ТРИОН. Полёты биоробота в пространстве и времени. Историко-философский приключенческий роман

Александр Иванович Фефилов

Биоробот создан в лаборатории искусственным путём. Он отличается от обычных людей феноменальной памятью на события прошлого. Его постепенное «очеловечение» начинается тогда, когда машина времени вследствие поломки «бросает» его в далёкое прошлое. В сознании биоробота противоборствуют и объединяются два начала — искусственный интеллект (Трион) и зарождающаяся социальная личность (Глеб).

«Огненный шар»

Глеб брёл по тёмному переулку в направлении постоялого двора. Шел дождь. Студенческий мундир, подаренный ему Фёдором Ушаковым, изрядно промок. Башмаки хлюпали. К горлу подкатывала пивная отрыжка. В животе урчало. Хотелось есть.

Вдруг на пути его как из-под земли вырос чёрный силуэт. Перед ним стоял огромный детина. Глеб остановился и вдруг почувствовал тупую боль в голове. Падая, понял, что его ударили чем-то тяжёлым сзади… и провалился в темноту.

Когда Глеб очнулся, первое что он заметил — он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом услышал внутри себя голос Триона: «Здорово мы с тобой влипли, Глебушка. Утратили бдительность. Как я не подумал… Тащиться в серое время суток, по безлюдным переулкам… Вот оно пагубное воздействие немецкого пива на искусственный биомозг…».

Глеб вдруг почувствовал, как руки его зашевелились независимо от его воли и начали шарить по карманам. Трион сначала радостно воскликнул:

«Я могу управлять нашим телом! Счастье можно испытать только на фоне беды! Ты, Глебушка, отдохни пока. Поживи на втором плане, в роли внутреннего наблюдателя, как я раньше. А я поуправляю телом. Душа у нас, кажется, одна на двоих. Правильнее было бы сказать — душа одна, но она двоится! Можешь делиться своими впечатлениями по поводу случившегося и предстоящих наших действий. Но поучать меня не пытайся, это излишне. Зря я тебе передоверился. Надо было „идти другим путём“. Фу-ты, классика полезла!».

Трион запустил руку во внутренний карман и замолчал. Потом заговорил грустным тоном: «Что и требовалось доказать… Уличные немецкие бандиты лишили русского квазистудента и странствующего псевдомонаха Василия последней надежды! Экспроприировали кошелёк со всеми внутренними накоплениями раба Божьего Ушакова! Для начала надо выбраться на большую дорогу в буквальном смысле. Выходить на большую дорогу в переносном смысле, надеюсь, не придётся».

Трион направился в дом «Гроссе Фойеркугель» на улице Ноймаркт, где проживал Гёте:

«Будем брать будущего немецкого гения на живца!».

Когда подошли к гостинице, Трион воскликнул с восхищением:

«Да это же дворец! Хорошо иметь богатых родителей! А русские студенты в трущобах ютятся. Кстати, во всех энциклопедиях название этой гостиницы переводится на русский язык как „Огненный шар“. Переводчики немецкое слово Kugel перевели как „шар“. На самом деле это „пуля“. „Зажигательная, или огненная пуля“ (Feuerkugel) была выпущена шведами по этому зданию во время Тридцатилетней войны. К счастью, большого ущерба не было, пожара не случилось. Вот и назвали эту гостиницу в честь этого события. А вот британцы в 1943 году изрядно потрудились и разбомбили это здание до основания».

Глеб высказал своё мнение:

«Шведская зажигательная пуля была круглая, т.е. имела форму шара. Потому и назвали «шаром».

Трион вспылил:

«Не оправдывай переводческие ошибки! У настоящих русских это название вызывает неправильную ассоциацию. Они думают, что гостиница имеет круглый купол и вся светится, как солнце! Для русского сознания „огненный шар“ — это яркое солнце».

Ждать пришлось недолго. Расставшись со своим другом Беришем, Гёте поспешил к себе в комнату и на лестнице столкнулся с Трионом:

— Кто здесь?

— Вольфганг, мне нужна твоя помощь! Я тот самый русский студент, про которого в погребке говорили тебе мои друзья. Я ушёл пораньше… По дороге на меня напали и ограбили…

— Ограбили? Разве может такое произойти в просвещённой Германии? Да, мне твои соотечественники о каком-то предсказателе рассказывали. Я так понял, что это шутка… Ну, что ж заходи… Сейчас что-нибудь придумаем.

Гёте впустил Триона в квартиру, зажёг свечи, спросил:

— А, что конкретно с тобой произошло? Я заметил, ты прекрасно говоришь на немецком, без акцента. Не похож на иностранца.

— Меня сзади по голове ударили. Я потерял сознание. Когда пришёл в себя, обнаружил, что у меня кошелёк вытащили…

— А почему ты со своими земляками не остался, а ушёл? И почему именно ко мне пришёл после того, как тебя ограбили?

