Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 5
Повествование исторической и философской направленности разворачивает события истории России с позиции взаимоотношений человека с Богом. Автор приподнимает исторические факты, которые до сих пор не были раскрыты академической историей, анализирует их с точки зрения христианской философии. В представленной публикации приводится разбор появления материализма как учения от увлечения сверхъестественным и анализ марксистского «Капитала».
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 5» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Обзор Российской государственности XVIII века
XVIII век заложил те мировоззренческие основы, которые удобренные стараниями XIX века в XX обнажились плодом казавшимся вначале невозможным противоречием — просвещение и человеконенавистничество, в виде образа мировоззрения лучшести, свободы, справедливости, фактическим итогом оказались одной парой сапог. Поэтому рассматривать историю кризиса человеческих взаимоотношений XX века, двигаемого непреклонными практиками, невозможно без правильного осмысливания философских лириков века Просвещения. В начале этого идейного движения европейской культуры, характеризующееся развитием общественной, философской и научной мысли, лежали принципы свободомыслия и рационализма, а деятели просвещения видели в знаниях мощный двигатель прогресса всего человечества. Россия в этом ключе, хоть и отставала от передовых европейских стран, но, в целом, придерживалась общего русла, ориентировалась на Запад, перенимая от него новшества цивилизованного мира.
В России XVIII век — это век распространения образования и науки. Основным центром научной деятельности, как и во второй четверти века, оставалась Академия наук. При Екатерине к ней прибавился новый научный центр — Московский университет, а также Горное училище в Санкт-Петербурге, открытое в 1773 г., в 1783 г. создана Российская академия, занимавшаяся изучением русского языка и грамматики (с первых дней по 1794 г. Российскую академию возглавляла Е. Р. Дашкова, сподвижница Екатерины II по перевороту, единственная женщина, занимавшая в то время государственную должность, незадолго до этого назначенная Екатериной II и директором С-Петербургской Академии Наук). Центром научной мысли и главным учебным заведением Левобережной Украины была киевская академия
В развитии общественной науки выдающееся место занимал М. В. Ломоносов. В Санкт-Петербургской АН в течение 31 года работал крупнейший математик XVIII века Леонард Эйлер. Многие его открытия вошли в современную науку и технику, на его трудах воспитывалось не одно поколение русских учёных. Среди них был С.К.Котельников, разработавший вопросы теоретической механики и математической физики. Им написаны учебники по математике, механике, геодезии. Другой ученик Эйлера, С. Я. Румовский стал основоположником отечественной астрономии.
С упрочением в стране капиталистических отношений всё острее ощущается необходимость изучение её просторов, природных ресурсов. Вместе с тем, приобретения новых географических знаний расширяли базу для развития естественных наук — геологии, физики, ботаники, географии и т. п. Так, с целью обследования различных районов России была возобновлена практика организации комплексных экспедиций. Всего было отправлено 5 экспедиций. Три из них — Оренбургские (их возглавляли И. И. Лепёхин, П. С. Паллас, И. П. Фальк) и две — Астраханские (под руководством С. Г. Гмелина, И. А. Гильденштедта). А после присоединения Крыма к России, в 1783 г. для изучения края было организовано путешествие адъюнкта АН В. Ф. Зуева. Освоением востока страны занимались промысловые люди, параллельно составлявшие более подробные и точные карты восточных границ империи и прилегающих островов. Среди исследователей (Д. Кука и его отряда, И. Биллингса, П. К. Крашенинникова, М. Д. Левашова) выдающееся место занимает купец и землепроходец Г. И. Шелихов. В 1775 г. он создал первую компанию для пушного и звериного промысла на Алеутских островах и Аляске. Им же на Аляске основаны первые русские поселения. На основе компании Шелихова в 1799 г. была основана Российско-американская компания, с правом монопольного пользования промыслами и ископаемыми. В последней трети XVIII в. географическим департаментом АН составлена «Генеральная карта Российской империи по новейшим наблюдениям и известиям сочинённая» (1776 г.), «Новая карта Российской империи, разделённая на наместничества» (1786 г.), издан новый «Атлас Российской империи»» (1792 г.)
Успехи прослеживаются и в развитии медицины. Если во времена Петра I в России существовало единственное медицинское училище, то в конце столетия их стало три. Кроме того, были открыты Медико-хирургическая академия, а при Московском университете — медицинский факультет. В 1768 г. Екатерина II, первая в России сделала себе прививку от оспы. В то время оспопрививание не избавляло от заболевания, но значительно сокращало число смертных исходов. Мировое признание получили труды Д. С. Самойловича о чуме, его вывод, что чума передаётся не по воздуху, а от соприкосновения, имел большое практическое значение позволившее наметить эффективные средства борьбы с эпидемией.
Вторая половина века ознаменовалась взлётом технической мысли. Сын простого солдата И. И. Ползунов, окончивший лишь Екатеринбургскую арифметическую школу в 1764—1765 гг. прославился изобретением парового двигателя. Пуск его машины был назначен на 20 мая 1766 г., а 16 мая 38-летний механик скончался от чахотки. Некоторое время паровая установка действовала, но затем её забросили «за ненадобностью». Лишь только через 20 лет английский изобретатель Джеймс Уатт изобрёл свою паровую машину (патент 1784 г.) Оказавшись в ином обществе, оно сразу нашло применение на практике.
Другим необычайным изобретателем того времени был И. П. Кулибин, сын нижегородского мещанина. Он преподнёс императрице сделанные им необычные часы «яичной фигуры», сохранившиеся до наших дней. Крышка их открывалась каждый час, являя взору храм Воскресения Христова, а ровно в 12 часов играли сочинённую изобретателем мелодию. Кулибин был награждён одной тысячей рублей и назначен механиком при Санкт-Петербургской АН с жалованием 300 руб. в год и казённой квартирой. Он смастерил телескоп, микроскоп, разработал проект «самобеглой коляски», протезы для инвалидов, лифт, создал «зеркальный фонарь» (прототип прожектора), семафорный телеграф и многое другое. Но ничего из этого не имело практического применения. В 1776 г. по объявленному конкурсу он разработал проект и построил модель одноарочного деревянного моста через Неву, пролётом 298 метров, одобренного академиком Эйлером, но «за ненадобностью» так и не воплощённого в жизнь. Судьба всех изобретений, как правило, разбивалась об атмосферу равнодушия, отсталости общественного строя.
Во второй половине XVIII века помещичьи хозяйства, ища прибыль, всё больше ориентируются на экспорт хлеба, что вызывает повышенный интерес к агрономической науке. У её истоков стоял А. Т. Болотов, создавший первое руководство по введению севооборота и организации сельскохозяйственных территорий в работе « О разделении полей» (1771 г.), разработал принципы лесоразведения и лесопользования. Другой учёный-агроном И. М. Комов, автор труда «О земледельных орудиях». (1785 г.), первого русского руководства по сельскохозяйственным машинам и орудиям. Пропагандист травосеяния, улучшения естественных сенокосов и пастбищ.
Во второй половине столетия появляются первые исторические труды. Широко издаются древние летописи. В 1767 г. по инициативе М. В. Ломоносова появилось издание «Русской летописи». М. М. Щербатов опубликовал открытую Татищевым «Русскую правду», а в 1770—1772 гг. — «Журнал, или Подённую записку императора Петра Великого». Большое значение в пополнении исторической базы имело второе издание Н. И. Новикова, его «Древней Российской Вивлиофики», состоящей из 20 томов источников: грамот великих князей, дипломатических документов, отрывки из летописей и др. В 1768—1784 гг. вышли в свет 4 книги Татищева «История Российской и самых древнейших времён». М. М. Щербатову принадлежит «История Российская от древнейших времён», доведённая им до 1613 г. Работа содержала много неточностей, мнений, основанных на отзывах своего окружения (особенно это касается Петра III и Павла I), но ценным было уже то, что установление хронологической последовательности событий требовало выяснения причинной связи между ними. И. Н. Болтин связывает исторический процесс с природным фактором, который, по его мнению, имеет «главное влияние» на общество. Свою роль в развитии отечественной истории сыграл и отзыв Болтина на «Примечания на историю древния и нынешняя Россия г. Леклерка». Французский медик Леклерк, после 10-дневного пребывания в России, вернувшись во Францию, написал сочинение на Россию и русский народ, обличая его в очевидной издержке крепостного права, невежестве духовенства, непросвещённости народных масс, попутно допустив множество мелких и частных нелепостей. Отзыв же Болтина скорее был направлен на разбор этих нелепостей и выискиванием аналогичных фактов в странах Западной Европы, в целом является политической пропагандой в ответ на критику французского автора.
В конце XVIII в. Россия представляла собой огромное государство континентального масштаба. Занимала площадь Восточной Европы, Северной Азии, Аляску и Алеутские острова. По данным 1-й ревизии (1719 г.) в России насчитывалось 15,6 млн человек, по 5-й (1795 г.) — 37, 4 млн человек. Более 9/10 населения проживало в сельской местности. Самыми крупными городами являлись обе «столицы» — Санкт-Петербург и Москва. Численность жителей Санкт-Петербурга насчитывала 335 тыс. человек, Москвы — 275 тысяч. Многие же города представляли собой, фактически, большие сёла, жители которых занимались земледелием на отведённых городом землях, отчасти торговлей и мелкими промыслами. В то же время, было немало крупных торгово-промышленных селений, которые по характеру занятия жителей и по внешнему своему виду были настоящими городами, как Павлово, Кимры, Городец, Вичуга, Мстёра, но они продолжали оставаться на положении сёл, т.к. принадлежали помещикам-магнатам — Шереметевым, Паниным, Голицыным, Юсуповым, Воронцовым, что тормозил процесс городообразования.
