В поле всеобщего зрения

А. Шафи-Ги (2024)

Тихая и спокойная жизнь во Фламинго Таун постепенно начинает меняться, когда в пустующую виллу в северной части города заселяется внук покойного друга мэра Грег. Грег нравится всем, однако Астра видит в нём некую угрозу для окружающих. Является ли всё это паранойей? Или же её подозрения верны, и миру предстоит перевернуться с ног на голову?

Глава 8. Полное избавление от основного инстинкта

Достаточно одной капли вина, чтоб окрасить целый стакан воды, а чтоб испортить настроение целому собранию хорошеньких женщин, достаточно появления женщины еще более хорошенькой, — особенно когда в обществе есть мужчина.

Виктор Гюго,"Собор Парижской Богоматери"

Грег до истерики боялся к кому-либо привязываться или рассказывать о себе всё и сразу. Во избежание потенциальных страданий, он порой надолго прекращал общение с объектом дружеской симпатии. Двери чужой души то открывались нараспашку, то громко закрывались перед самым носом. Они отдалялись друг от друга по очереди: то «фермер» от программиста, то программист от «фермера». Ведь каждый из них имел свои причины для того, чтобы бояться привязываться хоть к кому-то всерьёз. Чем лучше мы чувствуем себя с кем-либо, тем больнее лишаться этого «кого-либо».

Будучи мягким от природы, Грег искусственно приучил себя к применению радикальных мер при малейших признаках тревоги. Его всеобъемлющая доброта была скрыта под прочнейшими доспехами, возникшими после бесчисленного множества сражений с суровой действительностью. Дополнялось это тем, что в юности мужчина довольно часто терял тех, кто представлял для него интерес. А потому он общался с новым другом так, словно в любой момент готов был послать его куда подальше. Грегу было банально страшно признаваться себе в том, что он в рекордно короткий срок привязался к нелюдимому затворнику.

В случае с Себастьяном всё было в разы проще: его нейроотличность заставляла окружающих ошибочно толковать действия и слова парня, что неизбежно приводило к беспочвенным обвинениям и нападкам в сторону аутичного брюнета. Со временем в нём твёрдо засело убеждение, будто все люди в мире жаждут сделать ему больно ради забавы. Неприятно было и то, что даже его молчание могли трактовать как угодно, додумав таких небылиц, которые иному и не снились. Череда страданий приучила его смотреть на мир сквозь мрачную пелену старых воспоминаний.

Грег ему казался огромным куском стали, вокруг которого сверкают ярчайшие молнии, способные в любой момент поджарить неугодных. Себастьян полагал, что именно такая разновидность холода обычно и была присуща ученым, которые слишком погрузились в чертоги разума и напрочь утратили связь с собственной душой. Ему казалось, будто над ним просто смеются. В целом, его выводы были логичны — со стороны всё выглядело так, словно его друг просто любит поиграться с чужими эмоциями.

В действительности же Грег всего лишь смотрел на жизнь и на человеческие взаимоотношения с научной точки зрения — раз прокатило с собакой Павлова, прокатит и тут. Если навязать кому-то какой-нибудь рефлекс, то избавиться от него будет сложно. Возвышенные чувства и эмоции работают по такому же принципу, как и инстинкты у животных. А значит, управлять ими настолько же просто и легко. Они подобны механизмам, которые слепо повинуются тому, кто раз за разом нажимает на кнопки.

Хочешь, чтобы дерево давало плоды? Посади его в благодатную почву и напичкай удобрениями! Плодов нет? Полей водой и избавь от паразитов! Плодов нет и дальше? Дай больше солнечного света и впрысни пестициды или какую-нибудь химию. Снова нет?! Вырви его с корнями, разруби на мелкие кусочки и используй в качестве дров.

Выдуманная Грегом методика работала всегда и во всём: в карьере, в учебе, во взаимоотношениях с людьми. Череда механических и безэмоциональных действий позволила ему благополучно обзавестись многочисленной недвижимостью, духовными и материальными благами, знакомыми.

И всё же, однажды система дала сбой. Случилось это незадолго до знакомства с Себастьяном и переездом во Фламинго Таун. Ситуация была на редкость банальной — Грег был вынужден решать одновременно три проблемы: бороться с проблемами в его мелком бизнесе, справляться перегоранием на работе в Корпорации «Гротеск» и переживать разрыв с любимой девушкой, которая, по его словам: «Нагло исчезла из моей жизни, оставив после себя лишь обломки моего разбитого сердца». Череда слёз и соплей была следствием её измен и его слишком уж странных бытовых привычек, с которыми адекватный человек мириться бы не захотел.

