Я вернусь к тебе, милая!

Алиса Елисеева (2024)

Поиск пропавших людей — этот дар проснулся в теле Мирославы, сломленной после разлуки с любимым. Она писала ему трогательные письма, а он привёз невесту и представил всем. Обещал вернуться, а вернулся не один. И Мирослава довела себя до истощения, пока не встретилась лицом к лицу с тёмным миром смерти. Пока не нашла в себе силы прочитать вернувшиеся письма свои и понять своё предназначение. Любовная драма с мистическим сюжетом.

Глава 2.

Главное — не волноваться. Я сильная, и мое сердечко справится. Я же знаю, как успокаиваться, меня добрый доктор Инга Львовна, областной кардиолог научил.

И я начала петь потихоньку:

«Он по дороге шел с гитарой за спиной,

А дорога та кончалася рекой.

Пропитан порохом и запахом войны

С опаской шел домой, но был с судьбой на «ты».

На соседнем берегу его был дом,

А река смеялась сожженным мостом,

И где-то лодка тут была недалеко.

Затонула или ветром унесло».

(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)

Слышу, мама в скорую звонит, вызывает, не послушалась меня…

Опять разнервничалась, даже слезы выступили. Вытерла, попыталась вздохнуть и снова пою припев на выдохе:

«И сняв гитару с плеч,

Остановился и спел про любовь.

Ту, что не смог уберечь,

И не вернуть которую вновь.

Он по дороге назад

Помнил адрес и где лежит ключ,

Но задрожала рука,

Увидев в небе скопление туч»…

(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)

Да, успокоиться сложно. Не надо было так быстро бежать. Когда Никита уехал со своей медсестрой, я помню, мое здоровье еще было крепким, как у обычной, молодой, восемнадцатилетней девчонки.

А потом я отказалась есть, от слова совсем, ничего не лезло. И начались бессонные ночи. Я ложилась, накрываясь душным одеялом с головой, и плакала. Мама спала крепко, но она иногда просыпалась, подходила и прислушивалась.

Иногда я ночью гуляла по нашим любимым с Никитой дорожкам, тропинкам, а днем училась, потому, что учиться надо. И снова не спала, не ела, плакала, училась.

Мама ругалась, и жалела. Но не выдержала. Отвезла меня к врачу. Вес мой стал такой, как у манекенщицы — это я так думала.

Ребрышки пересчитать можно было. А потом мое сердце сказало, что не выдержит больше такого мучения, и мы опять поехали к врачу.

Сказали, что у меня теперь может быть никогда не будет детей, потому, что это патология, при которой два сердца мое единственное уже не выдержит. Патология, которая называется кардиомиопатия, которая на всю жизнь. И если я не начну спать, питаться, всё будет только хуже.

Я начала, потому, что было жалко маму. И жалко Ингу Львовну, которая меня обнимала и говорила: «Ты моя хорошая. Вот я без мужчины уже почти сорок лет живу, и видишь, какая довольная? Потому, что у меня дочки и внучки. И у тебя так будет!»

Я думала, что все о своей судьбе знаю. И была уверена в том, что все сложится хорошо у нас с Никитой, так, как я себе представляла. И как Наташка-племянница мне рассказывала. Именно так, или даже лучше.

Всегда была влюблена в Никиту, с садика. Он такой симпатичный, такой обаятельный. А потом, уже в шестом классе стал красивым стройным и загадочным.

Никита надо мной просто дрожал. Он каждый день спрашивал, когда мы увидимся и часто вздыхал, что на ночь приходится расставаться. Все, все знали, что мы станем мужем и женой, хотели пожениться еще до его призыва на воинскую службу, но у нас с мамой не было денег. Его родители и бабушка с дедом всё решили взять на себя, а брат Никиты потребовал, чтобы его родители не тратились на свадьбу младшего, потому, что он может жениться вперед него.

Две свадьбы в один год очень накладно.

Невесты у Ильи были, и родители попросили нас повременить, потому, что восемнадцать мне исполнялось только в ноябре, а Никита поступил в институт.

Но он не доучился. Скучал по мне, сбежал, экзамены сдавать не захотел. Решил, что лучше сначала в армию сходить, чем потом, когда мы женатые будем и привыкнем друг к другу.

Забрали в мае.

Я провожала его в армию со слезами, я целовала его, как будто на фронт провожаю. Все смеялись надо мной, но сердце переполняла любовь, которую не скроешь. Мне так хотелось, чтобы он поскорее вернулся, чтобы вновь ощутить пьянящее чувство нашей любви.