В административном отношении европейская часть России делилась на 47 губерний и пять областей (Астраханская, Таврическая, Кавказская, земля Войска Донского и земля Черноморская). В дальнейшем численность губерний увеличилась за счёт деления некоторых из них и присоединения новых территорий. Области Астраханская и Таврическая получили статус губерний. Сибирь по административному делению 1822 г. была разделена на Тобольскую, Томскую, Омскую, Иркутскую, Енисейскую губернии и Якутскую область. (В 50-х г. XIX века были образованы Камчатская, Забайкальская, Приморская и Амурская области).
К концу царствования Екатерины II в стране насчитывалось 610 городов. Число городских жителей составляло всего 6% от общего населения страны. В одной деревне в среднем проживало 100 — 200 человек. Крестьяне по своему социально-правовому положению делились на помещичьих (53,2%) и государственных (46,8%). Последние, в свою очередь, подразделялись на черносошных, однодворцев (потомков мелких служилых людей) и пришлых (в 19 веке их стали звать посессионными или заводскими). На всю империю приходилось примерно 100 тысяч деревень и сёл. Если говорить о благосостоянии крестьян, то 80% из них были середняками. «Кто имел 100 рублей, считался богатеем беспримерным»103. 17 копеек в год тратил на покупки среднестатистический житель империи (через полвека будут в 20 раз больше). В 1796 г. число фабрик и заводов (не считая горных) было 3161 (в момент вступления на престол Екатерины II — 984).
Сведения о численности дворянства в XVIII в. недостаточны. В 1737 г. насчитывалось 64,5 тыс. помещичьих владений с 6млн крепостных обоего пола. В 1782 г. в России было свыше 108 тыс. дворов (0,79% населения). В 1795 г. — свыше 362 тыс. (2,22%). В имущественном отношении дворянство было неоднородным. Например, в 1777 г. мелкопоместное (по 20 душ крепостных мужского пола) составляло 59% сословия, среднепоместное (20—100 душ) — 25%, крупнопоместное (свыше 100 душ) — 16%. Некоторые дворяне, Ф. А. Апраксин, А. Р. Брюс, А. Д. Голицын, М. Ф. Головин, А. Н. Демидов, В. В. Долгорукий, А. Л. Нарышкин, А. М. Черкасский, П. Б. Шереметев и др., владели десятками тысяч крепостных.
По подсчетам русского историка Ю. В. Готье по 2 ревизии (1743 г.) в Великороссии было 3.443.292 д.м.п. крепостных, что составляло 53,7% от всех крестьян, и 3.000.000 д.м.п. государственных крестьян. 3 ревизия (1763 г.) нашла 3.786.771 д.м.п. крепостных (53%) и 3.400.000 Государственных крестьян, 4 ревизия (1783 г.) 5.092.869 д.м.п. крепостных (53%) и 4.470.600 Государственных, 5 ревизия (1796 г.) 5.700.465 д.м.п. крепостных (53%) и 5.000.000 Государственных.
Таким образом, на протяжении XVIII в. крепостные крестьяне составляли чуть более половины в общей массе великорусского крестьянства. Были в России целые провинции, по своей территории превосходившие целые европейские государства, где крепостного права не было вообще — Поморье, Сибирь. Характерно, что на вошедших в Российскую империю западных территориях процент крепостного населения был гораздо выше. Так в Прибалтике 85% крестьянства составляли крепостные.
Во второй половине XVIII в. больше половины сельского населения составляли помещичьи крестьяне. Их быт и уклад не был абсолютно единообразным. Так, жизнь барщинного крестьянина протекала под бдительным надзором помещика и вотчиной у администрации, властью, вторгавшейся не только в хозяйственную деятельность, но и семейные отношения. Оброчный же крестьянин располагал большей свободой, иногда жили за пределами вотчины, не занимаясь земледелием. Уклад жизни дворовых крестьян, удовлетворяющий разнообразные потребности барина, также существенно отличался от жизни остальной массы крестьян. Материальная же жизнь капиталистического крестьянина, только формально остающегося в рядах своего сословия, существенно отличалась от быта его собратьев.
Основной производственной ячейкой сельского и городского населения оставалась семья, где старший по возрасту мужчина, как и раньше, являлся главой семьи. Ритм крестьянской жизни определялся циклом сельскохозяйственных работ. Самым напряжённым периодом считалось время весеннего сева, сенокоса и жатвы, когда на сон отводились считанные часы. Зимой объём работ значительно сокращался, в основном выполнялся объём работ по ремонту и устройству своего быта. Ненужные в работе члены семьи отправлялись на заработки в извоз, плотничать, шить шубы и кафтаны. Весной все крестьяне, занимавшиеся отхожим промыслом, возвращались в свои деревни. Женская половина семьи зимние месяцы проводила более напряжённо. С утра до вечера они пряли и ткали полотно, шили бельё. После ужина жители деревни отдыхали — пели песни, качались на качелях, а также с гор, покрытых льдом, отгадывали загадки. Питались крестьяне простой пищей: ржаной хлеб да щи из кислой капусты, а также сваренная на воде каша из «грешневых, полбенных, ржаных, или овсяных, так же просяных круп»104, и немалая доля «даров природы». Мясо в большинстве регионов было блюдом сезонным — после осеннего и зимнего забоя скота.
В праздничные дни зажиточный крестьянин довольствовался жареным мясом, студнем, птицей, яичницей с ветчиной, различной выпечкой (калачи, пироги, кулебяки, оладьи, ватрушки и др.), пил квас, домашнюю брагу, пиво, медовуху, покупал хлебную водку. Крестьяне питались 3 раза в день, немалая их часть — два.
Интересно заметить, из множества художественных произведений русских классиков, воспоминаний современников и других исторических источников, в особенности советского периода, известно множество описаний бедственного, буквально нищенского существования русского крепостного крестьянства, Однако существуют и другие воспоминания современников, притом тех же иностранцев, которые бывали в крепостнической России, и многие из них отмечали, например, что в XVIII веке уровень жизни крестьян России был выше, чем во многих странах Западной Европы.
Конечно, с точки зрения юриспруденции, «закон все более обезличивал крепостного, стирая с него последние признаки правоспособного лица»105 (Ключевский). А глава тайной полиции А. Бенкендорф писал в личном послании императору Николаю I: «Во всей России только народ-победитель, русские крестьяне, находятся в состоянии рабства; все остальные: финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши и т. д. — свободны»106.
Действительно, частью повседневной жизни Российской империи были многие элементы рабовладения. Например, торговля людьми. Какое-то время в Санкт-Петербурге даже функционировал рынок крепостных. С другой стороны, государственная власть никогда не относилась к таким вещам, как к чему-то само собой разумеющемуся. Невольничьи рынки в итоге были запрещены, как было запрещено и размещение в газетах объявлений о продаже людей. Впрочем, ориентированность на поддержку интересов дворянского сословия не позволяла императору жёстко добиваться исполнения своих требований. Торговля людьми продолжалась в частных домах, а объявления подавались в газеты иносказательно — вместо «продается» писали «отдается в услужение».
Однако на фоне ужасного рабовладения, к примеру, А. С. Пушкин отзывался о состоянии крепостных крестьян иначе: «Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен… Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу… / Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны»107. Конечно, эти слова Пушкина можно по-разному расценивать, вызывает скепсис уже только то, что крестьянин должен уходить на заработки за 2000 верст, но, так или иначе, по настроению автора судьба крепостного не была уж так затоптана грязью.
Подобную ситуацию отмечали и иностранцы. Капитан британского флота Джон Кокрэйн писал в своей книге «Рассказ о пешем путешествии по России и Сибирской Татарии к границам Китая, замерзшему морю и Камчатке», что «деревни на дороге многочисленны и многолюдны. Многие металлургические и соляные заводы, а также спиртзаводы, видны во всех направлениях, и везде преобладает деятельный и трудолюбивый дух»108, так же отмечал, что «можно увидеть стада крупного рогатого скота, блуждающие и пирующие на почти пустынных пастбищах»109. Примечательно, в те времена иметь корову крестьянину в Европе был признаком роскоши, а в России наоборот, неимение коровы было чертой крайней бедности.
Другой британский путешественник, Бремнер, говорил: «Есть области Шотландии, где народ ютится в домах, которые русский крестьянин сочтет негодными для своей скотины»110. Впрочем, далее он добавлял, что русский крестьянин по сравнению с английскими совершенно бесправен: «Не следует, однако, полагать, что даже если мы признаем русского крестьянина во многом уважающего больше комфорта, чем некоторые из наших, но, в целом, мы рассматриваем его судьбу более зависимым, чем крестьянина свободной страны, как наша. Расстояние между ними неизмеримо широкое… Хижина самого подлого крестьянина в Британии неприкосновенна; что русский может без разрешения и без предупреждения? Бедный человек у нас не привязывается к своему жилищу, но волен распоряжаться своим мастерством и трудом там, где, по его мнению, они принесут ему наибольшую отдачу, даже не посоветовавшись с землевладельцем или выплатив ему часть „шляпы“, которую он может заработать на протяжении всей жизни. Прежде всего, он не подлежит перевозке в качестве осужденного, как русского в Сибирь по прихоти своего господина, безжалостно разрывая связь с женой, друзьями, с домом, без права на протест и апелляцию»111.
