Цитаты со словом «странный»
Какая
странная судьба, что мы всего более грешим именно тогда, когда слишком благодетельствуем другим.
Жизнь —
странная вещь: мы все время на глазах у других людей, но увидеть нас такими, какие мы действительно есть, они не смогут за все время жизни.
Не показалось бы
странным, если бы на Марсе когда-то существовала цивилизация, но она, видимо, дошла до этапа капитализма, появился империализм и прикончил эту планету.
Память —
странное сито: на нём остается всё хорошее о нас и всё плохое о других.
Мне нравятся большие кошки и большие змеи. Есть что-то мудрое в змеях, может быть это их
странное совершенство. Я бы хотел узнать о чём они думают.
Одна из самых
странных вещей в жизни — это то, что как раз те, кому деньги нужны больше всего, их никогда не имеют.
Странное дело: я всегда могу разобрать счет, который выписал врач, и никогда не могу разобрать рецепт.
Странное свойство моей физиономии: всем кажется, что меня только что где-то видели. (
7 серия)
В каком-то смысле я умираю в бесплодии. Тем не менее, это
странным образом уживается во мне с благодарностью за жизнь и, что ещё удивительней, с надеждой на прощение.
Христиане — очень
странная, химическая служба: быть в мире закваской, солью. Средства негодные, поражений тысячи, но — при абсолютной поддержке Бога.
В последнее время у некоторых групп в нашей стране сложилось мнение, что всего лишь вследствие получения человеком или корпорацией прибыли от общества сколько-то лет правительство и суды обязаны гарантировать им эту прибыль в будущем, даже когда обстоятельства меняются, и вопреки интересам общества. Эта
странная доктрина не поддерживается ни законом, ни обычаем. Ни отдельные лица, ни корпорации не имеют права являться в суд и просить, чтобы часы истории были остановлены или стрелки их переведены назад.
Многие верующие ведут себя так, словно не догматикам надлежит доказывать общепринятые постулаты, а наоборот — скептики обязаны их опровергать. Это, безусловно, не так. Если бы я стал утверждать, что между Землёй и Марсом вокруг Солнца по эллиптической орбите вращается фарфоровый чайник, никто не смог бы опровергнуть моё утверждение, добавь я предусмотрительно, что чайник слишком мал, чтобы обнаружить его даже при помощи самых мощных телескопов. Но заяви я далее, что, поскольку моё утверждение невозможно опровергнуть, разумный человек не имеет права сомневаться в его истинности, то мне справедливо указали бы, что я несу чушь. Однако если бы существование такого чайника утверждалось в древних книгах, о его подлинности твердили каждое воскресенье и мысль эту вдалбливали с детства в головы школьников, то неверие в его существование казалось бы
странным, а сомневающийся — достойным внимания психиатров в просвещённую эпоху, а ранее — внимания инквизиции.
Вот этого как раз и надо остерегаться — изображать
странным то, в чем ни малейшей странности нет. Дневник, по-моему, тем и опасен: ты все время начеку, все преувеличиваешь и непрерывно насилуешь правду.
В наше время даже коммерческие тайны – по необъяснимым причинам – имеют юридическую защиту. Каждый здравомыслящий человек понимает, что если секрет раскрыли, то это больше не секрет. И только в
странных и запутанных лабиринтах закона об интеллектуальной собственности секреты могут продолжать считаться секретами, даже если все знают, в чем они заключаются.
Из всех злоключений и конфликтов, печальных условий, в которых находится человек, в молчании выкристаллизовывается лишь маленькая чистая капля чего-то иного — внезапный порыв, попытка понять несколько слов на чужом языке, это нечто
странное, но единственное, что остается. Только это и позитивно.