Мы уединялись с ним в разрушенном доме, я думала, что свадьба будет обязательно, и мы любили друг друга так нежно и так ласково, что казалось, так будет всегда. А этот дом с заколоченными досками окнами, где мы вместе убирали пыль и, смеясь, брызгаясь и целуясь, мыли полы, может оставаться нашим таинственным местом. И когда мы поженимся, тоже будем там прятаться вдвоём.

Мы купили обои на сэкономленные деньги, ободрали старые и вместе там поклеили новые в одной комнате. У нас на полу лежал не очень широкий, но почти новый матрас, накрытый покрывалом с рекой и лебедями, зелено-голубым таким бархатным, приятным на ощупь. Я забирала его домой стирать. Электричества в том доме не было, его давно отключили, но мы зажигали три свечи, а когда их свет озарял нашу прекрасную жизнь… Всё вокруг казалось не старым и разрушенным, а прекрасным. Мы парили на небесах и тени наши дрожали от дрожащих огоньков.

Когда собирались по домам, Никита лежал, смотрел на меня, а я сидела на коленях и расчесывала свои длинные волосы, которые были тогда еще густыми и красивыми.

«Мила и Я» написал он на стене моей помадой, над матрасом.

Он ушел в армию, я ходила туда и не плакала. Я отпирала старым большим ключом расшатанную дверь, проходила через сени, мыла полы, вытирала пыль и даже брала домой постирать белье, которое мы с Никитой купили себе сами.

Я смотрела на эту надпись и вспоминала его слова: «Вернусь, Милая, вернусь».

Отчаянно ждала его возвращения. На парней вообще не обращала внимания, да они и не подходили. Все знали, что жду Никиту. А кто в нашем маленьком городке, почти в деревне, не знал, тому быстро объясняли, что я уже невеста.

Писала ему письма и получала в ответ:

«Мила, Милочка, прошу тебя, ясноглазая моя поэтесса, плачу, когда читаю, и надо мной старшина уже издевается, и пацаны прозвали «мокрым». Пожалуйста, Милочка моя, пиши мне только про учебу свою, тогда я читаю и думаю, что у тебя все хорошо. Пиши про собаку свою, и как кошка котят родила. Не пиши мне про любовь, иначе я так и буду мокрым, а сама знаешь, лучше быть сильным».

Нежные письма превратились в дружеские.

А сейчас оказывается, что я могла… что-то сделать. Обнять, вцепиться невесте в роскошный черный шелк волос, ему чубчик повыдирать, щеку поцапать, пощечину дать и просто крикнуть: «Как же ты мог! Ты же мне обещал!!! Ты обещал ко мне вернуться!!!»

Сейчас уже неважно. Всё, что он сказал — это не любовь. Это никакая не любовь.

Это похоть голая. И даже месть за мою измену. Не верит мне и никогда не поверит. Значит, так сложилась судьба.

Я знала, что он с другой живёт, но все равно ждала и ждала, и молилась.

Глотаю сейчас соленые слёзы, которые в горло текут, и жду скорую помощь, которая меня опять куда-то увезет. Или оставит со следами присосок на груди. Выписав какие-то бесполезные лекарства.

Вот и пожаловали ночные гости, мама там что-то говорит в сенях, рассказывает мою историю болезни.

Мужской голос, новенький на скорой.

Обычно Дарья Филипповна или Ирина приезжают, два фельдшера наших, по очереди. Или Камилла Сергеевна, кажется…

И вот чувствую, что ко мне подходит наш фельдшер Ирина Степановна, открываю глаза, привычно раздеваюсь, оголяю грудь, и доктор молодой парень совсем быстро очки снимает, а после начинает что-то писать. Сняли ЭКГ, Ирина отдала врачу полосочку бумаги, и он, чуть сдвинув брови, просит у мамы карточку мою с последней кардиограммой.

Начинает легко кусать губы, несколько взглядов на меня, и я быстро прикрываюсь, кофточкой. Какие-то глаза у него красивые, яркие, лучше бы надел очки.

— Мирослава, у вас изменения, не очень положительная динамика, скажите, какие ощущения в сердце, что беспокоит?

— Перебои, дышать нечем, на улице я чувствовала, что могу потерять сознание.

— Стрессы, переживания были?

— Да.

— Физическая нагрузка?

— Я немного бежала.

— От кого бежала? Вам нельзя. Сейчас или днем?