— Я вообще-то в университете не учусь. Только недавно приехал. У наших ночевать, стеснять их… Там строго. Да и, как говорят, пора и честь знать. Я хотел себе комнату получше подыскать. В этом вашем фойеркугеле… Тут и поесть вкусно можно… А вот теперь и не знаю, что делать…

— Да. Положение твоё незавидное — без средств к существованию в чужой стране, в незнакомом городе остаться… Так и быть, сегодня я тебя на ночлег пристрою. Поговорю с хозяином, у него имеются свободные комнаты. Заплачу… И за пропитание тоже… А завтра, решай свою проблему сам. В Лейпциге есть, наверное, русское представительство. Они тебе помогут до дома добраться. В Россию переправят…

Гёте сильно закашлялся:

— Извини! Кажется, я заболел… В последнее время чувствую себя плохо…

— Спасибо тебе, Вольфганг. Я в долгу не останусь… Да, кашель у тебя не хороший. Это туберкулёз…

— А что это такое? Странное название болезни. Никогда не слышал. Откуда ты это взял?

— Ну, я же, как ты сказал, предсказатель… Термин «туберкулёз» введут в обиход ваши немецкие врачи только после 1839 года. Сегодня на дворе всего лишь 1757 год. Сейчас это всюду называют «чахоткой»…

При свете свечи было видно, как заблестели глаза у Гёте:

— Да ты случайно не средневековый доктор Фауст? Этим магом бредит до сих пор вся Германия… Интересно, что ты ещё обо мне рассказать можешь?

— А то, что скоро тебе учёбу бросить придётся. По состоянию здоровья. И ты отправишься к отцу во Франкфурт, что тебе совсем не хочется делать. А уроки гравирования на меди нужно немедленно прекратить. Вдыхание ядовитых паров приведёт тебя к припадку кровохаркания. Вредно для тебя также обильное употребление пива и кофе… У тебя уже появился нарыв на шее. Кожное проявление чахотки…

Гёте удивлённо взглянул на Триона, потом схватился за шею:

— Да! У меня там припухло… Ты меня неприятно удивил, русский вещатель! Поскольку сам начал — продолжай. Что ты знаешь обо мне ещё?

— Ты, Вольфганг, влюблен по уши в дочь трактирщика Анну-Катерину Шёнкопф. Ты называешь её ласково Анхен. Ты её бешено ревнуешь к другим. От одного её вида приходишь в возбуждение. А когда её целуешь, у тебя начинается непроизвольное семяизвержение.

Гёте всплеснул руками:

— Боже мой! И это тебе известно! Да всего-то один раз случилось… Не сдержался. Она действительно хороша. Сдобная булочка в юбочке… Да ты её сегодня увидишь. Пойдём, спустимся вниз, у неё и отужинаем! Ах, да! Сначала идём к хозяину! Он подыщет тебе комнату на ночь. Не думал, не гадал, что с провидцем встречусь…

Внутри Триона встрепенулся Глеб:

«Откуда ты выкопал эту ахинею про преждевременное семяизвержение?..».

Трион улыбнулся про себя:

«Это не ахинея! Это исторический факт. Было у него такое по молодости лет. Да что ты, Глебушка, забеспокоился? Он же сам признал это только-что… У нас с тобой мозг один. Подключайся к моему когнитивному порталу, изучай биографию и творчество Гёте. Может быть, актуализируешь какую-то важную информацию, на которую я не обратил внимания».

«Ты же сказал, чтобы я не вмешивался в твои дела…».

«Извини! Это я вспылил, погорячился после удара по голове…. Мы, по-видимому, при падении ещё и стукнулись лбом. Сотрясли слегка мозговую дольку, ответственную за эмоцию. А вот „второй план“ как раз в затылочной части находится, где твоё „Я“ сейчас пребывает — рядом с сегментом, ответственным за ориентацию в пространстве и зрение. Наши отцы-создатели не изменили ничего существенного в структуре мозга. Скопировали человеческую природу. За исключением памяти, пожалуй… Спасибо, однако, за то, что хоть её улучшили. Если потомки научатся совершенствовать человеческую память, проблема обучения и образования будет решена раз и навсегда. Зачем Всевышний запрограммировал человека с дырявой памятью? Эх! Лучше бы меня в будущее закинули!»

«Нас никто не закидывал. Мы сами „закинулись“…Ты начал влюбляться. Без разрешения руководителя эксперимента имел намерения апробировать детородный инструмент, не задумываясь о последствиях… Задумал кататься на машине…».

«Не руководствуйся нижней чакрой! Я как-то по особому был влюблён в Сабрину, как Гёте в Кэтхен! Я не экспериментальный кролик! В меня заложено всё „нечуждое“ человеческое! Так… Мне надо успокоиться… Хорошо, что я не чувствую себя Гётевским гомункулом в реторте из „Фауста“…».

«Не отставай от Гёте! И под ноги себе смотри, Гомункул! Тут ступеньки. Не ровен час, ещё разобьёмся».

«Гомункул разбился сознательно! Ему не хватало любви — значит, ему недоставало свободы!»

«Зато у тебя её предостаточно!»

«Глебушка, ты не дерзи! Вопрос о достаточности спорный. О свободе поговорим на досуге! И не забывай, кто из нас первый в нашем мозговом пространстве! Сейчас нужно думать о необходимости. Свобода и осознание необходимости — это как ни крути, разные вещи. Это ж надо было „Мавру“ такую чепуху сформулировать… До рождения главного основоположника остаётся ровно 61 год… Однако я становлюсь болтливым! Это всё последствия удара по голове!»