Однако положение крепостных в России не было одинаковым. Большое значение имела форма повинности: барщина или оброк. Барщина заключалась в том, что крестьянин был обязан отработать на земле помещика определённое количество дней. Оброк же — это регулярная денежная выплата, зарабатывать на которую крестьянин мог множеством способов, от того имея свободу действия и предпринимательства.
Разницу в положении подобных крестьян отмечают и современные учёные. Доктор исторических наук И. М. Супоницкая пишет: «В России не все крепостные работали на барщине. Перед отменой крепостного права около 40% крепостных являлись оброчниками‚ отдавая помещику оброк натурой или деньгами. Крепостной-оброчник был несравнимо свободнее. Он сам решал‚ куда уйти на заработки. Целые деревни, получив паспорта, отправлялись на промыслы, в города. Одни деревни поставляли ямщиков‚ другие — ремесленников‚ третьи занимались промыслами у себя дома»112.
Французский путешественник Астольф де Кюстин в книге «Россия в 1839 году» писал, что крепостные были «главными торговыми деятелями» нижегородской ярмарки. Однако «закон запрещает крепостному просить, а вольным людям предоставлять ему кредит более чем на пять рублей, — добавлял де Кюстин, — И вот с иными из них заключаются сделки под честное слово на двести — пятисот тысяч франков, причем сроки платежа бывают весьма отдаленными. Эти рабы-миллионщики, крепостные Агуадо, не умеют даже читать. Действительно, в России человек порой возмещает свое невежество необыкновенными затратами сообразительности»113.
Многие из тех, кто был успешен, впоследствии покупали себе вольную и переходили в купеческое сословие. Некоторые зарабатывали баснословные деньги — например, семья Морозовых, основанная выкупившимся из крепостной зависимости в 20-х годах XIX века Саввой Морозовым, в 1914 г. признавалась журналом Forbes шестой богатейшей семьёй в Российской империи.
Осознавая необходимость соблюдения правопорядка на местах царское правительство, наученное горьким опытом историей с Салтычихой, старалось отслеживать отношения между помещиками и крестьянами, делая попытки пресечения беспределу. Так, Екатерина II в 1775 г. уполномочила даже своих генерал-губернаторов преследовать помещиков за жестокое обращение с крестьянами вплоть до конфискации имений и передачи их в управление опекунским советам. Александр I в 1817 г. указал за произвол помещиков предавать их суду и брать имения под опеку казны.
Из исторических источников известно, что только за период с 1834 по 1845 гг. к суду было привлечено 2838 дворян, из них осуждено 630 человек. В правление Николая I в опеке находилось ежегодно около 200 имений, взятых за плохое обращение помещиков с крестьянами. Следует отметить, что наказание несли и крестьяне, так за тот же самый период с 1834 по 1845 гг. в России было осуждено 0,13% крестьян за неповиновение своим помещикам, и почти такое же число 0,13% помещиков за превышение власти над крепостными крестьянами.
Правительство старалось регулировать отношения, но, судя по всему, предпринимаемых мер было не достаточно. В целом продворянская политика не была заинтересована в сильном ущемлении прав сословия, который был гарантом стабильности всей системы.
Интересно обратить внимание ещё на один факт. Крепостное крестьянство составляло, приблизительно, от половины всех крестьян в XVIII в. до одной трети перед упразднением крепостничества. То есть, количество не крепостного крестьянства было весьма существенно. Но что удивительно, этот тип крестьянства за время своего существования не показал ни чего особенного с точки зрения культуры взаимоотношений, хотя казалось бы… Данный непреложный факт говорит о том, что в действительности не крепостное право было тормозом развития социальных отношений, но, наоборот, оно само являлось следствием глубокого умственного тормоза, невежественности («Срезать надо с земли всех образованных, тогда нам, дуракам, легче жить будет, а то — замаяли вы нас!»114, — передал настроение крестьянства к городу, т.е. европейской цивилизации, М. Горький в письме «О русском крестьянстве»), не понимания элементарного — чего хочет Бог? Поэтому не крепостное крестьянство, своею аморфностью, больше озабоченное возможностью блеснуть своим повышающимся достоинством, стало один в один повторять картину отмены в XVII в. систему местнических отношений, — бездарность и бесчестность оставались там типичной чертой в деле управления государством. Подобное положение вещей полного успокоения с зацикливанием на личной выгоде можно вообще перенести на всё население российского государства, приведшее, в конце концов, страну в состояние абсолютной аморфности принципа резвости высокого достоинства.
Семейно-брачные отношения среди крестьян XVIII в. продолжали следовать традиции предшествующего периода. Несмотря на то, что указ Петра I отдавал вопрос о создание семьи на усмотрение брачующихся, практически он, как и раньше, в большинстве случаев решался без их учёта и желания. На первом месте при выборе невесты стоял вопрос о приобретении рабочей силы. Поэтому была распространена практика женитьбы 12—15 — летних сыновей на взрослых девках или даже вдовах. Семья невесты, лишавшаяся работницы, стремилась возместить потерю установлением выкупа за неё, иногда достигавшего несколько десятков рублей, что препятствовало заключению брака. Тогда в дело вмешивался помещик, запрещая подобные браки. Однако этим невозможно было переломить традицию, и в результате создавались семьи, неспособные к воспроизводству потомства. Об этом свидетельствует записка М. В. Ломоносова «О сохранении и размножении российского народа», в которой он предлагал «вредное преумножению и сохранению народа неравенство супружества запретить и в умеренные пределы включить должно»115.
В появлении новой семьи был заинтересован помещик, ибо создавалось тягло, т.е. новая единица обложения повинностями. Отсюда — строгий контроль, за тем, чтобы парни не засиживались в женихах, а девки — в невестах. Не редки случаи, когда родители за несвоевременную выдачу дочерей замуж подвергались штрафам.
Как и в предшествующих столетиях, селяне продолжали жить в курных избах, топившихся по-чёрному. Дым из устья печи курился прямо в избу и через отверстия в крыше или через высокие окошки в стенах выходил наружу. Такой способ топки избы по-чёрному позволял быстрее нагреть избу при меньшем количестве дров. Пила еще не проникла в крестьянское хозяйство и дрова, от рубки деревьев до разделки их на поленья, заготавливались топором, и это отнимало у крестьян массу сил и времени.
Во второй половине века в деревенских избах появляются деревянные полы и потолки. Дым теперь стелется равномерно по всей площади жилого помещения. Он так коптил стены и потолки, что путешественник И. Г. Георги замечает: «Избы столь закопчены, что походят на агатовые»116. Появление потолка вызвало постепенное изменение расположения окон. В предшествующее время одно окно пробивалось выше других и выполняло функцию дымохода. Теперь, с устройством потолка, надобность в окне на высоком месте отпала. Для вытягивания дыма из избы стал использоваться дымоход, т.е. пришли к топке по-белому. В зажиточных семьях появляются «косящатые окна» — застекленные рамы, прикрепляемые к срубу при помощи косяков. С появление вытяжных дымовых труб изменяется и конструкция печи — она теперь используется не только для обогрева и приготовления пищи, но и как лежанка: поверх глиняного остова печи сооружались дощатые настилы, на которых спали старики и дети или выхаживали больных. В избе, помимо печи находились полати — помост для сна, сооружаемый на уровне печи. Зимой под полатями держали появившихся на свет телят и ягнят. На лавках вдоль стен сидели и спали, на стенах крепились полки для хранения мелких предметов.