Я был одним из первых, кто узнал о Чернобыле — за пределами России, конечно. Мы тогда записывали альбом в Швейцарии. Был приятный апрельский вечер, и все вывалили на лужайку перед студией. Перед нами были Альпы и озеро, и тут наш звукорежиссер, который остался в студии и слушал радио, закричал: «В России творится какой-то пи#$%ец!» Выяснилось, что он поймал какую-то швейцарскую радиостанцию, а те, в свою очередь, поймали какую-то норвежскую волну. Норвежцы пытались до кого-нибудь докричаться. Они рассказывали, что со стороны России движутся огромные облака, и это не просто дождевые тучи. Собственно, это было первое известие о Чернобыле. Я позвонил знакомому журналисту в Лондон, но он не слышал ни о чем подобном — Чернобыль попал в главные новости лишь через несколько часов. Я помню, что это было очень
странное чувство: осознавать, что ты один из немногих, кто знает о том, какая угроза повисла над планетой.
Все мы, в России, и на Западе, ищем внутреннюю свободу, ищем источник сил. Мы и поехали туда, потому что сегодня именно там главное место мира, где происходят события, крутятся деньги, снимается кино, живут звезды. Данила Багров должен был появиться там. Ну а где она, эта сила? Трудно сказать. Я думаю — внутри человека. Понятно же, что не в Америке. Силы-то там как раз и нет.Я все время думаю — есть ли на самом деле такой человек? Молодой парень как Данила, или постарше. Дембель или служит еще где-то. Живет в каком-нибудь небольшом городке. И смог бы вот кто-нибудь, также как он, не имея ни денег, ни связей, ни языка отправиться на другой конец Земли, просто потому что надо помочь брату армейского друга? Да никто его не просил, и он никому ничего не обещал. У него что, дел своих нету, или время девать некуда? Зачем? Почему?Ответ существует. Потому, что так надо. И по-другому просто нельзя. Это же ясно. Значит он есть, наверное такой. Да, точно есть.Хочется быть на него похожим? Не знаю. Мне лично хочется. Другой вопрос — вот смог бы ты так же? Вот так, как он?У меня вообще
странное к нему отношение. Он и похож на меня, и не похож. И проще чем-то, и взрослее вроде. Ну, в общем, действительно — Брат.
В этом нашем мире мы лелеем надежды на какие-то события, которые, осуществляясь, принесут нам лишь горечь и разочарование; по этой причине пессимисты и вербуются из бывших надеявшихся, ибо, чтобы видеть мир в чёрном цвете, надо было прежде верить в него и в его возможности. И ещё более забавно и парадоксально, что ярые пессимисты после постигшего их разочарования вовсе не чураются надежд постоянно и систематически, но
странным образом склонны в любой момент снова воспылать надеждой, хотя из некоей метафизической стыдливости пытаются это скрыть под чёрной оболочкой вселенской скорби; похоже, будто пессимизму, чтобы быть в силе и расцвете, необходим время от времени некий импульс, порождённый новым жестоким разочарованием.
Я очень часто слушала за всё это время игру Александра Николаевича, так как он почти всегда оставался после урока и садился за рояль. Это было отдыхом для него, как он говорил. Я так живо помню большую анфиладу чуть освещённых комнат, большой зал в полумраке, у самого рояля маленькая лампочка с бронзовым рефлектором, освещающим клавиатуру, и мечтательную тонкую фигуру Скрябина. Необыкновенно задумчиво звучала первая тема второй части 3-й симфонии, постепенно звуки росли, расширялись и доходили до огромного подъёма. Меня часто поражало его лицо, когда он играл. Видно было, что он забывал всё окружающее и уходил своей мечтой куда-то, глаза смотрели вдаль, как будто поверх всего, и по лицу блуждала какая-то
странная блаженная улыбка. Я так помню его лицо в такие минуты.
Странный парадокс заключается в том, что чувственный мир, окружающий мужчину, состоит из мягкости, нежности, приветливости, — словом, он живет в женском мире, тогда как женщина бьется в суровом и жестком мире мужчины.
«Мне случалось достигать
странных компромиссов с самим собой в совершении святотатств, которые, возможно, по сути были священнодействиями. Нет ничего более священного для меня, чем мой Грех — я принес ему в жертву всё, и те постоянные расчёты, к которым он меня обязывает, нравятся мне в силу самой их сложности».