Сам Грег ничего странного в них не видел, и для него всё происходящее превратилось лишь в один безликий комок боли, «возникший из ниоткуда». Получив в наследство от деда виллу с участком земли, он оперативно уволился с работы, окончательно прекратил общение с некогда любимой дамой, передал другу половину полномочий в управлении их общим делом (небольшой типографией), как ни в чём ни бывало собрал вещи и переехал во Фламинго Таун. В личном дневнике Грега все эти события были описаны просто и лаконично: «Если бы девушка моей мечты осталась со мной, я бы никогда не подумал о том, чтобы тащиться в эту дыру. Только вот она меня нагло бросила, и событие это совпало с моим фееричным увольнением по собственному желанию».

Он буквально сбежал сюда от всех и от всего. И ему не составило труда превратить это разрушенное место в рай на земле. Всё было идеально. Всё, за исключением одного крошечного факта, о котором Грег весьма прямолинейно выразился в своих записях:

«Существование моё обременял лишь один крошечный факт — Себастьян не проявлял особого интереса к реальности, заставляя меня регулярно"наслаждаться"его отчуждённостью. Он как будто боялся тесного взаимодействия с окружающим миром, мотивируя это тем, что люди порой ведут себя как бездушные роботы. Отчасти я был согласен с ним, но его мышление ставило меня в тупик. Несмотря на это, каким-то непостижимым образом этот человек сделал меня в десятки раз счастливее, чем кто-либо ещё. Вероятно весь секрет таился в его умении слушать или делать вид, будто он слушает. Я прежде не строил столь крепких духовных связей со своим окружением (исключением был лишь один мой университетский друг), слишком уж привычно было держать всех на расстоянии.

Жизнь принудила меня стать гораздо жёстче, чем мне хотелось бы. По природе я пацифист, от моего миролюбия многим стало бы тошно. Таких как я нередко называют «тошнотворно хорошими» или «чересчур правильными». Люди подобного типа (эдакие «типичные отличники») либо становятся чьими-то марионетками, либо с головой ударяются в пороки при столкновении с первой же серьёзной проблемой. Я благополучно избежал столь печального расклада событий — меня спасло моё терпение, которое было отнюдь не ангельским. Моя нетерпимость к дискомфорту, беспорядку, неорганизованности мотивировала меня постоянно бороться за порядок, системность и чистоту.

Далее на мой характер наложились профессиональные привычки. Их влияние было столь сильным, что я изменился до неузнаваемости. Если бы в юности мне довелось увидеть нынешнюю версию себя, то мы бы точно не поладили. После работы преподавателем литературы в колледже я стал очень строгим, после карьеры продавца научился врать, деятельность в редакции заставила быть внимательным к деталям, научная деятельность приучила быть терпеливым и обучаемым, а собственный бизнес (торговал я всем, что под руку попадалось) развил во мне находчивость. Помимо профессиональных привычек появились и черты характера, приобретённые с опытом, но изначально мне не присущие.

Отношения с девушками помогли убедительно вешать лапшу на уши и правдоподобно клясться в любви; правда позже я счёл сие нечестивым и перестал обещать дамам того, чего дать им не в силах. Я решил, что чистая совесть и высокая мораль мне в разы дороже, чем регулярные половые связи. В конце концов, истинное счастье можно обрести лишь в крепкой любви, а минутные удовольствия слишком уж призрачны и скоротечны.

Годам к двадцати я всерьёз поверил в карму и Бога, то бишь в Провидение. Путём наблюдений я заметил, что зло и добро неизменно возвращаются к нам. Порой, для этого требуется пара дней, иногда пара месяцев или даже лет. Но расплата или вознаграждение неизменно падают нам прямо на голову.

Один мой знакомый пять лет морочил даме сердца голову, обещая жениться, а после бесследно исчез. Спустя декаду он угодил в колонию общего режима ровно на шестьдесят месяцев. Мой коллега с пятью детьми систематически отлынивал от работы, так как был уверен, что его не смогут уволить. Будучи посредственным специалистом, он из зависти оказывал на меня психологическое давление (обуславливая его разницей в возрасте). Ровно через два года три его сына скончались на месте в автомобильной катастрофе.

Начальник навязывал мне свою религию и регулярно пытался общаться со мной ближе, чем мне хотелось бы. Спустя полтора месяца его сбили на дорожном переходе, и он десять месяцев не мог появляться на своём рабочем месте. Через пять лет его навязчивость была дополнительно наказана смертью его внучки, а также алкоголизмом его сына. Не думаю, что это было достаточно сильным наказанием. Ибо искренне верю, что люди, раздающие другим непрошеные советы и лишние знаки внимания, лишены души, человечности и любви к ближним.