Большая скученность, скудное питание и болезни вызывали высокую смертность сельского и городского населения. Как считал Ломоносов, до трехлетнего возраста умирало 4/5 младенцев. Статистика Воспитательного дома в Москве свидетельствует, что смертность уносила там до 18—20 — летнего возраста 85% воспитанников, причём, детская смертность, особенно до годовалого возраста, составляла до 80%. Основная причина — оспа и корь. Часть детских жизней уносил обычай погружения детей зимой в холодную со льдом воду во время крещения, указывая на предписание в требнике. Ломоносов называл «таких упрямых попов, кои хотят насильно крестить холодною водою… палачами, затем что желают после родин и крестин вскоре и похорон для своей корысти. Коль много есть столь несчастливых родителей, кои до 10 и 15 детей родили, а в живых ни единого не осталось?»117
Насчет большой смертности детей еще Екатерина II писала в Записках: «Подите в деревню, спросите у крестьянина, сколько у него детей; он вам скажет (это обыкновенно) десять, двенадцать, часто даже до двадцати. А сколько в живых? Он ответит: один, два, четыре, редко четвертая часть; следовало бы поискать средства против такой смертности; посоветовать с искусными врачами, более философами, чем заурядными в этом ремесле, и установить какое-нибудь общее правило, которое мало-по-малу введут землевладельцы, так как я уверена, что главная причина этого зла недостаток ухода за очень маленькими детьми; они бегают нагия в рубашках по снегу и льду; очень крепок тот, кто выживает, но девятнадцать умирают, и какая потеря для государства!»118
В сельской местности вплоть до начала XX в. процветала, как сейчас сказали бы, абсолютная антисанитария. По свидетельству корреспондентов тенишевской программы «избы крестьян полны всякого рода насекомыми, как-то: тараканами, черными (большими) и прусаками (рыжие), клопами и блохами; на самих же крестьянах иногда бывают и бельевые вши»119. В летнюю пору крестьян одолевали блохи, даже Петров пост мужики называли блошиным постом. В это период в вологодских деревнях можно было наблюдать такую картины: «Зайдешь в избу, а там сидит мужик или баба, совершенно голые, и занимаются ловлей блох, нимало не стесняясь, — так принято и ничего тут нет предосудительного»120. Большинство крестьянских изб топилось «по-черному». Например, в 1892 г. в селе Кобельке Богоявленской волости Тамбовской губернии из 533 дворов 442 отапливались «по-черному». Посуда настоящим образом мылась один-два раза в год, все остальное время только ополаскивалась холодной водой. «В уборных вода, разумеется, не употреблялась… не было не только туалетной, но и вообще никакой бумаги: использовались сено, солома, травка, иногда даже палочки от плетня»121 (Егоров Б. Ф.) В ряде сел и уборных не было. Так в воронежских селах отхожих мест не устраивали, а «в большинстве же случаев человеческие экскременты разсеяны под навесами, на дворах или на задворках и пожираются свиньями, собаками и курами, являющимися в роли асссенизаторов»122 (Шингарев А. И.)
Исследователь дореволюционной поры Н. К. Бржеский на основе быта крестьян черноземных губерний пришел к выводу о том, что «деревня является очагом всевозможных заразных заболеваний. Этому, в особенности, способствуют отсутствие или плохое качество питьевой воды и решительное равнодушие населения к содержанию себя в чистоте»123. Объясняя причину широкого распространения сифилиса в деревне, врач Г. М. Герценштейн указывал, что «болезнь распространяется не половым путем, а передается при повседневных общежительских отношениях здоровых и больных членов семьи, соседей и захожих людей. Общая миска, ложка, невинный поцелуй ребенка распространяли заразу все дальше и дальше, а не разврат, не тайная проститутка, как это наблюдается в больших городах»124. В воззвании доктора В. П. Никитенко «О борьбе с детской смертностью в России» указывалась основная причина смерти младенцев, как в Центральной России, так и в Сибири: «Ни еврейки, ни татарки не заменяют собственнаго молока соской, это исключительно русский обычай и один из самых гибельных. По общему свидетельству, отказ от кормления младенца грудью — главная причина их вымирания»125. Отсутствие грудного молока в питании младенцев делало их уязвимыми для кишечных инфекций, особенно распространенных в летнюю пору. Большинство детей в возрасте до года умирали в русском селе по причине диареи.
До конца XVII века о картофеле в России не знали практически ничего. Питались в основном злаковыми культурами, а также редькой, морковкой, репой и другими овощами. Впервые картошку попробовал Пётр I, будучи в 1698 г. в Голландии. Царь блюдо оценил и отправил мешок клубней графу Шереметьеву для того, чтобы тот позаботился о разведении картофеля в России. Однако план императора успеха не имел.
После Петра за дело взялась Екатерина II. Причины для этого у нее были вполне разумные. С помощью картофеля императрица надеялась помочь голодающим крестьянам. Специально для этой цели Екатерина по примеру Петра заказала диковинный корнеплод за границей. Однако пугачёвский бунт, который, конечно, никакого отношения к картофелю не имел, помешал ей проследить за исполнением указа.
Наибольший энтузиазм в отношении картофеля проявил Николай I. На решительные меры его подтолкнул неурожайный 1840 г. В феврале 1841 г. вышло распоряжение правительства «О мерах к распространению разведения картофеля». Невероятным тиражом для того времени в 30000 экземпляров по всей России были разостланы бесплатные наставления по правильной посадке и выращиванию картофеля.
Однако приживался картофель в России очень тяжело. Картофельными волнениями Российской империи называют массовые бунты удельных и государственных крестьян в 1834 и 1840—1844 гг. Крестьяне отказывались сажать картофель, жгли поля, нападали на чиновников, самовольно избирали старост и старшин. Массовые восстания прошли в Саратовской, Казанской, Тобольской, Пермской, Оренбургской, Владимирской, Вятской губерниях. Число бунтующих было не менее полумиллиона. Для подавления народных волнений военным даже разрешено было применять оружие. Бунтовщиков арестовывали, наказывали плетьми, отдавали в солдаты, ссылали в Сибирь.
Что касается причин подобной реакции населения, то их оказалось довольно много. Мера по распространению нового овоща предусматривала бесплатную или по недорогим ценам раздачу крестьянам картофеля для посадки. Было выдвинуто требование сажать картофель из расчета, чтобы получить из урожая по 4 меры (26,24 литра) на душу населения. Наряду с тем предписывалось государственным крестьянам выращивать картофель на участках при волостях безвозмездно. Это воспринималось государственными крестьянами как обращение их в крепостную зависимость от министра земледелия графа Киселева.
Обстановку накаляли и пущенные кем-то слухи о введении «новой веры» и всяких небылиц о «земляной груше». В одной из таких небылиц утверждалось, что первый куст картофеля вырос на могиле дочери мифического царя Мамерса, которая при жизни по «наущению дьявола» была распутницей. Поэтому тот, кто съест сей «дьявольский фрукт», будет подвержен греховным искушениям и попадет за это в ад. Естественно, подобные утверждения сводили на нет усилия многих популяризаторов картофеля. Однако справедливости ради надо сказать, что и сами популяризаторы некоторыми своими советами только отталкивали народ. Например, в одном из рецептов рекомендовалось варить картофель с добавлением негашеной извести. Можно только догадываться, какие ощущения испытал смельчак, попробовавший это блюдо.
В 1843 г. принудительные общественные посевы картофеля были отменены. Правительство сделало упор на пропаганду посадки овоща на полях. Интерес к нему стал больше расти. Производство картофеля из года в год росло, причём назначение и использование его стало более широким и разнообразным. Вначале картофель использовали только в пищу, потом его стали применять и в качестве корма для домашнего скота, а с ростом крахмало-паточной и винокуренной (спиртовой) промышленности он стал основным сырьём для переработки в крахмал, патоку и спирт. В 1865 г. площадь под картофелем в России более чем удвоилась, а к концу XIX в. им было занято более 1,5 миллиона гектаров. Одновременно велась научная и селекционная работа по картофелю.
Крепостное население оставалось неграмотным, ни государство, ни помещики не помышляли об организации школ для детей крепостных крестьян. Лишь отдельные помещики создавали школы, и то, только для детей дворовых крестьян — с целью комплектования вотчинной администрации, готовили юристов, представлявших его интересы в правительственных учреждениях, а также людей для собственных театров и оркестров. Относительно высоким был процент грамотности среди государственных крестьян. Например, в некоторых уездах Поморья грамотностью владел каждый четвертый-пятый крестьянин (в основном, читал).
Наряду с семьей на жизнь селянина огромное влияние оказывала община. Именно община следила за соблюдением традиций, повседневной жизнью селян, касались ли они хозяйственной деятельности, внутрисемейных отношений или повинностей в пользу помещика и государства. На неё были возложены административно-полицейские и судебные функции. Община являлась носительницей общественного мнения, обеспечивала сплочённость действий крестьян в конфликтных ситуациях с «внешним миром».
Община выполняла функции, ежегодно производимые уравнительные переделы земли, учитывая фактор постоянно менявшихся трудовых ресурсов семьи, связанные со смертью работника, возмужанием малолетнего, приходом невестки и т. д. Община была заинтересована в сохранении способности её членов платить подушную подать, а помещик — выполнять владельческие повинности. Следила за хозяйственной состоятельностью своих членов, не допуская их разорения. В случае пожара, падежа скота, смерти кормильца помещик, община оказывали помощь попавшему в беду односельчанину.
Наиболее неприятной для общины обязанностью была развёрстка рекрутской повинности. Община и помещик стремились, в первую очередь, избавиться от недоимщиков, пьяниц и смутьянов. Кроме всего, мирской сход разбирал множество вопросов повседневной жизни при решающем слове «лучших стариков»: регулировал споры о межах, о разделе имущества между наследниками, разбирал ссоры и драки, определял меру наказания, которую порою тут же на сходе и приводили в исполнение (обычно — порка розгами). Община представляла замкнутую сословную организацию, следила за тем, чтобы никто из посторонних (беглые крестьяне, рекруты, матросы, солдаты) не проживали на ее территории.