Великий талант свой принял Гоголь как долг, наложенный на него свыше, который обязан он нести в течение всей своей жизни. Строго понял он призвание художника; не улыбаясь сам, производил он своими сочинениями смех, полный художественного наслаждения. Известно его слово, где так высказал он себя, когда сказал: «И долго ещё определено мне чудной властью идти об руку с моими
странными героями, озирать всю громадную несущуюся жизнь, озирать её сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слёзы». Весь обращённый к Богу, всегда трудился он внутренно и часто говорил, что жизнь не веселье, не удовольствие, но и труд, и подвиг. А стоит только не бежать духовного труда, — он явится, великий и бесконечный. — Вспомним, что так строг,
так чист и так важен был поэт, произведения которого, по невежественному мнению некоторых, только грязны и непристойны и, по впечатлению многих, только смешны.
... я провёл большую часть моих школьных дней, ожидая призыва для участия в кайзеровской войне, хотя она закончилась, когда я был ещё слишком молод. Тем не менее, я не мог избавиться от ощущения, что это была моя война, и теперь я каким-то неправильным образом её избежал. Она приводила в
странное настроение обособленными впечатлениями, проявлявшимися во вспышках дежавю.
«Романс» — это наверняка стёб в стиле ассовской тусовки, мистификация. Кстати, когда Виктор впервые дал почитать мне «Романс», то тут же предложил возродить подпольный журнал о роке, который я когда-то выпускал с Евгением Бычковым под названием «Згга». Виктор горел идеей публиковать в нём разные мистификации и небылицы о рок-группах, включая «Кино», и
странные рассказы типа «Романса» под видом фактов и репортажей с событий, которых никогда не случалось, или рецензии несуществующих альбомов, концертов и записей, чтобы фаны за ними гонялись впустую. Этот стиль — неотъемлемая черта раннего Цоя, когда правда и ирония могут тесно переплетаться.
Похожие цитаты:
Птица была симпатичная. Она смотрела на меня, а я смотрел на неё. Потом она издала слабенький птичий звук «чик!» — и мне почему-то стало приятно. Мне легко угодить. Сложнее — остальному миру.
Только одно было странно: продолжать думать, как раньше, знать. Понять — это означало в первый момент почувствовать леденящий ужас человека, который просыпается, и видит, что похоронен заживо.
Люди похожи на статуи: их привыкают видеть на одном месте.
В Голливуде, если жена вашего знакомого выглядит как совершенно новая женщина, так оно, скорее всего, и есть.
Человек должен верить, что непонятное можно понять.
Каждый видит, каким ты кажешься, но мало кто чувствует, каков ты есть.
Тишина была настолько хороша, что девушка чуть прослезилась. Удивительно, думала она, что разговоры могут так надоесть, без тишины человечество, скорее всего, давно бы исчезло... (
«Четырежды Ева»)
Глупого мужчину всегда можно узнать по глупым глазам. Но женские глаза… Чёрт их знает! Не то глубина — не то томность; не то мысль — не то любопытство… и вдруг дура!
Перемен ожидая разительных,Осознать стоит чётко и ясно:Жизнь почти что всегда удивительна,Но достаточно редко — прекрасна.
Если хочется, можно сесть и смотреть на проходящих мимо людей. Повсюду что-то случается. Безумное напряжение ожидания чего-то, что должно произойти.
Люди понимают только чувства, сходные с их собственными чувствами; другие, как бы прекрасно они ни были выражены, не действуют на них: глаза глядят, но сердце не участвует, а вскоре и глаза отворачиваются.
Я один. Я знаю своё сердце и знаю людей. Я создан иначе, чем кто-либо из виденных мною; осмеливаюсь думать, что я не похож ни на кого на свете. Если я не лучше других, то по крайней мере не такой как они.
Если бы человек всегда прислушивался к голосу разума, с ним никогда не происходило бы ничего интересного.
До своей юности я не только не имел ясного понятия о близости полов, но никогда смутное представление об этом не возникало у меня иначе, как в отталкивающем и противном виде.
: … считать себя счастливым оттого, что не бил зверей по голове — это необычно, это может открыть нам в нас только поэт.
Женщины раньше одевались скучнее. Сейчас колоссальный диапазон: от чудовищной безвкусицы до очень прилично одетых людей. Но вторых замечаешь почему-то намного реже, чем раньше.