— Около часа назад. От себя.

— От себя? Что это значит, объясните. Вас что-то сильно напугало? Галлюцинации?

— Можно и так сказать. Любовь первую встретила.

— Любовь — это хорошо для сердца.

— Несчастную.

Подошел ближе, присел рядышком, взял руку мою, запястье держит легко, пульс считает. Долго держит руку на пульсе. Потом снова своими глазами смотрит на меня, я аж ноги перестала чувствовать.

— А сейчас почему так пульс подскочил?

— Я волнуюсь. И вас стесняюсь.

— Одевайтесь, собирайтесь, поедем в больницу. С собой паспорт и полис.

— Не надо меня в больницу, пройдет.

— Пройдет. В больнице пройдет. Давайте, Мирослава. С этим диагнозом шутки плохи. Я вам показался неопытным? А меня все уважают, и я приехал сюда после четырех лет практики в кардиологии. Постараюсь вам помочь, но только в условиях больницы.

— Да, да, — закивала мама, — Полечите ее, мою ласточку сердечную. Душу бы еще кто полечил, у вас есть такие способности?

— Я постараюсь ради вашей ласточки, чтобы сердце ее стало сильным, если она будет слушаться. Я постараюсь. Мирослава, Вы можете идти сами? Или позвать водителя мы вас отнесем?

— Могу.

Через десять минут я уже сидела в темноте машины скорой помощи. Фельдшер рядом с водителем, а незнакомый доктор, который обещал меня снова сделать сильной и выносливой напротив меня, боком.

Я рассматривала его профиль и заметила, что он больше не надел очки. А лучше бы надел. Профиль у него был очень красивым. Таким благородным, и на подбородке ямочка.

Спустя еще пятнадцать минут он уже подавал мне руку возле приемного покоя горбольницы и больше уже ее не отпустил. Чтобы я не упала. Шли мы очень медленно, несколько метров, примерно десять. Прижал мою руку боком к своему халату и чуть перебирал пальцы задумчиво.

Я вспомнила, как плакала и хотела тоже выйти замуж, как Никита женился. За первого встречного. Вот просто выйти на улицу и крикнуть: «Выйду замуж за любого, кто согласен!!!».

Я хотела, чтобы у него была Лия, а у меня Лёва, Леша, Леонид, неважно кто, но чтобы я была замужем одновременно с Никитой, или даже раньше.

Потом отлегло, и я стала снова ждать, что он вернется.

Доктор усадил меня на кушетку и зашел в кабинет, передал мои бумажки медсестре.

Потом вышел и спросил:

— Мирослава, как вы? Одышка, сердцебиение?

— Да. А как Вас зовут?

— Вадим.

— Просто Вадим?

— Вадим Николаевич.

— А фамилия у вас какая?

— Дашко.

Я замолчала. Больше сил не было спрашивать, и так уже разболталась совсем. Запах больницы я ненавидела. Пахло иногда едой столовской, иногда спиртом, или пахло краской, побелкой, озоном, но больше всего пахло хлоркой… Вот её-то я и ненавидела.

Полы в нашей больнице скрипучие.

Вадим Николаевич куда-то заспешил на вызов, а меня с направлением даже не проводили, я и так тут все знаю.

Лучше бы к травнице пошла, чтобы она меня на ноги поставила. К той бабулечке, которая шепчет и веничком сухим машет, а потом дает такую плошку, в которой на дне ветки плавают. Дает и приговаривает:

— Выпиваешь — горько, а на душе — сладко.

Захожу в палату, четверо уже лежат, я пятая, кровать у двери. Спят, горки такие лежат белые на каждой кровати. Я сажусь осторожно, и снова шаги — высыпали мне горсточку лекарств в ладошку.

Ночь.

Ни запахов весенних, ничего хорошего. На неделю, как минимум опять положили.

Я тихо зашептала продолжение песни:

«Он на войне героем был не на словах.

На теле раны, гимнастерка в орденах.

Но подошел он к дому — вдруг залаял пес,

А пьяный брат сдержал свой смех потоком слез.

И сжав ладонь в кулак, не чувствуя руки,

Он удалился прочь от берега реки.

И к монументу двух сердец и стрелы

Он возложил свои дешевые цветы»…

Отвернулась я к стенке и поняла, что выть мне совсем не хочется. Только хочется спросить, еще раз глядя ему прямо в глаза:

— Да, Никита, я была на этом фото, а тебе ничего не показалось странным?