Помимо деревенской общины, крестьяне нескольких деревень, составлявшие вотчину, были объединены волостной общиной. В отличие от деревенской с одним выборным старостой, волостная община имела более сложную организацию. Возглавлял её бурмистр, следивший за безнедоимочным выполнением государственных и владельческих повинностей. Вторым лицом являлся староста, обязанность которого состояла в созыве волостных мирских сходов и определении вопросов, выносимых на их обсуждение. Он же наблюдал за исправным взносом денег в мирскую казну. Волостная община избирала нескольких целовальников: один из них ведал сбором подушной подати, другой — сбором оброчных денег помещику, третий — сбором денег в магазины на случай неурожая. Имелся посыльный и сторож. Все должности находились на иждивении общины и под контролем помещика, утверждающего результаты выборов и приговоров волостных сходов. На сходах верховодили зажиточные селяне, которых жители черносошного Севера называли горланами, а в центре страны они известны под именем крикунов.
Общинная организация выполняла функции социальной защиты крестьянина, но, вместе с тем, концентрировала уравнительные отношения в деревне, тормозила всякую индивидуальную инициативу, отчего предприимчивые крестьяне-капиталисты накапливали свои средства за пределами общины, вне сферы её досягательств.
XVIII век — век развития мануфактур, вследствие чего происходит быстрый рост работных и мастерских людей. Их уклад жизни порой резко отличался, обусловленный местом нахождения мануфактуры. Так, суконные и шёлковые предприятия размещались в городах, а металлургические и стекольные заводы возводились у источников сырья. Персонал первого типа не имел собственных жилищ и не был связан с сельским хозяйством, второго — жил семьями и не порвал с земледелием, разводил скот, занимался огородничеством, а многие возделывали и пашню. Продолжительность рабочего дня для всех мастеровых и рабочих людей была фиксированной и составляла 13,5 часов в светлую половину года и 11,5 часов — в тёмные месяцы. Жалование работников мануфактур (это был единственный источник их существования) было столь ничтожным, что его недоставало на содержание самого себя, не говоря о членах семьи. Так, большинство работных людей крупнейшей мануфактуры Москвы — Суконного двора, где в 1771 г. насчитывалось более 1200 человек, не имели семей и ютились в здании самого предприятия, спали рядом со станками, на которых работали. «Понеже поныне очень срамно было видеть, как большое число мастеровых и работных людей так ободрано и плохо одето находятся, что некоторые из них на силу и целую рубаху на плечах имеют»126 — признавало правительство в 1741 г., но и три десятилетия спустя условия существования этих людей не изменилось.
На мануфактурах широко применялся женский и детский труд. Последним на частных заводах Урала платили вдвое меньше, чем взрослым, только в начале 60-х годов подросткам старше 15 лет стали платить, как взрослым. Порядки на мануфактурах, где господствовал принудительный труд, были схожи с порядками крепостной вотчины — по оценке и распоряжению приказчика работника можно было наказать телесно или вычесть из его жалованья. Главным же средством наказания наёмных работников являлись штрафы.
Для быта XVIII в. была характерна черта дифференцированность и среди дворянства. В это время происходит развитие искусства (театра, литературы, музыки), предметов роскоши, разветвляется схема власти с присущей для неё необходимостью получения соответствующего образования. Для получения и удовлетворения всем этим требовались немалые средства. Если таким вельможам, как Н. П. Шереметев, владевшим в конце столетия почти 200 тыс. крепостных (обоего пола) и сотни специализированной по профессиям дворни, было легко удовлетворить стремление к роскоши, то среднепоместным помещикам, довольствовавшимся где-нибудь в глухомани 10—15 душами сделать это было затруднительно. Во второй половине XVIII в. модной стала роговая музыка (роговой оркестр состоял из 40—60 музыкантов с усовершенствованными охотничьими рогами, каждый инструмент издавал один звук хроматического звукоряда), а также иметь в усадьбе свой театр. Так, под Москвой существовало несколько усадеб баснословно богатых вельмож. В Архангельском, Кускове, Останкино, Нескучном саду и др. местах помещики средней руки, подражая вельможам, также заводили у себя роговые оркестры и театры, где актёрские способности своей дворни определяли сами. «Васька комиком хорош. Но трагиком будет лучше Никитка»127 — писал в августе 1785 г. А. В. Суворов своему управляющему М. И. Поречневу.
Дворянин лето проводил в своей усадьбе, в окружении семьи, на лоне природы. День барина начинался распоряжениями дворецкому, старостам, приказчику. Остальное время он проводил праздно: охота, рыбная ловля, принимал гостей или сам выезжал в гости за пустой болтовнёй. Обед продолжался часа три, за ним следовал десерт, называющийся заедками. Некоторые из вельмож для своей чести всегда держали открытый стол, каждый дворянин, даже не знакомый, мог воспользоваться гостеприимством хозяина и отобедать у него. Один иностранец заметил, что можно объехать всю страну, не издержав ни одной копейки на провизию. Зимние месяцы богатые помещики с семейством проводили в столицах — Санкт-Петербурге и Москве. Как только устанавливался санный путь, туда двигались обозы, нагруженные снедью: замороженными поросятами, гусями, утками. Маслом, мешками с мукой и крупами. Месяцы пребывания в столице представляли сплошной праздник. Устраивались балы, званые обеды, маскарады, долгие карточные игры. Держать шутов и дураков теперь считалось дурным тоном, хорошим — посещать театры, благо их в одной Москве к концу века, насчитывалось 15, из которых 14 были частными. По четвергам дворяне приезжали в благородное собрание, для показа или выбора невест. Но то были богатые дворяне, жизнь которых обеспечивали тысячи крепостных.
Подобно крестьянскому обстоятельству выбора невесты не по любви, а по расчету, в дворянском мире непосредственно любовь, как чувство симпатии, особенно в среде крупных помещиков находилась далеко не на первых ролях — ценилось достоинство, т.е. положение рода невесты на дворянской лестницы родов, ее состояние, а непосредственно нежные чувства считались проявлением слабости и целенаправленно изживались практикой развязывания дворянских отпрысков, когда подросшему юноше приставляли крепостную девку для получения житейского опыта. По бесцеремонности по отношению к крепостной личности нетрудно понять, что практика развязывания была лишь внешней частью айсберга дворянского распутства, ставшее показательным явлением крепостного права России.
Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа-дворянина жена или дочь в эпоху крепостного права было немало. Причину такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Н. Водовозова, где, по ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство — «богатым все было можно».
«„В польском обществ“, говорится у отца в одном из его набросков, „постоянно обсуждают речь имп. Александра, сказанную им при открытии сейма в 1818 г., а также речи депутатов, ведут политические и философические споры, а у нас можно слышать разве, как Никифор Сидорович подкузьмил своего приятеля при продаже ему коня, либо как помещик именитаго рода, знатный своими связями и богатыми маетностями, растлевает своих крепостных девок, либо как некий почтенный муж, отец многочисленнаго семейства, дабы оттягать поемный лужок, во всех присутственных местах позорит родную сестру, возводя одну клевету срамнее другой. И уже во всех гостиных непрестанно раздаются розсказни о том, как такой-то помещик за проступок одного крестьянина выдрал всех мужиков и баб своего фольварка от старика-деда до 5тилетней внучки. Почтенные гости внимают сему не с омерзением, а с веселием детской души, с апробацией, точно им повествуют о подвигах древних героев“»128.
Но если грубому насилию подвергались незначительные дворянские фамилии, со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков, для удовлетворения своей похоти порой устраивавшие целые гаремы. Собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян А. П. Заблоцкий-Десятовский отмечал в своем отчете: «Вообще предосудительныя связи помещиков с крестьянками вовсе не редкость… В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры предосудительнаго поведения помещиков. / Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силою власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок, и потом заставляет удовлетворять и собственныя скотские страсти, и своих приятелей»129.
Примечательно, со стороны русской церкви не было ни каких внятных осуждений подобного явления, разоблачительных позиций, лишь отдельные личности с туманными высказываниями (в данном случае банально говорить о бездействии православной церкви, которая даже в случае с Салтычихой ни чего не видела, не слышала и вообще получается понятия не имела, что происходит в ее пастве). И власти не были заинтересованы в раскрытии гнусностей дворянского сословия, тем более, что в дворянско-чиновничей среде все было куплено и сокрыто. Поэтому того, кто жаловался, если осмеливался, его же и обвиняли в поклепе на своего во всем «примерного» помещика с последующей ссылкой. Такое положение дворянской поруки объясняет, почему настоящих расследований на «Святой Руси» на не святое обстоятельство фактически не было, известны лишь особо громкие дела Л. Д. Измайлова и В. Страшинского (дело второго тянулось четверть века), в обоих случаях закончившиеся весьма мягкими приговорами.
Вести роскошную и развратную жизнь могли помещики крупного землевладения, но чем оно было меньше, тем ближе по материальным и культурным позициям они находились к простому крестьянству. Так дома мелких помещиков напоминали крестьянские избы. В них было два покоя, отделенные друг от друга сенями, всё убранство, как и у крестьян, составляли сколоченные из досок лавки и стол. Такой дворянин разъезжал в сооружённой обычными крестьянами карете-колымаге, употреблял, хоть и обильную, но незамысловатую пищу, у него не было возможностей следить за модой и в соответствии с её влияниями менять гардероб.