Мне кажется, у людей очень узкое понимание того, что возможно в реальном мире, им кажется, что нас окружает разверстая бездна непознаваемого, и никто не знает, что там в ней.
Теперь я один. Не совсем один. Есть еще эта мысль, она рядом, она ждет. Она свернулась клубком, как громадная кошка; она ничего не объясняет, не шевелится, она только говорит: «нет». Нет, не было у меня никаких приключений.
Память подобна населённому нечистой силой дому, в стенах которого постоянно раздаётся эхо от невидимых шагов. В разбитых окнах мелькают тени умерших, а рядом с ними — печальные призраки нашего былого «я».
...самое главное - вглядеться пристально в тот мир, который тебя окружает: удивительнейшие тайны скрываются там, где их меньше всего ждешь. Тот, кто не верит в чудеса, никогда не встретится с ними.
Чтобы сорвать аплодисменты, нужно либо писать вещи настолько простые, чтобы их мог напеть всякий возница, либо такое непонятное, чтобы только потому и нравилось, что ни один нормальный человек этого не понимает.
Даже самый простой человек всё ещё остается существом необычайно сложным.
Мы во всем и почти всегда бываем жертвами нашего воображения: оно торопится закрыть своим пестрым покрывалом малейший луч истины.
Художник всегда немного похож на матроса с корабля Колумба; он видит далекий берег и кричит: «Земля! Земля!» Этот матрос явно не предполагал, что сотворил Америку, но он был первый, кто увидел новую действительность.
Никто в мире не чувствует новых вещей сильнее, чем дети. Дети содрогаются от этого запаха, как собака от заячьего следа, и испытывают безумие, которое потом, когда мы становимся взрослыми, называется вдохновением.
Он обернулся… Меня не было в этом взгляде настолько, что не знаю, как я не исчез.
Удивительно, откуда у пустых людей такая полная информация?
Встречаются людские души, к познанию которых нет ни малейшего интереса. Ровно как и скалистые пропасти, не вызывающие желания рисковать. И вторые, и первые слишком полны ужасом смерти.
Детство моё — сложная смесь переживаний: жар, бред, бессонница, тягостные дни и томительно долгие ночи. Мне более знакома «Страна кровати», чем зелёного сада.
Я был сперва почти напуган, увидев, какая математическая мощь была обрушена на этот предмет, а затем удивлен тем, как легко предмет это перенес.
Вы созерцаете звезду по двум причинам: потому, что она сверкает, и потому, что она непостижима. Но рядом с вами — сияние более нежное и тайна более глубокая: женщина.
Во все времена конец героев был таким же, как и конец обычных людей. Все они умерли, и воспоминания о них постепенно изгладились из памяти людей. Но пока мы живы, мы должны понять себя, разобраться в себе и выразить себя.
Нет ничего такого сложного, что нельзя было бы понять, если у людей есть смелость взглянуть правде в глаза и называть вещи своими именами. Сложности возникают, когда люди начинают врать самим себе, ну и другим, конечно.
При малейшем недовольстве, а тем паче при малейшем огорчении нужно скорее бежать на ближайшее кладбище, где сразу обретаешь такое спокойствие, которого не найдешь больше нигде. Чудесное лекарство на один прием.
Может, я — нехороший человек. Бывают разные виды и степени, сама ведь знаешь.
Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом.
И если нам когда нибудь встретятся во вселенной другие разумные существа, то их первые слова вряд ли будут: «Отведите меня к вашему главному». Скорее они скажут: «Сыграем, парень?» Хотя я могу и ошибаться.
У прохожих идиотские лица — и как мы до такого докатились? Можно ли представить подобное зрелище в древности, например в Афинах?
Если голова и книга приходят в столкновение и слышен звук пустого тела, - всегда ли виновата книга?
Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто её видел.
Когда ты однажды понимаешь, что уже не можешь идти так далеко и быстро, как мог раньше, жизнь становится более сложной.
Мне нравится история Человека-слона, она во многом похожа на мою. Когда я думаю о нем, то часто плачу, потому что вижу себя в этой истории. Но нет, я никогда не хотел купить его скелет, это очередная глупая выдумка.
Юношам часто кажется, что они естественны, тогда как на самом деле они просто невоспитанны и грубы.