ТРИОН. Полёты биоробота в пространстве и времени. Историко-философский приключенческий роман

Александр Иванович Фефилов

Биоробот создан в лаборатории искусственным путём. Он отличается от обычных людей феноменальной памятью на события прошлого. Его постепенное «очеловечение» начинается тогда, когда машина времени вследствие поломки «бросает» его в далёкое прошлое. В сознании биоробота противоборствуют и объединяются два начала — искусственный интеллект (Трион) и зарождающаяся социальная личность (Глеб).

Откровение

Долгие зимние вечера пошли на убыль. Солнце всё чаще заглядывало в окно кельи. Однако погода еще не располагала к странствию.

Старец Григорий много расспрашивал Триона-Глеба. Его интересовала история и религиозная жизнь в России и на Украине. Из учителя он превратился в ученика. Из поучающего — во внимающего. И это нисколько не угнетало его. Впрочем, он не один познавал мир заново.

Глеб также находился в информационной власти Триона. Встревал лишь изредка, осторожно формулируя своё мнение. Обычно это были темы, касающиеся чувственных сторон бытия или рассуждения о языке, дружбе и любви.

Однажды Глеб-Трион спросил старца, есть ли у детей совесть. Старец, размышляя вслух, говорил, что это воззрение православного христианства, и, что в католическом христианстве оно отсутствует. Когда у славянина «говорит совесть», это означает, что в нём заговорил Бог. Он изъявляет волю свою таким образом. Католики придерживаются латинского понятия conscientia, что в переводе означает «параллельное знание». Возможно, поэтому ваши современные немцы и англичане, о которых ты сказывал, столь противны и наглы, поелику главным судьёю для них стала дъявольская рациональность и сообразность. У детей малых нет совести, ибо они говорить не могут и не понимают, где хорошо, а где плохо. В детях, как и в католиках, больше своеволия, чем боговолия.

Трион-Глеб в своих формулировках был не столько энциклопедичен, сколь беспощаден:

— Григорий Саввич! Я понял, что Ваш путь к свободе — это освобождение от всякого угнетения. Но почему Вы убегаете не только от угнетателей, но и от угнетённых?

— Человек человечий! Я убегаю от телесного мира, который являет собой клетку глупцов и лавочку пороков! Я убегаю в мир духовный и не чураюсь угнетённой бедности вплоть до самоотвержения. Я не хочу быть фарисеем!

— И в этом Ваше счастье? В отшельничестве, в уединении?..

— Уединение — это способ, а не цель. Цель моей жизни — стать счастливым. Не в вашем мирском понимании! Достичь счастья — это войти в то духовное состояние, когда частью моей станет Господь.

— Во мне нет этой части Бога. Отцы-создатели дали промашку! Но почему Вы, покидая в 1765 году Коллегиум, сказали: «Жизнь — это странствие: прокладываю себе дорогу, не зная куда идти, зачем идти»?

— Так и сказал? Откуда сие вычитал?

— Из рукописей! Ваших рукописей, напечатанных Вашим другом Ковалинским.

— Я эти рукописи ещё до него не донёс. Вон они, на полке лежат. Можно сверить.

Старец подошёл к полке. Потом отошёл от неё и махнул рукой:

— Грешно предаваться прелести. Если и сказал — то имел в виду земное странствие, а не духовный путь к Богу, который есть моя основная цель.

— Наши религиозные философы писали, что Вы двигались «от христианского своего сознания к пониманию человека и мира».

Старец Григорий рассмеялся:

— Как же я сумел сделать это, если я всю жизнь бегал от этого мира, а мир меня не поймал? Темноречат ваши богоизвращенцы.

— Григорий Саввич! В разных местах Вы писали, что «один человек из двух составлен». Один телесный и явный, а другой невидимый, внутри пребывающий. Другой — это свет во тьме. Платон, кстати, говорил, что это частица света Божьего, пленённая в теле человека и стремящаяся вынаружиться и соединиться с большим белым светом.

— Правильно говорил! Жаль, что многие труды его для меня не были доступны. Можно говорить об одном и том же, используя разный аллегорический язык. Иметь в себе святой дух есть не что иное, как видеть истину божию…

— Хочу открыть Вам последнюю тайну… Дело в том, что я уже пребываю в двух ипостасях. Во мне живёт другой, но это не Бог. Это моё второе «Я», которое стремится стать первым. И, возможно, когда-то станет. Нас объединяет общий язык. Мы по очереди говорим с Вами. Сейчас говорю я. Иногда говорит он.

— Юноша человечий! Ты не перестаёшь удивлять меня! Если бы ты не был столь сведущ и правдив, я бы не поверил тебе. Но ты принёс из 21-го века весть обо мне. Я сверил свои сегодняшние деяния с описанными тобой обо мне… Не стал спрашивать я тебя, когда и где я умру. Я и сам знаю это без тебя. Бог дал мне малый дар предвидения. Не медли со своим откровением, я и это сочту за правду.

— Меня зовут Трион. Это моё скрытое лабораторное имя. Не знаю даже, выражаясь Вашими словами, в каком списке это имя напечатано, в «тленном» или… в каком-то другом. Имя моего двойника — Глеб. Это имя человеческое. Глеб должен говорить «от сердца своего». Во всяком случае — это его главное предназначение. Я же говорю от ума своего. Но говорим мы оба «не устами господними».

— Глеб… Трион… То-то я слышу, что разными языками говорите. Миссия ваша странная. Не хватает ещё одной ипостаси. Тогда бы имели ваши отцы-создатели, жалкое подобие Святой Троицы. Уж не сатанинская ли то идея — богоподобные дела на свой лад вершить? Сомневаться начинаю.

— Григорий Саввич! Не всё сатанинское, что противоречит обычному образу мышления, построенному на привычных символах.

— Это кто со мною глаголит? Глеб?

— Нет. — Трион!

— Ты, Трион, как взял я в толк, и должен быть символом разума, по воле твоих отцов. Но не прельщайся! Создавали тебя как разум, а сделали токмо его знамение. Скажи что-нибудь, Глеб!

— Молчание «руководствует» к размышлениям. Трион мыслит, а я его мысли размысливаю, да чувством наполняю.

— Не своими словами говоришь! А моими, переиначенными…

Трудно изгладить первое впечатление. Ты меня спрашивал у собора о смысле молитвы?

— Я! Вроде бы, всё понимал, но хотел переживанием наполнить.

— Переживанием, говоришь? Значит, к душе тянешься.

Хорошая парочка! Один высасывает мёд из камня, а другой его слизывает, да причмокивает.

Я принимаю вас как «Божественное откровение», как весть от ангела о предстоящей моей кончине.

— Помилуйте, Григорий Саввич! Мы не ангелы! Мы прообразы «двойства бытия»! Мы вырваны из «клейкой стихийности мира»! Мы то явление, которого Вам так не доставало!