Разительно отличались воспитание и образование детей. Представители дворянской элиты держали гувернёров и учителей, платя им по 300—500 руб. в год. Мелкопоместный же дворянин обучал грамоте детей силами членов своей семьи, привлекал священнослужителей, дьяков и подьячих, заезжих учителей, а то и отставных солдат. Современники, прошедшие школу домашнего воспитания, в своих мемуарах запечатлели жестокие истязания, которым их подвергали заезжие учителя. В их роли сначала выступали немцы, а затем эмигранты-французы. Основным приемом поощрения усердия учеников у них были розги. После домашнего образования богатые бояре отдавали своих детей в хорошо зарекомендовавшие себя частные пансионы в губернском городе, а далее — сословное заведение в столице, в то время как образование детей мелкопоместных дворян ограничивалось, чаще всего, главным училищем губернского города. Исходя из всего, дворянство в массе своей оставалось плохо образованным.
При Петре I, когда служба дворянина стала обязательной и бессрочной, дворяне проводили время либо в казармах, либо в канцеляриях гражданских учреждений. В своих усадьбах они появлялись изредка, отчего в деревнях постоянно жили лишь не годные к военной службе да старики. Все изменилось после опубликования Манифеста о вольности дворянства, областной реформе и обнародования Жалованной грамоты дворянству. В усадьбах стали селиться дворяне наиболее деятельного возраста, либо воспользовавшись правом уходить в отставку, либо перешедшие на службу в сильно разбухшие штаты, после областной реформы, уездных и губернских учреждений. Прежняя замкнутость села исчезала. Два-три раза в году помещик отправлялся в путешествие навестить соседей, но не ближних, а отдалённых. С ближними соседями он, как правило, находился в ссоре из-за рубки леса или спорной межи. Общению способствовало и то, что дворяне раз в три года съезжались в уездные и губернские города для избрания должностных лиц и предъявления претензий правительству. Так начинается период расцвета дворянской усадьбы, как определили историки — парадоксальный образец русской усадебной культуры XVIII века. С одной стороны, усиление крепостнического духа, т.е. узаконенное отношение к части общества не более, как к тягловой силе, собственности; с другой — расцвет усадебного ансамбля — архитектуры и паркостроения, живописи и скульптуры, поэзии, музыки, театра… — соединенное с утонченной культурой аристократических кругов, передовой дворянской интеллигенции и элементами парадного радушия.
Во времена Екатерины II выросло первое поколение непоротых дворян. Это «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения»130 — замечал А. С. Пушкин. «Элита русского общества наслаждалась впервые появившимся у нее чувством свободы и личного достоинства, а сфера частной жизни, отдельной от государственной службы, расширялась неизмеримо»131 — отмечал британский историк Исабель де Мадариага.
В XVIII в. много нового произошло и в жизни городов. Кроме Санкт-Петербурга и Москвы, крупными городами были Рига, Астрахань, Ярославль, насчитывавшие по 25.000 посадских населения, в 12 городах их было от 12 до 30 тыс., в 21 — по 10 тыс., в 33 — от 3 до 8 тыс., половина же всех городов страны насчитывала менее 500 душ м.п. посадского населения. Основу городского населения составляли купцы и ремесленники, занимающиеся в сфере торговли и промышленности. По Городовому положению 1785 г. «настоящие городские обыватели» были только те, кто владел домом. Глава городской семьи — отец семейства. Ему наследовал старший сын, но нередки примеры, когда семью возглавляла вдова главы дома. Семья состояла из 5—8 человек — родители, дети, порой внуки. Были и неразделенные семьи числом до 20 человек, чаще всего в купеческой среде для предотвращения раздробления капитала.
В каждом городе были торговые ряды, где происходила продажа товаров, в больших городах их число доходило до нескольких десятков. С расширением торговли и накоплением капитала, многие ремесленники стали организовывать мастерские. После разрешения правительства держать купцам лавки в своих делах, в городах появляются купеческие дома со складами и магазинами, во второй половине века образующие целые торговые улицы. Быт купечества отличался своеобразием.
По свидетельству современников, духовный облик подавляющего большинства богатых купцов значительно отставал от их материального достатка. Власть денег сочеталась с чувством сословной неполноценности их достоинства. Отсюда все усилия купцов были направлены на то, чтобы перещеголять привилегированное достоинство дворянство. Купцы в Уложенной комиссии требовали себе дворянских привилегий (шпагу). Дворянского статуса они не получили, но зато теперь они могли свободно пользоваться всем тем, что предоставляли им деньги: носить дорогие вещи, сооружать большие хоромы, содержать богатый выезд.
Всё это уживалось с общей грубостью нравов — невежеством, мотовством, стремлением обмануть покупателя, порой с напущенной религиозностью и моралью до царя далеко, до Бога высоко. Некоторую часть горожан составляли военные, вносящие какое-то разнообразие в монотонную жизнь, а также поставляющие выгодных женихов. Своё влияние на атмосферу жизни оказывали священнослужители многочисленных городских церквей.
В городах проживали и крестьяне. Одни из них обслуживали городские усадьбы своих владельцев, другие стекались сюда в поисках заработка, пополняя ряды ремесленников, торговцев, обслуги и работниками на мануфактурах.
В XVIII в. зарождается класс разночинцев, «разных чинов людей» — те, кто к моменту очередной переписи отошёл от своего сословия, но не закрепился за иным, и лица по юридическому статусу находящиеся между податными и привилегированными сословиями (например, чиновники без классного чина и др.)
В занятиях горожан по-прежнему большое место занимает огородничество, садоводство и скотоводство, приобрётшие товарный характер. Постройки каменных усадеб были по силам лишь вельможам и богатому купечеству. Всеобщее распространение получают дома в три окна по фасаду. Стекло окончательно вытесняет слюдяные пластины. Лавки и полати остаются лишь у небогатых, вместо них появляются стулья, кресла, кровати, столы. Во многих домах уже есть зеркала, люстры со свечами, стены оклеивались обоями — шпалерами, а для тех, кому э то было не по силам, сохраняли натуральную фактуру сруба. Снаружи бревенчатый дом некоторые, посредством штукатурки, отделывали под камень. Во второй половине XVIII в. в Санкт-Петербурге и Москве стали появляться водопроводы, в конце века в крупных городах вводится освещение главных улиц (уличный фонарь представлял собой фитиль, опущенный в конопляное масло). Дороги мостили деревом и лишь в больших городах булыжниками. Кольцевая же система улиц, как следствие старых оборонительных укреплений города, несмотря на попытки заменить их квартальной планировкой, сохранялась практически повсеместно. С увеличением населения в больших городах становится острой проблемой вопрос гигиены. Строятся бани казённые и частные, в которых за отдельную плату можно было поесть, а приезжим переночевать.
Примечателен факт, в славянском обществе испокон было принято ходить мыться в баню обоим полам вместе, что отображало проявленное наяву стремление общества сохранять старину, т.е. общинные принципы. С другим проявителем этого стремления, старого культа религиозно-праздничного промискуитета, православная церковь в лице власти долго боролась и добилась таки его искоренения, хотя в сектальном виде оно продолжало еще существовать, общее же мытье не считалось пока предосудительным, поскольку общая культура была на низком уровне, и лишь более прозападная Екатерина II, желавшая искоренить всякую бескультурность, заставила обратить на это внимание, как на не подобающее явление российской жизни. Поэтому указом Сената при Екатерине II впервые было запрещено париться вместе мужчинам и женщинам, а по Уставу Благочиния 1782 г. вовсе запрещено входить в баню лицам пола другого дня.
Следующим новшеством стало открытие городских больниц. Первая из них появилась в Санкт-Петербурге в 1779 г. Если в 1681 г. В Аптекарском приказе насчитывалось 35 докторов и лекарей, то в 1780 г. в Медицинской коллегии состояло 46 докторов, 488 лекарей, 364 подлекаря. В целях увеличения числа акушерок с 1763 г. в госпитальных школах, а с 1796 г. в созданных на их базе училищах, вводится преподавание повивального дела, читают курсы женских и детских болезней. С 1784 г. в Санкт-Петербурге открывается повивальный институт.
Питание горожан состояло, в основном, из мучных, крупяных и овощных блюд, обуславливаемое общим числом более 200 постных дней в году. Еда рядового горожанина была щи да каша с добавками говядины, стол же зажиточного горожанина отличался множеством мясных и рыбных продуктов и даже деликатесами европейской (как правило, французской) кухни. Самым распространённым напитком, как в деревне, был квас. В прошлое отошёл обычай есть из общей миски, теперь у каждого своя тарелка, появилась и вилка. Картофель ещё редко упоминается в источниках, он еще не получил распространение. Чай и кофе пьют в домах аристократии, для простонародья самоварные застолья будут доступны лишь в середине XIX в.
Постепенно появляются трактиры, ресторации, кухмистерские, кофейни, кондитерские для горожан, профессиональные занятия которых требуют длительных отлучек от дома.
С проникновением в Россию европейских тенденций здесь нашло своё место укоренения дуэльная практика. Предположительно первой дуэлью в России можно считать поединок, состоявшийся в 1666 г. в Москве между двумя наемными иностранными офицерами — шотландцем Патриком Гордоном (впоследствии петровским генералом) и англичанином майором Монтгомери. Но в то время в среду русских этот обычай еще не проник. Тем не менее, единичные прецеденты заставили царевну Софью в указе от 25 октября 1682 г., разрешившем всем служилым людям Московского государства носить личное оружие, оговорить запрет на поединки. Пётр Великий, энергично насаждая в России европейские обычаи, поспешил предупредить распространение дуэлей жестокими законами против них.
