
как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях;
как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин
дома, лишившийся употребления ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и
как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки;
как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами;
как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и
как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
мне не раз приходилось уже говорить о наших поездках к родным, которые отец считал обязательными со стороны приличия или пристойности,
как он выражался. Бедная мать, проводившая большую часть времени в постели, только
чувствуя себя лучше по временам, выезжала лишь поблизости и едва ли не в один
дом Борисовых. Зато отец счел бы великим упущением не съездить за Волхов, верст за сто к неизменной куме своей Любови Неофитовне и не представить ей вышедшую из института дочь, падчерицу и меня — студента.