Я четыре года безумно любил скрипачку Жанну, но она видела во мне лишь друга. Она постоянно снилась мне, и я переписывался с ней по пять часов в день. Её фотография стояла у меня в качестве обоев на рабочем столе в телефоне, а также в качестве экрана заставки. Каждое её сообщение вызывало во мне одурелую улыбку. Она не отличалась ни красотой, ни чувством такта, но её жизнелюбие неизбежно заставляло сердце биться чаще. Её стиль общения даже с натяжкой нельзя было назвать нормальным, ибо эта девушка регулярно отправляла мне провокационные снимки (хотя я не просил), а затем говорила, что идёт на свидание с кем-то другим. Я преследовал её настолько настойчиво, что сейчас меня охватывает глубокий стыд, от которого я нигде не могу скрыться. Что может быть отвратительнее, чем зависимость от кого-либо или от чего-либо?!

Мне было двадцать четыре года, и я не отличался умением скрывать душевные порывы; все эмоции были буквально написаны на моём лице. До встречи с Жанной я уже неоднократно состоял в романтических и сексуальных отношениях, но ни одна из моих пассий не вызывала и сотой доли тех эмоций, которые я получал при взаимодействии с ней. Мы начали встречаться, но вскоре расстались и навсегда прекратили нашу связь.

За то, что я любил её, мне вернулась дурная карма — какое-то время мне пришлось общаться с людьми, которых слишком занимала моя личная жизнь. Моё чрезмерное внимание к даме сердца наверняка доставило ей дискомфорт, а потому я сам столкнулся с неадекватным интересом к моей персоне.

Вишенкой на торте стал маньяк, который увязался за мной в тёмное время суток. Дело было в декабре, и на голову этого ничтожества упала увесистая сосулька. Из его черепа брызнула кровь, и я убежал. Страх лишил меня уникальной возможности видеть его мозги, растекшиеся по заснеженному асфальту. Я не переношу подобного рода зрелищ, увы.

Это событие стало для меня хорошим уроком, заставившим меня поверить в то, что жизнь всегда возвращает нам то, что мы ей даём.

Но вернемся к сути. После идиотского случая на фестивале Себастьян меня избегал, а заставить его объясниться я не мог. Невероятно сложно жить, когда ты платонически привязан к человеку, который упорно молчит.

Как правило, в подобных случаях я всегда рубил с плеча: не желаешь общаться — иди лесом. Мне легко было выкинуть из своей жизни любого, кто начинал морозиться или как-то давить на меня. Однако тут система дала сбой, ведь я слишком уж привык к ощущению счастья, которое накрывало меня при общении с этой своеобразной личностью.

Обычно люди мечтают о собственной квартире, дизайнерской одежде, новенькой иномарке и здоровых зубах. У меня всё это было в изобилии. Генетика позволяла мне без особых усилий выглядеть молодо, близкие друзья упрощали процесс зарабатывания денег, родственники из Европы на регулярной основе дарили брендовые вещи, а горький жизненный опыт спасал от мягкости врождённого характера. Иными словами, я имел всё, что требовалось среднестатистическому человеку в мои годы. Поэтому я мечтал о человеке, благодаря которому моё тело само по себе начинало вырабатывать лошадиные дозы дофамина.

В погоне за материальным благополучием и головокружительной карьерой люди нередко теряют умение строить платонические связи с окружающими. Настоящая дружба вымывается из их жизней так же, как песок утекает из сита с золотыми самородками.

Я интересовал всех местных девушек (за исключением Астры, ибо её помыслы были заняты лишь заработком денег, покупкой портупей и попытками привлечь Себастьяна). Однако это не приносило мне радости, так как моё сердце ещё не оправилось от разрыва с Жанной. Усугублялось всё тем, что после расставания с ней я перестал получать удовольствие от коитуса. С потенцией всё было в порядке, но вот эмоционального удовлетворения от половых актов я больше не получал. Временно забыв о плотской стороне жизни, я принял добровольную аскезу на секс. Можно сказать, что сумасбродная скрипачка оставила мне щедрый прощальный «подарок» — полное избавление от основного инстинкта.

Во Фламинго Таун было проще слиться в одно целое с природой и забыть о страстях, которые терзали меня в Санрайз Сити. Небольшой городок весь утопал в зелени дубов, сосен, клёнов и берёз. Кругом были источники с водой: дикие волны на небольшом пляже, спокойные потоки рек и ручьёв, умиротворённая гладь лесного озера. Просторные улицы были застроены аккуратными частными домами, но практически никто из местных не занимался ни садоводством, ни животноводством. Люди жили в достатке, но не тяготели к роскоши. Исключением были лишь отдельные индивиды с отвратительным голосом и со склонностью к шопоголизму, но их страсть к покупкам была обусловлена скорее душевными травмами, чем любовью к громким брендам.

В перерывах от работы (бизнесом я руководил удалённо, отдав более половины своих полномочий лучшему другу) я либо вёл записи в дневнике, либо рисовал в воображении образ равнодушной скрипачки, либо вспоминал тощего брюнета, днями напролёт сидящего за монитором компьютера».