Однако в XVIII в. само понимание защиты чести в его европейском значении еще не вошло в сознание русского дворянства, и дуэлей практически не было вплоть до второй половины екатерининского царствования. В массе своей русское дворянство по уровню воспитания и внутренней культуры тогда еще мало чем отличалось от простого народа, и стремление смыть поругание чести кровью в честном бою было ему чуждо. К тому же был еще исключительно велик страх перед репрессиями со стороны государства, до 1762 г. действовало зловещее «слово и дело».
Поэтому, когда в екатерининскую эпоху среди дворянской молодежи начали распространяться дуэли, представители старшего поколения отнеслись к этому с безусловным осуждением. Д. И. Фонвизин в «Чистосердечном признании в делах и моих помышлениях» вспоминал, что его отец считал дуэль «делом противу совести» и поучал его: «Мы живем под законами, и стыдно, имея таковых священных защитников, каковы законы, разбираться самим на кулаках. Ибо шпаги и кулаки суть одно. И вызов на дуэль есть не что иное, как действие буйственной молодости»132.
Тем не менее, дуэли постепенно все более проникали в среду дворянской молодежи. И причиной здесь был не столько «дух буйственной молодости», в чем неодобрительно корили детей законопослушные отцы, сколько формировавшееся чувство чести и личного достоинства, складывавшееся постепенно и усиливавшееся с каждым новым поколением, с развитием образования и сословного воспитания. Дворянская молодежь, по-прежнему верная присяге и престолу, не допускала при этом вмешательства государства в дела чести. Позднее это обстоятельство емко и сжато выразил кодекс чести русского офицера 1804 г.: «Душа — Богу, сердце — женщине, долг — Отечеству, честь — никому».
Ко времени распространения в России дуэлей грозные статьи петровского артикула, каравшие смертью за поединок, были основательно позабыты, так как прошло шестьдесят лет со времени их опубликования. Поэтому перед «властями предержащими» встает проблема: как бороться с дуэлями? В 1787 г. Екатерина Великая издала «Манифест о поединках». В нем дуэли назывались чужестранным насаждением; участникам дуэли, окончившейся бескровно, устанавливался в качестве меры наказания денежный штраф (не исключая секундантов), а обидчику, «яко нарушителю мира и спокойствия, лиша Дворянства и чинов, сослать в Сибирь на вечное житье»133. За раны и убийство на дуэли наказание назначалось как за соответствующие умышленные преступления. Апогея своего дуэли достигли в первой половине XIX века. Запрещение дуэлей было вновь подтверждено в изданных при Николае I «Своде законов уголовных» 1832 г. и «Уставе военно-уголовном» 1839 г., обязывавшем воинских начальников «стараться примирять ссорящихся и оказывать обиженному удовлетворение взысканием с обидчика».
Но ничто не помогало. В ХIХ веке, когда европейские страсти пошли на убыль, в России не было, казалось, и дня без смертельного поединка. Практика дуэлей здесь настолько прижилась, что отношение к ним было противоречиво у самой власти. Уже при императоре Николае I по «Уложению о наказаниях уголовных» 1845 г. ответственность за дуэли была существенно понижена: секунданты и врачи вообще освобождались от наказания (если только они не выступали в роли подстрекателей), а наказание дуэлянтам уже не превышало — даже в случае гибели одного из противников — заключения в крепости от 6 до 10 лет с сохранением дворянских прав по выходе. На практике же и эти меры никогда не применялись — наиболее распространенным наказанием для дуэлянтов был перевод в действующую армию на Кавказ (как это было с Лермонтовым за дуэль с де Барантом), а в случае смертельного исхода — разжалование из офицеров в рядовые (как это было с Дантесом после дуэли с Пушкиным), после чего они, как правило, довольно быстро восстанавливались в офицерском чине.
На Западе русскую дуэль называли «варварством». Дуэли в России отличались исключительной жестокостью условий неписаных кодексов. Здесь предпочтение отдавали не холодному оружию, а пистолетам и стреляли не как в Европе, с тридцати шагов, а едва ли не в упор — дистанция колебалась от 3 до 25 шагов (чаще всего 15 шагов), встречались даже дуэли без секундантов и врачей, один на один, нередко дрались до смертельного исхода, порой стрелялись, стоя поочередно спиной у края пропасти, чтобы в случае попадания противник не остался в живых (вспомним дуэль Печорина и Грушницкого в «Княжне Мэри»). При таких условиях нередко погибали оба противника (как это было в 1825 г. на дуэли Новосильцева и Чернова). Более того, командиры полков, формально следуя букве закона, фактически сами поощряли в офицерской среде такое чувство чести и под разными предлогами освобождались от тех офицеров, которые отказывались драться на поединке.
В 1894 г. Александр III официально разрешил поединки, поставив их под контроль офицерских судов. Как следствие, после спада дуэльной практики во второй половине XIX в., их количество резко возрастает. В начале ХХ века в России появились и дуэльные кодексы.
Дуэльная практика в России продолжалась вплоть до революционных событий. Затем наступили иные времена, когда пылких представителей русской интеллигенции и офицерства с их щепетильными понятиями о личной чести революцией были выброшены за борт истории.
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 5» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
103
Ковальченко И. Д. Крестьяне и крепостное хозяйство Рязанской и Тамбовской губерний в первой половине XIX века. Москва, изд. Московского университета, 1959, стр. 343.
«О жизни тех времен повествуют рассказы стариков, записанные священником из села Ольшаницы (Орловская губ.) в 1850 году: «Старики со слезами вспоминают золотой век, когда предки их жили без нужды и без горя. Денег было мало, и они были почти не нужны. Продавая за 3 алтына меру пшеницы за 300 или 400 верст, они клали алтыны в горшки. Из алтынов составлялись у них сотни рублей. Кто имел 100 рублей, считался богатеем беспримерным. «Не наживи, — говаривали, — 100 рублей, а имей 100 друзей». Пчеловодство, множество хлеба и скота дозволяли варить для себя мед, пиво, водку и делали стариков роскошными без всякого ущерба для их состояния. «Поглядел бы, — говорили они, — на тогдашние праздники. То-то ли бы было! Бывало, выставят на стол меду кисейного, пресного, перегонного, пива, а вина-то — хоть залейся!»»
104
Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов: их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей. 4 том. СПб, 1799, стр. 149.
105
Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. Том IV. Курс русской истории. Часть IV. Под ред. В. Л. Янина; Послесл. и комм. В. А. Александров, В. Г. Зимина, Москва, Мысль, 1989, стр. 295.
107
Пушкин. А. С. Собрание сочинений в 10 тт. Т. 6. Под общей ред. Д. Д. Благого, С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Ю. С. Оксмана. Москва, гос. изд. Худ. Лит. 1962, стр. 395.
108
Narrative of a Pedestrian Journey through Russia and Siberian Tartary, From the Frontiers of China to the Frozen Sea and Kamtchatka. By Capt. John Dundas Cochrane, R.N. Third Edition. Voll. II. London: Printed for Charles Knight, Pall-Mall East. 1825. S.211.
110
Excursions in the interior of Russia; including Sketches of the Character and Policy of the Emperor Nicholas, Scenes in St. Petersburg, &c. &c. By Robert Bremmer, Esg. In Two Volumes. Vol. I. London: Henry Colburn, Publisher, Great Marlborough Street. 1839. S.155.
112
Вопросы истории. 2000, №9. И. М. Супоницкая. Американский раб и русский крепостной: типология и специфика принудительного труда. С. 56. Тургенев сравнивает, как разные формы труда влияют на характер, поведение, и даже внешний облик человека: «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах» (Тургенев И. С. Полное собрание сочинения в 30 томах. Том 3. Записки охотника. С.7).
113
Астольф де Кюстин. Россия в 1839 году. Том второй. Пер. с фран. О. Гринберг, В. Мильчина и С. Зенкина. Сабашниковых, Москва, 1996, стр. 247.
115
Ломоносов М. В. О сохранении русского народа. Москва, Институт русской цивилизации, 2011, стр. 17.
116
Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов: их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей. 4 том. СПб, Имп. Акад. Наук, 1799, стр. 135.
117
Ломоносов М. В. О сохранении русского народа. Москва, Институт русской цивилизации, 2011, стр. 23.
118
Записки императрицы Екатерины Второй. Пер. с подл., изд. Имп. Акад. Наук. СПб, изд. А. С. Суворина, 1907, стр. 628—629.
119
Русские крестьяне. Жизнь, быт, нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Том I. Костромская и Тверская губернии. СПб, тип. Деловая полиграфия, 2004, стр. 249.
120
Русские крестьяне. Жизнь, быт, нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Том 5.Вологодская губерния. Часть 4. Тотемский, Устьсысольский, Устюгский и Яренский уезды. СПб, тип. Деловая полиграфия, 2008, стр. 290.
122
Шингарев А. И. Вымирающая деревня. Опыт санитарно-экономическаго изследования двух селений Воронежскаго уезда. Издание второе. СПб, тип. Общественная польза, 1907, стр. 60.
123
Бржеский Н. К. Очерки аграрного быта. Землевладельческий центр России и его оскудение. СПб, тип. В. Ф. Киршбаума, 1908, стр. 6.
124
Вестник общественной гигиены и судебной медицины. 1896. Т.30. Кн. 1. Герценштейн Г. М. Сифилис в Новгородской губернии и вопросы борьбы с ним на VII и IX съездах земских врачей в 1888 и 1895 гг. С. 47.
125
Томские епархиальные ведомости. 1905. №23—24. Воззвание Союза борьбы с детской смертностью в России. С. 65.
«Столь огромная и все растущая смертность в России вызывается множеством причин, но главная из них, по свидетельству врачей, — это губительныя условия, в которых находятся только что родившиеся младенцы. Еще до рождения многие из них обречены на гибель. Тяжкий труд матерей, изнуренье, зимний холод, пьянство, нравственные тревоги — все это ведет к тому, что дети рождаются на свет малоспособными к жизни. Самые роды обставлены варварскими условиями. Бабы-повитухи пускают в ход средства дикарей, подвешивают родильниц, встряхивают, перетягивают, вместо акушерских щипцов ковыряют простой палкой во внутренностях роженицы; родившегося младенца парят в бане, обкуривают, правят, трясут головой вниз, сажают в горячую печь на лопате, опаивают и т. п. Спеленатый в грязных тряпках и часто брошенный на присмотр малолетних ребят, грудной младенец заживо гниет в собственных извержениях, заедаемый насекомыми. В гнилой подстилке и даже на теле ребенка, в язвах, часто заводятся черви. Младенцы, выдержавшие эти муки, всего чаще гибнут от голода или от отравы, которая дается в виде гнилой соски вместо матерняго молока. По свидетельству врачей, эта соска (из жеваннаго хлеба, каши и т.п.) уносит в России более жизней, чем все неприятельские нашествия. Летом, когда бабы в поле, по деревням свирепствуют ужасающий детский понос, который „смывает“ иной раз всех грудных младенцев. Из тех-же, что остаются в живых, выростает население хилое и малосильное, далеко не такое, каким могло быть по природе» (там же, стр. 64—65).
Отрывок из воспоминаний Е. Н. Водовозовой «На заре жизни»:
«Можно было удивляться тому, что из нашей громадной семьи умерло лишь четверо детей в первые годы своей жизни, и только холера сразу сократила число ее членов более чем наполовину; в других же помещичьих семьях множество детей умирало и без холеры. И теперь существует громадная смертность детей в первые годы их жизни, но в ту отдаленную эпоху их умирало несравненно больше. Я знавала немало многочисленных семей среди дворян, и лишь незначительный процент детей достигал совершеннолетия. Иначе и быть не могло: в то время среди помещиков совершенно отсутствовали какие бы то ни было понятия о гигиене и физическом уходе за детьми. Форточек, даже в зажиточных помещичьих домах, не существовало, и спертый воздух комнат зимой очищался только топкой печей. Детям приходилось дышать испорченным воздухом большую часть года, так как в то время никто не имел понятия о том, что ежедневное гулянье на чистом воздухе — необходимое условие правильного их физического развития. Под спальни детей даже богатые помещики назначали наиболее темные и невзрачные комнаты, в которых уже ничего нельзя было устроить для взрослых членов семьи. Спали дети на высоко взбитых перинах, никогда не проветриваемых и не просушиваемых: бок, на котором лежал ребенок, страшно нагревался от пуха перины, а другой в это время оставался холодным, особенно если сползало одеяло. Духота в детских была невыразимая: всех маленьких детей старались поместить обыкновенно в одной-двух комнатах, и тут же вместе с ними на лежанке, сундуках или просто на полу, подкинув под себя что попало из своего хлама, спали мамки, няньки, горничные.
Предрассудки и суеверия шли рука об руку с недостатком чистоплотности. Во многих семьях, где были барышни-невесты, существовало поверье, что черные тараканы предвещают счастье и быстрое замужество, а потому очень многие помещицы нарочно разводили их: за нижний плинтус внутренней обшивки стены они клали куски сахара и черного хлеба. И в таких семьях черные тараканы по ночам, как камешки, падали со стен и балок на спящих детей. Что же касается других паразитов, вроде прусаков, клопов и блох, то они так искусывали детей, что лица очень многих из них были всегда покрыты какою-то сыпью.
Питание так же мало соответствовало требованиям детского организма: младенцу давали грудь при первом крике, даже и в том случае, если он только что сосал. Если ребенок не унимался и сам уже не брал груди, его до одурения качали в люльке или походя на руках. Качание еще более мешало детскому организму усвоить только что принятую пищу, и ребенок ее отрыгивал. Рвота и для взрослого сопровождается недомоганием, тем более тяжела она для неокрепшего организма ребенка. Вследствие всех этих причин покойный сон маленьких детей был редким явлением в помещичьих домах: обыкновенно всю ночь напролет раздавался их плач под аккомпанемент скрипа и визга люльки (зыбки) или колыбели.
Глубоко безнравственный помещичий обычай, при котором даже здоровая мать сама не кормила грудью своего ребенка, а поручала его кормилице из крепостных, тоже очень вредно отзывался на физическом развитии. Еще более своей барыни неаккуратная, грязная и невежественная мамка, чтобы спокойно спать, клала ребенка к себе на всю ночь. Она прекрасно знала, что в такое время ее не будут контролировать, к тому же для ребенка спать на одной кровати с мамкою, не выпуская груди, в то время не считалось вредным. Если младенец все же кричал, мамка давала ему соску из хлеба, иногда размоченного в водке, или прибавляла к нему тертый мак. Детей в большинстве случаев кормили грудью по два, а то и по три года. Женщину выбирали в кормилицы не потому, что она была молода, здорова и не страдала болезнями, опасными для дитяти, но вследствие различных домашних соображений: ревнивые помещицы избегали брать в кормилицы молодых и красивых женщин, чтобы не давать своим мужьям повода к соблазну.
Вредное влияние имел и общераспространенный обычай пеленать ребенка: крепко-накрепко забинтованный свивальниками от шеи по самые пятки, несчастный младенец неподвижно лежал по нескольку часов кряду, вытянутый в струнку, лежал до онемения всех членов. Такое положение мешало правильному кровообращению и пищеварению. К тому же постоянное трение пеленок о нежную кожу дитяти производило обильную испарину, которая заставляла ребенка легко схватывать простуду, как только его распеленывали.
При таком же отсутствии каких бы то ни было здравых понятий ребенок переходил в последующую стадию своего развития. Подрастая, он более всего стремился попасть в людскую, — в ней было веселее, чем в детской: тут горничные, лакеи, кучера, кухонные мужики, обедая, сообщали друг другу новости о только что слышанных происшествиях в семьях других помещиков, о романических приключениях его родителей. Притягивала ребенка к себе людская и потому, что она в то же время служила кухнею для господ. Тут обыкновенно валялись остатки от брюквы, репы, а осенью множество кочерыжек, так как в это время года шинковали капусту, заготовляя ее на зиму в громадном количестве. Этою сырою снедью помещичьи дети объедались даже и тогда, когда в окрестных деревнях свирепствовала дизентерия.
Главное педагогическое правило, которым руководились как в семьях высших классов общества, так и в низших дворянских, состояло в том, что на все лучшее в доме — на удобную комнату, на более спокойное место в экипаже, на более вкусный кусок — могли претендовать лишь сильнейшие, то есть родители и старшие. Дети были такими же бесправными существами, как и крепостные. Отношения родителей к детям были определены довольно точно: они подходили к ручке родителей поутру, когда те здоровались с ними, благодарили их за обед и ужин и прощались с ними перед сном. Задача каждой гувернантки прежде всего заключалась в таком присмотре за детьми, чтобы те как можно менее докучали родителям. Во время общей трапезы дети в порядочных семействах не должны были вмешиваться в разговоры старших, которые, не стесняясь, рассуждали при них о вещах, совсем не подходящих для детских ушей: о необходимости „выдрать“ тех или других крепостных, которых они обзывали „мерзавцами“, „негодяями“ и еще похуже, рассказывали самые скабрезные анекдоты о своих соседях. Детей, точно так же как и крепостных, наказывали за каждый проступок: давали подзатыльника, драли за волосы, за уши, толкали, колотили, стегали плеткой, секли розгами, а в очень многих семьях секли и драли беспощадно» (Водовозова Е. Н. На заре жизни. Москва, Художественная Литература, 1987, стр. 96—99).
128
Водовозова Е. Н. На заре жизни. Воспоминания. СПб, тип. 1-ой Спб, Трудовой Артели, 1911, стр. 28—29.
129
Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф П. Д. Киселев и его время. Материалы для истории императоров Александра I, Николая I и Александра II. Том 4. Приложения к I, II и III томам. СПб, тип. М. М. Стасюлевича, 1882, стр. 322.
130
Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. Под общей ред. Д. Д. Благого, С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Ю. С. Оксмана. Москва, гос. изд. Худ. Лит. 1962, стр. 191.
131
Исабель де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины Великой. Пер. с анг. Н. Л. Лужецкой. Москва, Новое литературное обозрение, 2002, стр. 934.
